Я очень замкнутая и скрытная. Конечно, сейчас все знаменитости так говорят, но в моем случае это чистая правда. «Лучшее нападение – защита», – эти слова мамы (или нянюшки, точно не помню) я слышу до сих пор, как в наушниках плейера. Выставлять себя напоказ, говорили мне, – страшный грех, а бабушка была твердо уверена, что на газетной полосе имя порядочного человека появляется в жизни дважды – в колонке «Поздравляем с рождением ребенка» и в некрологе. Если так, то я ужасная грешница, но именно дорогая бабуля собирает теперь все заметки обо мне и с гордостью демонстрирует гостям толстенный альбом с вырезками и фотографиями.
Конечно, Лебедь – не настоящее имя. Я была крещена как Лавиния Шарлотта Кристофер Фредерик Крайтон-Лейк. Необычное имя для девочки, но объясняется все очень просто. Отец хотел назвать меня Лавинией в честь своей матери, а мать – Шарлоттой в честь своей. Вот я и получила оба имени, а в придачу – чтобы все было по-честному – еще и имена двух дедушек. Отец в детстве называл меня Лавинией, мать – Шарлоттой, а старшая сестра Венеция (как первенца, ее назвали в честь романтического медового месяца в Венеции, «хорошо еще, что они не поехали тогда в Позитано», – ворчала бабушка) и брат Гарри дразнили меня «Лавишка-худышка». Я была самая младшая, и, конечно же, никто в семье не относился ко мне серьезно, но мне кажется, я уже тогда знала, что многого в жизни добьюсь: вот вырасту, думала я, и всем вам покажу! Хотя я действительно была худышкой. Вообще никто не мог понять, в кого же я пошла: отец русый, мама называла свои волосы золотисто-каштановыми, Венеция – пепельная блондинка, Гарри – светлый шатен. Я же брюнетка. Черная как смоль. Чернила, уголь, вороново крыло. И потом, моя кожа. Потрясающе белая. Не молоко-сливки, а слоновая кость, согретая ярким румянцем на щеках. До семи лет я носила длинные черные локоны и челку, но потом мама отвела меня в салон «Видал Сассун», откуда я вышла с очень коротким, идеально правильным каре. Все говорили, что я стала похожа на маленькую японскую куколку. Может, именно поэтому представители могущественной японской компании предложили мне мультимиллионный контракт на пять лет – рекламировать новую косметику, которую они решили выбросить на рынок, чтобы основательно внедриться в американскую Империю красоты. Я, хотя и оставила за собой право расторгнуть контракт через три года, все же приняла предложение, и японцы в знак признательности назвали эту серию косметики СВАН, то есть ЛЕБЕДЬ.
Мое настоящее имя Лавиния Крайтон-Лейк. Когда же я из Лавинии превратилась в Лебедь? Да после той стрижки от Видала Сассуна – новая прическа открыла и подчеркнула линию шеи. Помню, я шла по школьному коридору и услышала, как одна учительница шепчет другой:
«Посмотри на Лавинию Лейк… В жизни не видала такой длинной шеи!»
Другая, литераторша, рассыпалась в цветистых восторженных выражениях, – наверное, ей они казались поэтичными: «Какая грация! Какая элегантность! Эта девочка сразу станет девушкой, ей не суждено быть гадким утенком. Она уже сейчас настоящий лебедь!»
Разумеется, мои одноклассники подхватили эти слова.
«А вот и Сван Лейк! – встречали они меня по утрам. – Посмотрите на ее шею! Сван Лейк ! Лебединое озеро!»
Так я и осталась Лебедем. Теперь, когда мое имя у всех на устах, я то и дело читаю в газетах, как бывшие одноклассники наперебой заявляют журналистам: «Это я ее так назвал! Это была моя идея!» Я не возражаю. Когда появилось новое прозвище, даже Венеция с Гарри реже стали дразнить меня Лавишкой-худышкой, и только родители по-прежнему настаивали на Лавинии и Шарлотте.
Я появилась на свет 6 июня 1968 года в больнице Королевы Шарлотты (мама была в восторге от такого совпадения) и весила три триста. В день «Д» , сказал отец, – он, как всегда, был в своем репертуаре; а мама все время сокрушалась, – надо же, чтобы ее младшая дочь родилась в тот самый день, когда за океаном в лос-анджелесском отеле «Амбассадор» застрелили Роберта Кеннеди. Она так часто об этом говорила, что я вообразила его другом семьи, этаким «дядей Бобби», и любила повторять: «Я родилась, когда в Калифорнии убили бедного дядю Бобби». Взрослые, понятное дело, задавали каверзные вопросы и о «дяде Джеке» , на что я храбро отвечала отчаянными небылицами про то, как «дядя Джек» собирается навестить нас на Рождество и какие подарки он обещал подарить мне на день рождения, пока однажды кто-то не отвел меня в сторонку и не объяснил, что «дядя Джек» умер на несколько лет раньше, чем «дядя Бобби», то есть еще до моего рождения.
Спустя годы, когда я уже работала в Нью-Йорке, двоюродная сестра Фелисия познакомила меня с Джоном Кеннеди-младшим и рассказала ему, к моему великому смущению, всю эту историю. Кеннеди-младший воспринял рассказ как замечательную шутку и с тех пор, где бы мы ни встречались, приветствует меня фразой: «А, сестричка Лебедь, как дела?» Как бы то ни было, я чувствую себя в какой-то степени причастной семейному клану Кеннеди, и, может быть, именно поэтому в Нью-Йорке я поселилась в «Карлайле» , – ведь именно там они когда-то жили. Конечно, уместнее было бы обосноваться в пригороде, но я вообще не люблю новых особняков. Я выросла в пятиэтажном городском доме в Болтонсе, в одном из самых фешенебельных старых лондонских районов. К парадной двери вела лестница с четырьмя огромными каменными львами. Несчастной няне требовалось едва ли не полчаса, чтобы затащить меня домой на чай после дневной прогулки: я педантично останавливалась на каждой ступеньке (всего их было двадцать пять), чтобы погладить очередного льва и угостить его хлебом, сэкономленным на кормежке уток в Гайд-парке. Это были весьма литературные львы, они получили свои имена от моего дяди (настоящего) Уолтера – скверного поэта, каким-то образом пристроившегося на должности литературного редактора воскресной газеты. Львов звали: Конрад, Свифт, Пруст и Эймис. Эймис сидел на самом верху справа, и у него был отколот кончик носа. Бедная няня! Когда ей казалось, что мы уже почти дома, мне обязательно надо было вернуться, чтобы еще раз поцеловать Эймиса в выщербленный нос.
Был у нас и деревенский дом в Уилтшире. Родители называли его не иначе как «коттедж». Оксфордский словарь английского языка определяет слово «коттедж» как «небольшой деревенский дом». В нашем загородном доме было семь спален, но про него все равно говорили «коттедж». Там царил милый беспорядок, и именно за это мы, дети, его любили. Там мы могли носиться как угорелые – в Лондоне же няня следила за каждым нашим шагом и требовала самого примерного поведения. Там всегда было полно разной живности. Около кухни вертелись кошки, собаки и даже ягнята, на заднем дворе, прямо напротив окон, топтались коровы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Конечно, Лебедь – не настоящее имя. Я была крещена как Лавиния Шарлотта Кристофер Фредерик Крайтон-Лейк. Необычное имя для девочки, но объясняется все очень просто. Отец хотел назвать меня Лавинией в честь своей матери, а мать – Шарлоттой в честь своей. Вот я и получила оба имени, а в придачу – чтобы все было по-честному – еще и имена двух дедушек. Отец в детстве называл меня Лавинией, мать – Шарлоттой, а старшая сестра Венеция (как первенца, ее назвали в честь романтического медового месяца в Венеции, «хорошо еще, что они не поехали тогда в Позитано», – ворчала бабушка) и брат Гарри дразнили меня «Лавишка-худышка». Я была самая младшая, и, конечно же, никто в семье не относился ко мне серьезно, но мне кажется, я уже тогда знала, что многого в жизни добьюсь: вот вырасту, думала я, и всем вам покажу! Хотя я действительно была худышкой. Вообще никто не мог понять, в кого же я пошла: отец русый, мама называла свои волосы золотисто-каштановыми, Венеция – пепельная блондинка, Гарри – светлый шатен. Я же брюнетка. Черная как смоль. Чернила, уголь, вороново крыло. И потом, моя кожа. Потрясающе белая. Не молоко-сливки, а слоновая кость, согретая ярким румянцем на щеках. До семи лет я носила длинные черные локоны и челку, но потом мама отвела меня в салон «Видал Сассун», откуда я вышла с очень коротким, идеально правильным каре. Все говорили, что я стала похожа на маленькую японскую куколку. Может, именно поэтому представители могущественной японской компании предложили мне мультимиллионный контракт на пять лет – рекламировать новую косметику, которую они решили выбросить на рынок, чтобы основательно внедриться в американскую Империю красоты. Я, хотя и оставила за собой право расторгнуть контракт через три года, все же приняла предложение, и японцы в знак признательности назвали эту серию косметики СВАН, то есть ЛЕБЕДЬ.
Мое настоящее имя Лавиния Крайтон-Лейк. Когда же я из Лавинии превратилась в Лебедь? Да после той стрижки от Видала Сассуна – новая прическа открыла и подчеркнула линию шеи. Помню, я шла по школьному коридору и услышала, как одна учительница шепчет другой:
«Посмотри на Лавинию Лейк… В жизни не видала такой длинной шеи!»
Другая, литераторша, рассыпалась в цветистых восторженных выражениях, – наверное, ей они казались поэтичными: «Какая грация! Какая элегантность! Эта девочка сразу станет девушкой, ей не суждено быть гадким утенком. Она уже сейчас настоящий лебедь!»
Разумеется, мои одноклассники подхватили эти слова.
«А вот и Сван Лейк! – встречали они меня по утрам. – Посмотрите на ее шею! Сван Лейк ! Лебединое озеро!»
Так я и осталась Лебедем. Теперь, когда мое имя у всех на устах, я то и дело читаю в газетах, как бывшие одноклассники наперебой заявляют журналистам: «Это я ее так назвал! Это была моя идея!» Я не возражаю. Когда появилось новое прозвище, даже Венеция с Гарри реже стали дразнить меня Лавишкой-худышкой, и только родители по-прежнему настаивали на Лавинии и Шарлотте.
Я появилась на свет 6 июня 1968 года в больнице Королевы Шарлотты (мама была в восторге от такого совпадения) и весила три триста. В день «Д» , сказал отец, – он, как всегда, был в своем репертуаре; а мама все время сокрушалась, – надо же, чтобы ее младшая дочь родилась в тот самый день, когда за океаном в лос-анджелесском отеле «Амбассадор» застрелили Роберта Кеннеди. Она так часто об этом говорила, что я вообразила его другом семьи, этаким «дядей Бобби», и любила повторять: «Я родилась, когда в Калифорнии убили бедного дядю Бобби». Взрослые, понятное дело, задавали каверзные вопросы и о «дяде Джеке» , на что я храбро отвечала отчаянными небылицами про то, как «дядя Джек» собирается навестить нас на Рождество и какие подарки он обещал подарить мне на день рождения, пока однажды кто-то не отвел меня в сторонку и не объяснил, что «дядя Джек» умер на несколько лет раньше, чем «дядя Бобби», то есть еще до моего рождения.
Спустя годы, когда я уже работала в Нью-Йорке, двоюродная сестра Фелисия познакомила меня с Джоном Кеннеди-младшим и рассказала ему, к моему великому смущению, всю эту историю. Кеннеди-младший воспринял рассказ как замечательную шутку и с тех пор, где бы мы ни встречались, приветствует меня фразой: «А, сестричка Лебедь, как дела?» Как бы то ни было, я чувствую себя в какой-то степени причастной семейному клану Кеннеди, и, может быть, именно поэтому в Нью-Йорке я поселилась в «Карлайле» , – ведь именно там они когда-то жили. Конечно, уместнее было бы обосноваться в пригороде, но я вообще не люблю новых особняков. Я выросла в пятиэтажном городском доме в Болтонсе, в одном из самых фешенебельных старых лондонских районов. К парадной двери вела лестница с четырьмя огромными каменными львами. Несчастной няне требовалось едва ли не полчаса, чтобы затащить меня домой на чай после дневной прогулки: я педантично останавливалась на каждой ступеньке (всего их было двадцать пять), чтобы погладить очередного льва и угостить его хлебом, сэкономленным на кормежке уток в Гайд-парке. Это были весьма литературные львы, они получили свои имена от моего дяди (настоящего) Уолтера – скверного поэта, каким-то образом пристроившегося на должности литературного редактора воскресной газеты. Львов звали: Конрад, Свифт, Пруст и Эймис. Эймис сидел на самом верху справа, и у него был отколот кончик носа. Бедная няня! Когда ей казалось, что мы уже почти дома, мне обязательно надо было вернуться, чтобы еще раз поцеловать Эймиса в выщербленный нос.
Был у нас и деревенский дом в Уилтшире. Родители называли его не иначе как «коттедж». Оксфордский словарь английского языка определяет слово «коттедж» как «небольшой деревенский дом». В нашем загородном доме было семь спален, но про него все равно говорили «коттедж». Там царил милый беспорядок, и именно за это мы, дети, его любили. Там мы могли носиться как угорелые – в Лондоне же няня следила за каждым нашим шагом и требовала самого примерного поведения. Там всегда было полно разной живности. Около кухни вертелись кошки, собаки и даже ягнята, на заднем дворе, прямо напротив окон, топтались коровы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95