А у меня, как назло, ни одного свеженького платьица. Захожу в пыльный магазинчик в двух шагах от взморья, гляжу: висит. И вроде не дорого. А-а, была — не была — беру. Потом мне все дамы завидовали: «Где да где шили? Нельзя ли адрес портнихи?»
— Наверх доски нам уже не уложить. Давай второй ряд начнем. И кирпичами переложим, чтобы не посыпались.
— Поздно уже. Пока вымоемся, пока поужинаем…
Конечно, мама в сто раз красивее всех санаторных дам. На ее фигуре любое платье сидит как на королеве. Поэтому Раскин с Артом ее все время и приглашают.
А мне уготована судьба Золушки: сидеть в холодном сыром доме, смотреть на светящиеся окна и представлять, как на балу жарко горят свечи, играет музыка, и в медленном танце движутся пары в бархатных платьях, усыпанных бриллиантами.
— Так не пойдешь к Раскиным?
— Не-а, не хочется. Давай молнию помогу застегнуть.
— Что так? То каждый день бегала, то сидишь одна, как сыч? Как тебе мое платье?
— Красивое. Как будто лето сквозь дождь пробилось.
— Ну-ну, посиди, почитай. Только не закрывай внизу дверь. Чтоб мне тебя не будить.
Вот и все. Золушка осталась одна. Ноги закоченели, нос посинел, по спине бегают холодные мурашки. Кап-кап, капает осенний дождик из глаз. Падают дождинки на платье и расползаются мокрыми пятнами. Эй, принцы, кому нужна красавица в платьишке в мокрый горошек? Что-то скрипнуло внизу. Может, карета? А что если взять да и вылезти из окна папиной комнаты? Перебраться на сосну, потом на раскинскую березу и оттуда одним глазком взглянуть на бал?
Ой, до чего у сосны мокрые иголки, с ног до головы окатили дождем! И колючие — все руки ободрали! Осторожнее, будущая принцесса, сучья скользкие, так недолго кубарем скатиться вниз. Та-ак, теперь на березу. Что-то она не больно-то приветливая: развозмущалась всеми своими листьями. И ветки у нее непрочные, не за что толком уцепиться. Ага, вот этот сук потолще, вскарабкаемся на него и оглядимся. Так я и думала! Веранда как на ладони! Мама сидит в кресле Валентины Петровны. Арт с гитарой. Раскин в старом комбинезоне и без рубашки.
Если прислушаться, то вот отсюда из мокрой темноты можно подслушать Великую тайну. Тайну, о которой взрослые никогда не говорят детям. А пока дети не узнают этой тайны, они так и остаются детьми. Вот такой замкнутый круг…
Сейчас я перегнусь через шершавую ветку, протяну руку и из светящегося аквариума достану хрустальную туфельку. И буду тихонько сидеть и ждать. Как только обнаружится, что туфелька пропала, во все концы земли понесутся гонцы. Они будут примерять вторую туфельку на совсем не те, чужие ноги. А я буду тайно радоваться, что всем — всем нужна: и гонцам, и принцу, и всему народу.
Ну— ка, о чем они говорят на веранде?
… Раскин хвалит Шурку, говорит, что какой-то преподаватель из театрального его смотрел и нашел у него способности, мама хвалит меня, говорит, что я очень мягкая и трудолюбивая, Арт хвалит маму, говорит, что она настоящий ученый и обаятельная женщина…
Глупо подслушивать. Только маленькие дети верят, что если они заберутся в какое-нибудь несусветное место, то обязательно услышат что-нибудь волшебное.
А воспитанные девушки должны осторожно слезть с чужого дерева. Тихонько вернуться к себе домой и, как будто ни в чем не бывало, лечь спать.
Шур— шур-шуршит дождь по крыше, как стая крыс. В маминой кровати тепло и безопасно. Я укутана с головой в ватное одеяло. Поверх него меня укрывает комната. Комнату защищают толстые стены дома. Дом покачивается, и его прямые углы медленно округляются, стены оседают, оплывают вниз. Дом становится большой приплюснутой тыквой. Это ничего, что тыква, такие дома тоже бывают. Где-то я такой уже видела…
А— а, это ж Раскинский дом! Вон все сидят вокруг круглого стола под абажуром и меня не замечают из-за груды одеял. Только почему-то у всех открыт рот, а звук застыл? И свет остановился. И ходики стоят…
Что— то скребется. Крысы? Только бы они не догадались, что стенки тыквы можно прогрызть. Так и есть, одна грызет. Сейчас будет дырка. Нужно ее срочно заткнуть. Одеялом? Хоп, заткнула! Еще одна грызет! Какие огромные! Это их фея из кареты превратила в таких чудищ.
Как же мне защитить Раскинскую веранду? Бр-р, не страшно, а противно. Еще одна дыра! Раз — маминой подушкой заткнула. Еще морда лезет — бац ее полотенцем! Бац! Бац!
— Мартышка, ты что в мою кровать как маленькая забралась. Поздно уже. Иди к себе.
— А-а, ты уже пришла? Тебя крыса не укусила?
— Что ты выдумываешь, у них нет никаких крыс. Иди сейчас же в свою кровать.
— Ой, как не хочется из тепла вылезать…
— Иди— иди. У нас завтра много работы.
Что, домина, не приняли тебя?
Из— за такой ерунды как туалет и выгребная яма? Жалко. Зря тебе полы тяп-ляп настилали, зря тяп-ляп красили. Теперь ты как игрушечная пирамидка: внизу большие массивные кольца, а кверху все меньше и меньше. Будто начинали тебя строить, как папа говорит «на века», потом на десятилетия, а в конце -лишь бы до приемной комиссии дожил. Видишь, домина, и погода тебе сочувствует: который день льет.
— Пап, ты слышал, из-за чего наш дом не приняли?
— Угу. Принеси мне, голуба, старую ножовку с красной ручкой.
— Эту?
— Угу. Ну-ка, прикинем вертикальную стойку. Держи конец.
— Пап, может, лучше выгребную яму начнем копать?
— Начнем, милок, начнем… Вот дожди кончатся.
— Осенью дожди не кончатся. Может, туалетом займемся, а?
— Займемся, кровинушка моя, займемся. Вот лестницу в подвал сделаем и за туалет примемся.
— Про подвал комиссия ничего не говорила.
— А мы не будем петь с комиссионного голоса. Поищи-ка мне два во-от таких брусочка.
— Такие?
— Угу.
— Пап, давай я сама начну выгребную яму копать? Это же не трудно, нужно только все разметить.
— Ты в своем уме, мартышка? Как я здесь один без тебя управлюсь? Нет, уж хочешь — не хочешь, а изволь выполнять свои обязанности — помогать престарелому отцу. Вот держи здесь, где я прибиваю, и не пытайся улизнуть.
— Пап, тебе нравится цвет, в который дом покрасили?
— Почему бы тебе, дочь моя, не порасспросить меня о чем-нибудь не столь приземленном? В конце концов, твой непутевый отец кое-где побывал, кое-что повидал, кое о чем успел за свою жизнь прочитать. И все это лежит в нем невостребованным грузом.
Как— то сразу и не придумать ничего умного, а ляпнешь, что в голову придет, папа решит, что дефективная.
— Что ж ты приумолкла, пичуга?
— Да как-то темновато в подвале, песок…
— Ну, спасибо, дочь, хоть песочком, а не солью мои раны присыпаешь. Не то, что твоя мать, которая не преминет упрекнуть меня в нецелеустремленности. Впрочем, отчасти она права: если бы я дул всю жизнь в одну дуду, я бы достиг большего. В том-то и дело, что я не умею расставаться с теми ношами, которые на себя взвалил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155