Верно я говорю, Анюта?
— Чего ж неверно? Невеста она богатая: в городе комната, здесь дача.
— Одна она, что ль, у батьки с маткой?
— Одна.
— Чего ж они так плохо сработали?
— Некогда, вишь, им, антеллигенция.
Странные люди, обсуждают человека, будто его здесь вовсе нет. Я же им, к примеру, не говорю, что они за столько лет не научились слово штукатурка правильно произносить.
— Ну, раз такое приданое дочке отгрохали, значит, время-то нашлось.
Слыхал, домина, кто ты мне? Приданое. То есть вещь. Как подушки, одеяла, перины. Ну, побольше перины, конечно, а все равно вещь.
— Анна Григорьевна, не кладите мне, пожалуйста, макароны.
— Ешь, ешь, в макаронах вся сила.
— От них толстеют.
— Слыхал, о чем совремённые девицы толкуют? Вот и моя дочка то же: этого не хочу, это не буду. Сами тощие как кильки, и еще худеют.
— Уж какую работу эти совремённые сикатухи будут работать — я прямо не знаю.
— Ремня им надо хорошего, вот чего. Батька на халтурах горбатится, матка в магазинных очередях крутится, чтоб им первое-второе сготовить, а они кривляются.
— Будет вам, мужики, браниться. Чего одну дочку-то не побаловать. Вот про себя хотя бы скажу. Мне бог дочки не дал, но вот женится мой Колюня, приведет какую хорошую девушку, что ж я им не постираю, не сготовлю? Дак какая ж я им мать после этого?
— Ну, ты, Анюта, знамо, женщина, каких поискать.
— Да ладно вам, думаете, слепая, не вижу, как вы тишком к бутылке-то присосались. Ну-ка, хватит баловаться, подзаправились и марш наверх — работа стоит!
— Анна Григорьевна, давайте я посуду помою.
— Сама помою. А ты, пока молодая, иди, гуляй.
Нет, домина, Анюта не права, тебя не мне в приданое строили, а для гостей. Ты должен был быть красивее меня, современнее. Чтоб не стыдно было гостям показать…
А мне знаешь, домина, что бы хотелось? Чтобы ты был мне братом. Рос бы вместе со мной. Я бы о тебе заботилась, как могла. Защищала. И ты — укрывал бы меня от дождя. От чужих любопытных глаз. Понимал бы меня с полуслова.
Я все боялась: мама с юга приедет — покажет нам с Анютой и штукатурку с глиной, и «оранжевенькую» краску. Придется нам с беднягой домом всю осень дождевыми слезами умываться.
И надо же, все оказалось совсем наоборот: рабочие недорого взяли, цвет дома «прекрасный», а Анюта — не больше, не меньше — мамина лучшая подруга.
— Ну что бы я в жизни делала без таких замечательных людей? После войны кандидатскую писала: кругом разруха, грудной ребенок на руках, муж по полгода в командировках, кто мне помог? Вот такие же простые женщины. Утром забежишь к кому-нибудь из соседок, пакетик крупы бросишь: Верочка, приглядите за моей, кашки сварите. А у Верочки своих таких же двое. Ей что двое, что трое — все равно сидеть. Поздно вечером с кафедры прибежишь, тетя Дуня тебе полы намыла, белье постирала, за ребенком всей квартирой по очереди приглядели, кашкой накормили. Только благодаря трудовому народу и удалось выдержать всю эту жуткую жизнь.
— Но полов-то внизу все равно нет. Дом не примут.
— Полы настелем. Анюта обещала с завода плотников прислать. Если дом не сдадим, участок отберут и дом за свой счет снести прикажут.
— Папа сказал, что обойдется.
— Есть беспечные люди, которых ничего не беспокоит, они все лето гастролируют, а потом в собственное удовольствие молоточком помашут и думают, все им с рук сойдет. Я государство обманывать не могу. Я воспитана на чувстве долга: раз приказано закончить к сроку, значит надо выполнять. Никогда в жизни ничего не добьешься, если будешь надеяться на авось да небось.
Зачем все запутывать? Никакая Анюта не мамин друг! Она друг нашей дачи. Если так дальше пойдет, то придется заводить друзей для комнаты, затем для платьев, для еды. «Здравствуйте, знакомьтесь — это друг моих желтых туфель». — «Очень приятно. А это друг моего креп-жоржетового платья».
— Нужно признать, что мне везет на хороших людей. Взять хотя бы Анюту. Ведь фактически она выполняла работу прораба, да еще собственные деньги на обои истратила.
Зато какие обои приклеила! Один золотой бордюр чего стоит! Хорошо еще папа не приехал и не раскритиковал эти букеты из роз.
— Ну, что же ты, доча, стоишь сложа руки? Нужно доски разобрать: шпунтованные сложить подальше к окну, а горбыль для черного пола поближе к двери. Рабочие приедут, им не придется возиться с разборкой.
— Папа сказал, что на черный пол нужно уложить просмоленный рубероид, потом сделать засыпку из гари, и только тогда класть белый пол.
— Папа любит давать указания. Только неизвестно, кто их должен выполнять.
Нет, неправильно я раньше думала, что папа с мамой дом тянут в одну сторону, а Анюта в другую. Это только кажется, что дом у нас один. На самом деле каждый строит свой собственный дом. Это три совершенно различных дома. А я? Чей же дом я строю? Папин? Мамин? Анютин? Все три сразу?
— Заноси свой конец доски. Ума не приложу, в чем тебя в этом году в школу посылать? Форму, говоришь, отменили? Придется новое платье покупать. Все деньги на стройку ушли, конца и края этому не видно.
Слыхал, домина, никакое ты мне не приданое, не друг и не брат. Ты все деньги из семьи высасываешь. А мне не в чем в школу будет идти.
Ну ладно, я тебя прощаю. Чем бы мне маму от грустных мыслей отвлечь?
— Мам послушай, как Раскин с Артом слаженно романс поют.
— Вот безответственные эти мужчины: дом второй год не сдан, а им хоть бы что! Сидят целый день на веранде, на гитарах тренькают.
— Так ведь дождь. И Валентина Петровна с Шуркой в город уехали.
— От этой ленинградской погоды немудрено сбежать. Не придвигай торец доски к стеклу, разобьешь.
Я знаю, чей дом я строю. Свой. Нехорошо, конечно, обезьянничать с Раскиных, но мне тоже нужно, чтобы среди темной мокрой зелени светился теплым светом аквариум. Внутри него за круглым столом, покрытом клетчатой скатертью, сидели бы люди, пили чай, тренькали на гитарах, читали стихи, разговаривали. А когда разговор умолкал, прислушивались бы к тяжелым каплям, срывающимся с листа и бьющимся о песок.
— Они, наверно, вечером опять придут в гости звать.
— Кто? Раскины? Что ж, мужчины так устроены: без прекрасных дам даже побездельничать не могут.
Нет, не пойду сегодня к Раскиным, неудобно все время пользоваться чужим домом, чужим теплом. Да и приглашают они меня только из вежливости.
— Мам, почему ты ни разу на даче не надела голубое платье, которое купила на юге?
— Как-то случая не было. Осторожнее заноси доску, не сбей штукатурку со стены.
— Надень сегодня к Раскиным. Посмотрим, как оно сочетается с южным загаром.
— Действительно, миленько сочетается. И что самое удивительное, купила я его совершенно случайно. Приезжаю в санаторий, а там, сама знаешь, дамы расфуфыренные, в атласных халатах, хвостами песок подметают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
— Чего ж неверно? Невеста она богатая: в городе комната, здесь дача.
— Одна она, что ль, у батьки с маткой?
— Одна.
— Чего ж они так плохо сработали?
— Некогда, вишь, им, антеллигенция.
Странные люди, обсуждают человека, будто его здесь вовсе нет. Я же им, к примеру, не говорю, что они за столько лет не научились слово штукатурка правильно произносить.
— Ну, раз такое приданое дочке отгрохали, значит, время-то нашлось.
Слыхал, домина, кто ты мне? Приданое. То есть вещь. Как подушки, одеяла, перины. Ну, побольше перины, конечно, а все равно вещь.
— Анна Григорьевна, не кладите мне, пожалуйста, макароны.
— Ешь, ешь, в макаронах вся сила.
— От них толстеют.
— Слыхал, о чем совремённые девицы толкуют? Вот и моя дочка то же: этого не хочу, это не буду. Сами тощие как кильки, и еще худеют.
— Уж какую работу эти совремённые сикатухи будут работать — я прямо не знаю.
— Ремня им надо хорошего, вот чего. Батька на халтурах горбатится, матка в магазинных очередях крутится, чтоб им первое-второе сготовить, а они кривляются.
— Будет вам, мужики, браниться. Чего одну дочку-то не побаловать. Вот про себя хотя бы скажу. Мне бог дочки не дал, но вот женится мой Колюня, приведет какую хорошую девушку, что ж я им не постираю, не сготовлю? Дак какая ж я им мать после этого?
— Ну, ты, Анюта, знамо, женщина, каких поискать.
— Да ладно вам, думаете, слепая, не вижу, как вы тишком к бутылке-то присосались. Ну-ка, хватит баловаться, подзаправились и марш наверх — работа стоит!
— Анна Григорьевна, давайте я посуду помою.
— Сама помою. А ты, пока молодая, иди, гуляй.
Нет, домина, Анюта не права, тебя не мне в приданое строили, а для гостей. Ты должен был быть красивее меня, современнее. Чтоб не стыдно было гостям показать…
А мне знаешь, домина, что бы хотелось? Чтобы ты был мне братом. Рос бы вместе со мной. Я бы о тебе заботилась, как могла. Защищала. И ты — укрывал бы меня от дождя. От чужих любопытных глаз. Понимал бы меня с полуслова.
Я все боялась: мама с юга приедет — покажет нам с Анютой и штукатурку с глиной, и «оранжевенькую» краску. Придется нам с беднягой домом всю осень дождевыми слезами умываться.
И надо же, все оказалось совсем наоборот: рабочие недорого взяли, цвет дома «прекрасный», а Анюта — не больше, не меньше — мамина лучшая подруга.
— Ну что бы я в жизни делала без таких замечательных людей? После войны кандидатскую писала: кругом разруха, грудной ребенок на руках, муж по полгода в командировках, кто мне помог? Вот такие же простые женщины. Утром забежишь к кому-нибудь из соседок, пакетик крупы бросишь: Верочка, приглядите за моей, кашки сварите. А у Верочки своих таких же двое. Ей что двое, что трое — все равно сидеть. Поздно вечером с кафедры прибежишь, тетя Дуня тебе полы намыла, белье постирала, за ребенком всей квартирой по очереди приглядели, кашкой накормили. Только благодаря трудовому народу и удалось выдержать всю эту жуткую жизнь.
— Но полов-то внизу все равно нет. Дом не примут.
— Полы настелем. Анюта обещала с завода плотников прислать. Если дом не сдадим, участок отберут и дом за свой счет снести прикажут.
— Папа сказал, что обойдется.
— Есть беспечные люди, которых ничего не беспокоит, они все лето гастролируют, а потом в собственное удовольствие молоточком помашут и думают, все им с рук сойдет. Я государство обманывать не могу. Я воспитана на чувстве долга: раз приказано закончить к сроку, значит надо выполнять. Никогда в жизни ничего не добьешься, если будешь надеяться на авось да небось.
Зачем все запутывать? Никакая Анюта не мамин друг! Она друг нашей дачи. Если так дальше пойдет, то придется заводить друзей для комнаты, затем для платьев, для еды. «Здравствуйте, знакомьтесь — это друг моих желтых туфель». — «Очень приятно. А это друг моего креп-жоржетового платья».
— Нужно признать, что мне везет на хороших людей. Взять хотя бы Анюту. Ведь фактически она выполняла работу прораба, да еще собственные деньги на обои истратила.
Зато какие обои приклеила! Один золотой бордюр чего стоит! Хорошо еще папа не приехал и не раскритиковал эти букеты из роз.
— Ну, что же ты, доча, стоишь сложа руки? Нужно доски разобрать: шпунтованные сложить подальше к окну, а горбыль для черного пола поближе к двери. Рабочие приедут, им не придется возиться с разборкой.
— Папа сказал, что на черный пол нужно уложить просмоленный рубероид, потом сделать засыпку из гари, и только тогда класть белый пол.
— Папа любит давать указания. Только неизвестно, кто их должен выполнять.
Нет, неправильно я раньше думала, что папа с мамой дом тянут в одну сторону, а Анюта в другую. Это только кажется, что дом у нас один. На самом деле каждый строит свой собственный дом. Это три совершенно различных дома. А я? Чей же дом я строю? Папин? Мамин? Анютин? Все три сразу?
— Заноси свой конец доски. Ума не приложу, в чем тебя в этом году в школу посылать? Форму, говоришь, отменили? Придется новое платье покупать. Все деньги на стройку ушли, конца и края этому не видно.
Слыхал, домина, никакое ты мне не приданое, не друг и не брат. Ты все деньги из семьи высасываешь. А мне не в чем в школу будет идти.
Ну ладно, я тебя прощаю. Чем бы мне маму от грустных мыслей отвлечь?
— Мам послушай, как Раскин с Артом слаженно романс поют.
— Вот безответственные эти мужчины: дом второй год не сдан, а им хоть бы что! Сидят целый день на веранде, на гитарах тренькают.
— Так ведь дождь. И Валентина Петровна с Шуркой в город уехали.
— От этой ленинградской погоды немудрено сбежать. Не придвигай торец доски к стеклу, разобьешь.
Я знаю, чей дом я строю. Свой. Нехорошо, конечно, обезьянничать с Раскиных, но мне тоже нужно, чтобы среди темной мокрой зелени светился теплым светом аквариум. Внутри него за круглым столом, покрытом клетчатой скатертью, сидели бы люди, пили чай, тренькали на гитарах, читали стихи, разговаривали. А когда разговор умолкал, прислушивались бы к тяжелым каплям, срывающимся с листа и бьющимся о песок.
— Они, наверно, вечером опять придут в гости звать.
— Кто? Раскины? Что ж, мужчины так устроены: без прекрасных дам даже побездельничать не могут.
Нет, не пойду сегодня к Раскиным, неудобно все время пользоваться чужим домом, чужим теплом. Да и приглашают они меня только из вежливости.
— Мам, почему ты ни разу на даче не надела голубое платье, которое купила на юге?
— Как-то случая не было. Осторожнее заноси доску, не сбей штукатурку со стены.
— Надень сегодня к Раскиным. Посмотрим, как оно сочетается с южным загаром.
— Действительно, миленько сочетается. И что самое удивительное, купила я его совершенно случайно. Приезжаю в санаторий, а там, сама знаешь, дамы расфуфыренные, в атласных халатах, хвостами песок подметают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155