«Ты что, особенная?», и сразу понятно, что после этого с тобой уже никто не захочет водиться.
— А теперь?
— Теперь ты мне кажешься потешной.
Ого! «Потешной» в школе быть еще опаснее. Это только Обезьяне можно быть клоуном.
— Вот бы мне научиться, как ты, смешно про всех рассказывать. А то я вроде бы знаю человека, а сказать о нем ничего не могу.
Та— ак, значит Лара «потешной» не обзывается. А даже наоборот.
Что ж, раз во мне откопали крупицы юмора, придется выдать парад алле. Ап! Стойка на носу! Ап! Сальто-мортале с утюгом в животе. Странно, что еще не забрасывают гнилыми помидорами. Осталось еще чуть-чуть продержаться на арене, а там уж — и моя парадная. Уф, пронесло! Даже Ксения не накричала, что мы ржем, как дурдинские кобылы.
— Сколько у вас книг!… Ни у кого столько не видела. Твои родители их что — все прочли? Когда же они работают?
— Я не думаю, что они все читали.
— Ого, какие дорогие! Вот эта старинная целых сто рублей стоит. На эти деньги можно выходные туфли купить. А эта о чем? Смотри, какие жуткие картинки: черти, скелет с косой, созвездия… Зачем вам все это?
— Не знаю. Книги — это кирпичи, из которых сложен наш дом. Без книг комната всего лишь каменная банка, В такой банке ты — мышь, только и можешь, тыкаться носом в стены. А книги раскрывают каменные стены, и перед тобой развертывается тысяча километров вправо, тысяча влево, тысяча лет в прошлое, тысяча — в будущее.
— Я тоже люблю читать. Я даже хожу помогать нашей школьной библиотекарше. Она мне за это разрешает брать что-нибудь хорошенькое. Вот только Бальзака не дает, говорит, рано еще. Подумаешь, рано, я уже и так два тома прочла. А ты любишь читать?
— Не знаю. Мне очень трудно читать. Особенно иностранную литературу. Откроешь том, а там о каждое имя, как о булыжник, спотыкаешься. Пытаешься продраться сквозь заросли каких-то мест, событий. Наталкиваешься на людей, а они непонятно из-за чего сами мучаются и друг друга мучают. Рвешься им помочь, а сказать ничего не можешь Прямо как бессловесное животное.
— Разве книги для того написаны, чтоб ты им помогала?
— Да.
— Глупости. Книги пишут, чтобы люди учились на них… Ой, смотри, у вас прямо так Мопассан стоит. Ты что, никогда о нем не слышала? Да это же самый запрещенный писатель. Мой папаша его бы под тысячу замков запер. Дашь почитать?
— Конечно.
— А тебе не попадет? Впрочем, у вас столько книг, что никто и не заметит, что одной не хватает.
— Ой, оказывается тут в шкафах все в три ряда затолкнуто, ничего не достать. Давай хоть один ряд разберем и все по порядку поставим: большие книги к большим, маленькие к маленьким. Заодно и пыль оботрем.
— Боюсь, они тут расставлены по какой-то системе…
— Ерунда. Тащи таз с водой, тряпку, стулья. Сейчас такой шик-блеск наведем!
— И вправду здорово вместе работать — уже три полки обтерли!
— Угу. Моя бабуня рехнулась бы, увидев, как я тут вкалываю. Она за мной как за принцессой ухаживает, трусы не даст простирнуть. Конечно, она из деревни. Привыкла ишачить. А тут ей в городе какая работа? По хозяйству в два счета управится и мается полдня без дела, слушает, что соседи говорят. Ее как муху отгоняют, а она опять около кого-нибудь торчит. Ну-ка, который час? Ого, пять часов! Пойду бабуне позвоню. А то она разноется, что меня поздно нет. Ей все мерещится, что меня изнасилуют.
Вечером у нас и вправду по двору страшно идти. Двор поделен: на день и ночь, на дома и сараи. Дома стоят себе и гордятся, что им день и ночь нипочем. А за ними крадутся сараи. Им гордиться нечем, но они-то знают, что могут превратить день в ночь. День — ты идешь по двору — и хоть бы что. Ночь — и ты мчишься домой как угорелая. Упаси бог даже посмотреть в черноту. Ты чувствуешь, как она крадется рядом. Прячется в подъездах, подвалах, на чердаках. Того и гляди, схватит тебя и разорвет.
— Позвонила?
— Угу. Смешная у меня бабуля, старорежимная. Она, представляешь, еще даже в бога верит. Молится за меня. Пусть. Старого человека все равно не перевоспитаешь. Верно?
— Конечно. Пусть молится, раз ей так легче жить.
— Боженька — это еще ничего. Хуже, что она всякие жуткие истории рассказывает. Вот недавно, говорит, на пустыре за строящимся домом нашли мальчика и девочку, изнасилованных и до смерти изрезанных бритвой.
— Мальчиков разве насилуют?
— Конечно. Ты что никогда не слышала?
Какая странная у Лары манера говорить: как будто за каждым ее словом кроется какой-то страшный секрет. Захочет — скажет тебе секрет, не захочет — кивнет вбок головой, будто тебе, малявке, это знать не положено.
— А еще в парке Ленина подростки поймали беременную женщину, разрезали ей живот, чтобы посмотреть, как там у нее в животе лежит ребенок.
— Не может быть!
— А вот еще: один дядька, шофер такси, заманивал в свою машину каких-нибудь дур-девчонок и увозил их за город. А там насиловал и убивал. Десять человек убил, и его еще не поймали.
Как это люди могут спокойно разговаривать, смеяться, когда где-то, совсем рядом, их подкарауливает холодное острое железо, готовое рвать теплое, ни чем не защищенное, человеческое тело?
— Знаешь что, на верхних полках неудобно со стула доставать: прыгаешь вверх-вниз, чтобы тряпку намочить. Давай придвинем стол и на него поставим таз.
— Я только что хотела то же самое предложить. Говорят: у дураков мысли сходятся.
— Ничего подобного: когда у людей совпадают мысли, они хотя бы на минуту становятся одним человеком. И если вдруг у всех людей в Ленинграде появится одна и та же мысль, они станут единым огромным телом. И никто никого не сможет убить. Ведь на будет правая рука резать левую?! Представляешь, какое это будет счастье.
— Ну, это не настоящее счастье. Для меня счастье — это когда тебе чего-то очень-очень хочется, и ты даже не надеешься, и вдруг ты это получаешь.
— Что именно?
— Так тебе и скажи… Секрет. Ты лучше посмотри, какой мы навели порядок — шик, блеск, красота. Слезай, с полу виднее.
— Ой, какие за окном деревья синие!
— Действительно, синие. Нужно свет в комнате потушить.
Ти— ши-на…
— Две девицы под окном пряли поздно вечерком… И почему-то в темноте.
Ой, папа пришел! Что он сегодня так рано? Боюсь, помешаем ему…
— Кабы я была царица, говорит одна девица, я бы батюшку царя поучила английскому языку. А то, видите ли, прекрасная незнакомка, — не имею чести знать ваше имя -…
— Лара.
— …видите ли, Лара, бедняга царь вкладывает деньги в дочкино образование, как в дырявый кошелек.
— Почему в «дырявый»?
— Потому что никакой отдачи — не учит отца. Я, юная леди, был в восьми странах, и там любой чистильщик говорит по-английски. Вы полагаете, я хуже негра?
— Нет, конечно.
— Пап, но ведь ты так редко бываешь дома.
— И то верно. На черта попу гармонь. Заграница моя тю-тю, накрылась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155