— И это в благодарность за наши труды!
— Ничего, щас узнает — враз поблагодарит!
Я знаю. На озере Пшеничный. Только это бред. Он же за сто километров отсюда. Может, его отпустили? А вдруг выгнали?
— Не тащите меня. Люди смотрят. Я сама пойду.
Он! Настоящий! Ну, что я в песок вросла? Не видела, что ли, никогда обыкновенного чуда?
— Здоровски вы тут развлекаетесь!
— Ты? Здесь? Вы что уже барак построили?
— Нет, меня премировали за ударную работу.
— Не может быть.
— Съезди, проверь. Ты уже купалась?
— Нет еще.
— Пошли?
— Холодно.
— Боишься?
— Нет.
Последний кинокадр. Девчонки выстроились на берегу. Их неодобрительные взгляды провожают в синеву озера две спины. Крупный план. ЕЁ бледные ноги, которые гармонично оттеняет линялый купальник. ЕГО загорелые деревенским загаром плечи.
Кинокамера высвечивает ЕЁ глаза, в которых, как в клетку зверек, забился страх. ОН уводит ее из теплой стайки девчонок. Они не простят предательства. ОН рядом — это чудо, но чудо с несколько подмоченной репутацией.
— Ледяная вода, верно?
— Угу.
— Ты плавать умеешь?
— Угу.
— Как топор?
— Почему?
— Тогда махнем до того берега?
Хорошо ему, выросшему на море, говорить «до того берега», вон как вспахивает саженками воду. А моими тюленьими ластами пока отгребешь, пока судорожно оттолкнешься, пока схватишь ртом воздуха, который уже не помещается в легких… тут и потонуть недолго.
— Сказала бы, что плавать не умеешь, мы бы не поперлись в такую даль.
— Умею.
— Ну-ну, дыши.
До того берега мне никогда не добраться. На своем озере я никогда так далеко не заплывала. А может, Пшеничный нарочно заманил меня вглубь, чтобы избавиться? Может, ему кажется, что если меня не будет, то никто никогда не узнает, что случилось в колхозе?
Что, сердце, не хочется оказаться на дне? Так и норовишь выскочить из груди. Напрасно стараешься, ты не птица, в небо не улетишь.
— Скажи по правде, ты один приехал?
— А тебе кто — Богданов нужен?
— Нет.
— Ну, раз нет, он там и остался.
— А если…
— Не разговаривай, дыши. До берега совсем немного осталось.
Забо— отится… Ладно, товарищ кинорежиссер, заключительный кадр с одинокой фигурой пловца, на фоне синей глади озера, отменяется.
Моя мещанская душа жаждет хэппи энда. В последнем кадре оставьте желтый песок, несколько сосен, уберите посторонних и крупным планом -усталую, но довольную парочку.
— Вставай, дно уже. Ух, черт! Топкое!
— И такому спасибо.
— Бр-р, ненавижу ваши болота. Как вы тут всю жизнь живете? То ли дело море.
— У нас и море имеется. Маркизова лужа называется.
— Узнаю питерский патриотизм. Приобщаюсь. Сейчас все ноги осокой перережем — восторг. В болотной жиже по уши забрызгаемся — красота. В забор уперлись. Его как, тоже считать местной достопримечательностью?
— Попробуем обойти. Все заборы где-нибудь кончаются.
— Смотри, дыра выломана. Рванем?
— В чьем-нибудь огороде окажемся?
— Извинимся, что не во фраках, и спросим, как пройти к остановке.
Вот и хозяин с лопатой. Зыркнул мутными глазами на мою фигуру. Выпроваживает с огорода как преступников. На губах у Пшеничного кривая усмешечка, будто в зоопарке увидел что-то непристойное.
Песок остыл. Пляж опустел. Девчонки давно уехали. И на песчаном бугре валяется одинокое пестрое платье. Ветер треплет его, осыпает пылью…
Нет!!! Верните съемочную группу! Не желаю ничего знать про колхозные тайны! Хочу киношного чуда! Хочу киношного счастья!
Заключительный кадр. Он и она сидят на песчаном бугре. Она задумчиво жует соломинку. Он снимает пиджак и смущенно укутывает ее плечи.
— Пшеничный, айда наперегонки до трамвая! Догоняй!
Вот он самый счастливый момент в моей первой любви. Я должна запомнить его каждой клеточкой тела. Потому что больше у нас никогда ничего не будет.
День, ночь — первые.
Сколько же может длиться ночь? Год? Столетие? Опять жужжат проклятые! «Звери алчные, пиявицы ненасытные!» Нет, с ума можно сойти: человек землю покорил, собак в космос послал, а таким мелким тварям позволяет себя мучить.
— Нин, ты спишь?
— Не-а.
— Комары?
— Угу.
— Знаешь, что я придумала? Давай подвесим над головой платье, завяжем его у горла и спрячем голову под получившийся колокол.
— Давай.
Теперь вроде меньше жужжат. Зато сон окончательно ушел. Может, верблюдов посчитать? Пе-ервый верблюд иде-ет, второй верблюд иде-ет… Первый верблюд большой, голова презрительно вскинута, грива мелко завита. На Ларку похож. Второй верблюдик одногорбый, с модной челкой. Идет, пританцовывает — Ритка. Тре-етий верблюд иде-ет. Сам по себе. У него опущена голова, и кажется, что он больше всех нагружен.
И весь караван иде-ет…
Пе— ервый верблюд иде-ет. Ко мне в колхозе пристроился очень симпатичный верблюдик: на стройных ножках, с золотистой гривой, заплетенной в косу.
— Нин, жестко на досках. Давай мы на мое одеяло вместе ляжем, а твоим укроемся.
— Давай.
— Нин, ты спишь? Зря мы Лашу в свою бригаду взяли. Помнишь, за нее даже в школе мамочка приходила убирать.
— Не будет работать — не надо, тебе-то что? Пусть Ник. Мих. за ней смотрит.
Шесто— ой верблюд иде-ет… Толстый. С огромными желтыми зубами. Того и гляди, в кого-нибудь плюнет.
И весь караван иде-ет…
— Нин, представляеешь, как там Лаша на отмеренных двух досках и одной щели помещается.
— Ага, да еще через занавеску от мальчишек.
— Ей за это нужно еще одну доску и одну щель прибавить.
— Еще чего! Она специально туда легла, чтоб чужие записочки читать. Спи.
— Сплю.
— Спишь?
— Угу. Слушай, Нин, а вдруг мы над Лашей смеемся, а сами не справимся с колхозной работой?
— Справимся.
— Мы же ничего не умеем.
— Другие тоже ничего не умеют. Спи. Давай на кошку?
— Давай. Кошка сдохла, хвост облез…
— …Кто слово скажет, тот ее и съест!
Хорошо как, что меня Нина выбрала! Да еще и с первым нарядом повезло: телят пасти — это ж одно удовольствие! Завтра выглянет солнце, пойдем на луг, расстелем одеяло — позагораем. Морды у телят симпатичные, вокруг цветы, бабочки… Первый теленок идет, второй теленок идет, третий те…
— Эй, где тут четвертая бригада из 8 «б»? Подъем!
— На завтрак?
— Какой завтрак в полшестого? Вас велено на ферму выгнать!
— А вы кто такие?! Раскомандовались! Не смейте стаскивать одеяло!
— Мы дежурные по кухне.
— Ах, по кухне?! Видали, как «ашники» пристроились!
— А ну, несите кофе в постель!
— Со сливками!
— С пирожными!
— Как же, с «пирожными»! Держите карман шире! Вот по куску хлеба с сыром, и на ферме молока дадут. Ну, шагом марш!
— Бр-р, холодрыга. Рит, ты куртку наденешь?
— Угу. Гляньте-ка на свои физиономии! Во распухли! Что вдоль, что поперек!
— Думаешь, сама красавица?
— Я-то? Я ничего, я морду полотенцем завернула.
— Дождь… Может, телят в дождь не пасут, они простудятся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155