— Идите сами смотрите свою дурацкую птицу, я никогда индеек не жарила! Не могли по-людски студню наварить да пирогов напечь. Кому говорю: хватит с волосами вертеться, молоденькую из себя изображать! И ты тоже — хоть бы жениха постеснялась!
— Ба, ну что ты праздник портишь. Ты только посмотри, какая мама молодая и красивая!
— Действительно, переоденься, зайка. А ты, мама, полежала бы, чтоб при гостях не охать.
Жени— их! Надо же быть такой дурой, чтобы согласиться пригласить Николая. Мало неудобств с бабушкой, старыми и новыми друзьями, так теперь еще и Николай. Его-то никто не собирается принимать в «свой круг», так зачем заставлять меня маяться?
— Ты что это, доча?
— Да вот считаю, сколько надо корзиночек: предположим, каждому по две — одну с красной и одну с черной икрой. Значит, нас трое, Анатолий Петрович с двумя художниками — еще трое. Данилевский такой огромный, что один заглотнет четыре, жена Бориса Федоровича фигуру бережет, а Илья Самуилович так поглощен своим кино, что никогда не видит, что ест.
— Хорошо, что напомнила про фильмы, пойду, поглажу простыню для экрана, а ты попроси Николая открыть консервы и вино.
— Да, забыла, еще Николай…
Интересно, как мама относится к моему жениху? Внешне преувеличенно вежливо, каждый раз подчеркивая интеллигентное невмешательство в чужую личную жизнь. Как будто у меня может быть личная жизнь?! Ну, а внутри? Никак? Может быть, она подспудно надеется, что муж «из простых» — самое то для меня? Будет на кого взвалить наш брошенный домище?
— Привет, тут скомандовали банки-бутылки откупоривать. Это я мигом.
— Добрый день, Николай, начните с крабов.
— Чего это ты перед гостями в такой балахон вырядилась?
Та— ак, теперь Колюня меня будет культуре учить…
— Вот-вот, скажи хоть ты ей, Николай, а то она неслух, ни в грош старенькую бабушку не ставит.
Господи, как же я умудрюсь перед гостями замазать грязные подтеки на обоях, прикрыть бабушкины комментарии и темно-зеленый парадный костюм Николая, закамуфлировать папиных друзей под маминых, богемных художников под бабушкиных приличных людей, и при этом выглядеть воспитанной девочкой, дочкой разносторонне одаренного отца и ученой матери? Уф! Такое только волшебницам под силу!
— Слушай, хватит тебе возиться с этими украшениями из моркови. Велено тащить салаты на стол.
— Хорошо, возьми меланжницу. Нет, нет, меланжница — это вон та ваза с перегородками. Я сейчас, только майонезом капну, как каплями росы.
— О-о-о! Какое чудное сочетание: яркие краски молодости и буйство гастрономических красок! Неужели все эти натюрморты созданы столь юными ручками?
— Прошу всех к столу, ибо нас с нетерпением ждет индейка в духовке. Как бы она не зачерствела из-за отсутствия внимания.
— Ни в коем случае! Разрешите мне на правах новоиспеченного отца сесть рядом с маленькой хозяйкой большого дома.
— Нет уж, позвольте вам этого, Анатолий Петрович, не позволить. Вам на правах новоиспеченного мужа придется сесть рядом с молодой женой. А вот мне, старику…
— Стыдись, Василий Павлович, у тебя жена только что из Парижа, а ты сразу порх — к юной барышне.
— Мария Григорьевна, сколько же вы провели в Париже?
— Месяц.
— О-о, месяц. Тогда уж если ревновать, то к Парижу!
— Нет, нет, я протестую, про Париж мы будем слушать долго и обстоятельно. А сейчас мне хотелось поздравить всех трех хозяек этого праздника с наступающим Новым годом и пожелать, чтобы их жизнь была такой же теплой и светящейся, как янтарь на этих ожерельях.
— Ах, какой чудный янтарь, неужели это магазинный?
— Нет, конечно. Я заказал его знакомому художнику в Паланге. Он сам собирает на взморье янтарь, сам его точит.
— Какая прелесть.
Дзинь! На тоненький усик гороха, который только-только почувствовал, что может сам расти, цепляясь за ниточки, повесили янтарное ожерелье. И стебелек тут же начал клониться, пригибаться к земле. Сломается? Поляжет? Нет, снова протянул усик, покачнулся, уцепился за папину посуду, за мамину индейку. Эх ты, горошина-хорошина, для тебя и бусинки, что булыжники на шее.
— Илья Самуилович, вы еще печеночный паштет не пробовали. Мария Григорьевна, корзиночки с икрой.
— После французских лягушачьих лапок Марию Григорьевну никакой икрой не удивишь.
— Неужели вы всерьез лягушек ели?
— Ну, лягушек не ела, а улиток было дело, пробовала.
— В ресторане?
— Нет, у миллионера на приеме.
— У МИЛЛИОНЕРА??
— Пожалуйста, если можно, по порядку: как вы вообще в Париж попали? Как вас выпустили?
— Как вас обратно впустили?
— Ну, это долгая история. У меня в Париже живет сестра.
— О-О-О!
— Двоюродная. Раньше, сами понимаете, иметь ТАМ сестру было нельзя. Я и не имела. А потом стало можно, и у меня ОБНАРУЖИЛАСЬ сестра. Через сорок лет получаю из Парижа официальное приглашение. Я, естественно, страшно испугалась. Как бы это не отразилось на работе Василия Павловича. Но он с кем надо посоветовался и твердо сказал: «Пользуйся моментом, поезжай. Когда еще занавес снова приоткроется?». «Поезжай», — а у меня ни одной тряпки, чтобы СООТВЕТСТВОВАТЬ. Ну, пока документы оформляли, пока то да се, я успела в Талине пошить кой чего. И представьте, первое, что меня в аэропорту спросила сестра: когда это я успела купить в Париже пальто?
— А миллионер? Где вы с ним познакомились?
— В кафе. У них там сплошные условности: в одни кафе заходить можно, в другие нельзя, неприлично то, это… сестрица моя ест, если это можно назвать едой, в одном и том же кафе, там же встречается с такими же засушенными подружками. Ну, а я же из России, мне все интересно. И жмотничать, как они, мы не приучены.
— А как у вас с французским?
— Подзаржавел, конечно, за сорок лет, но объясниться еще могу. Ну, вот захожу в какое-то роскошное кафе, беру сок в баре (это я потом узнала, что у них вино дешевле сока), ко мне подсаживается прилично одетый мужчина в галстуке. У моей Катрин глаза на лоб вылезли, когда я ей сказала, что меня пригласили на обед, и назвала адрес. Дело в том, что у них совершенно не принято даже хороших знакомых приглашать к себе домой, только в ресторан или в кафе. А я ему сразу понравилась: такая толстая, болтливая, жадная до новых впечатлений, а самое главное — из красной России и не кусаюсь.
— Ну и какой он — дом у миллионера?
— Вы ждете, что это что-то невероятное, а я вам скажу: ничего особенного. Фасад — возьмите любой дом на Кировском проспекте. Внутри — модерн, впечатление даже, что не очень дорогой. Правда, я только столовую и видела. На стенах картины, наверно, подлинники, но где ж их там различишь. В общем, я не была убита.
— И что же вам подавали?
— Кухня типично французская: какие-то паштеты, дичь, не разобрала, то ли заяц, то ли куропатка, помню только улиток, потому что они были прямо в ракушках запечены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155