.. Но - не
бросить! Среда не выпустит, да и сам он из нее не уйдет, ибо
чужим будет в ином мире, где считают каждую копеечку, ходят на
службу ради жалкой зарплаты, унижаются перед начальством и
занимаются черт знает какой мелочевкой.
У Миши своя компания вольных игроков, где его понимают с
полуслова. А помимо компании существует еще Дробызгалов - тоже
понятный и близкий, который никаких люфтов не потерпит и если
что - шкуру спустит.
Полная у Миши ясность и сытая бесперспективность. Завтрак,
гешефты, обед, гешефты, вечером бардачок после ресторана и так
- до лета. Лето - сезон пустой, клиентура в разброде, доходы
невелики, и можно, согласовав с Дробызгаловым свое 0отсутствие,
смело подаваться на отдых в Сочи, благо, дед еще себя обслужить
в состоянии. Купить кефир и пожарить яичницу старик может.
Исподволь понимает Миша, что не жизнь у него, а
существование в замкнутом круге противных до тошноты привычек,
обязательств и вычисляемых за десять шагов вперед коллизий.
Коллизий ли? Так, мелких приключений, а если и неприятностей -
то типа венерической болезни или же возврата бракованной
аппаратуры возмущенным клиентом, которая после ремонта снова
пускается в реализацию...
Здоровье у Миши отменное, мафия и милиция хотя не союзники
ему, но и не враги, а потому пусть не меняется порядок вещей,
ибо не худший это порядок, а к лучшему стремиться - идеализм, и
дорожить надо тем, что имеешь, и иметь больше и больше...
Так что сначала было "выше", а после это самое "больше". И
второе представлялось куда надежнее первого.
ДЕД
Настоящее и прошлое. Два мира, такие разные, но одинаково
странные и отчужденные от него... Почему? Может, прошлое
попросту отходило далеко, забывалось, уподоблялось сну, а
настоящее?.. Оно тоже воспринималось словно бы сквозь мутное
стекло, размывавшее ту суть жизни, что ощущалась когда-то
резко, радостно и обнаженно.
Механически-вялым становилось и осознание такого
отчуждения, а возникающие удивление, смятение, страх тут же
меркли, как дотлевающий прах костра, задетый нечаянным ветром.
Старик не понимал, что угасает мозг, способность мыслить
подменяется привычками, рефлексами и намертво усвоенными
стереотипами.
Он знал, что ложиться спать надо рано и вставать надо
рано, обязательно умыться и позавтракать.
После завтрака он спускался вниз, к ячейкам почтовых
ящиков, долго искал номер квартиры, намалеванный краской на
откидной крышке; наконец забирал газеты и отправлялся обратно
домой, где усаживался у маленького столика на старом дубовом
стуле, разворачивал свежие листы и читал.
Читал ли? Текст воспринимался и не воспринимался. Но
читать было надо, так он привык. Изредка, как бы сквозь пелену,
обнаруживался смысл фраз - смысл, повергающий в изумление, если
не в ужас... Изо дня в день в газетах поминался Сталин. Товарищ
Ста лин. Великий вождь. Идеал старика. Поминался как чудовище,
выродок и убийца. Старик не мог взять в толк, как можно писать
этакое об отце-хранителе страны, что произошло, не революция же
какая-нибудь, она ведь одна, революция, и он, старик, когда-то
участвовал в ней, но - что же тогда?! Или он читает
какие-нибудь другие газеты, вражеские?.. Кто знает, что
приходит по почте внуку? Или... подбросили? Врагов происки?
Нет... газеты те самые, статьи в них другие. Да что газеты?
Перевернулся мир, и ничего не понять в нем. Дома вырастают,
телевизоры в каждой квартире, машины у людей личные, а работать
вроде как меньше стали, если вообще работают... Внука хотя бы
взять - целый день на диване лежит, по телефону болтает, а
денег зарабатывает много, вон в холодильнике - и балыки, и
икра, и ветчина, разносолы иностранные, а в магазинах ничего,
уксус да соль...
Впрочем, знавал старик времена разные, и когда пусты были
витрины, когда голод зверствовал, и когда ломились прилавки
яствами... Все возвращается на круги своя, все повторяется...
Трудно и дорого стало с водкой, вот что удручало старика
всерьез. Внук не пил вовсе, разве изредка приносил пиво в
неудобных железных банках, а старик любил побаловаться
беленькой всю жизнь, в привычку вошло опрокинуть пару стопочек
перед обедом - для аппетита, а тут, когда немощь пришла,
исчезла водка, а очереди выстраивались за ней, дорогой до
умопомрачения, дикие.
Тяжко было старику в очередях маяться, да еще с больными
ногами на морозе, а приходилось. Редко какой жалостливый на
подходе к прилавку примет стариковский червонец да и прикупит
бутылочку из сострадания. Зол народ стал, зол. Криком кричит:
мол, старый хрен, могила по тебе скучает, а туда же, зараза, за
градусом! - а уж коли так - стой и не дергайся! И нет уважения,
что ветеран партии, с двадцатого года в ней; что гражданскую
прошел, финскую и Отечественную... Стой - и все. А как устоишь
- ноги не держат, в глазах плывет... И не стоял бы, да радость
единственная - пара стопок...
Закружится голова, легко станет на сердце и... вроде
тут-то приходит осознание жизни, того, что не мертво. Слабое
зрение уже не тяготит, бездеятельность душу не точит, и
одиночество проклятое отступает. Отрадно становится, бездумно,
и можно сидеть на стуле отрешенно и вспоминать... Много, долго
и сладко. Отца, мать, братьев, жену... Всех родных покойных.
Сын ныне остался, но и он уже из прошлого, в тюрьме сын,
далеко, не добраться туда, а срок у него длинный, значит, не
судьба свидеться...
Опьянение физическое или опьянение воспоминаниями
испытывал старик? Или было связано одно с другим? Так или иначе
в эти минуты опьянения старик жил и - удивительно - окостенелое
мышление воскресало, разорванные мысли обретали законченность и
четкость и даже хотелось делиться с кем-то, говорить о
пережитом - внезапно цветном, ясно воскресшем из мрака
забвения, и о нынешнем - грозно-непонятном.
Старик пытался постичь несколько недосягаемых для его
разума, поистине загадочных факторов: отчего, во-первых, такая
чудовищно дорогая водка, а качеством куда хуже прежней; затем -
откуда вдруг появился частный сектор, а уж как он его громил во
времена изничтожения нэпа, как громил!
Неясно с империализмом. С Америкой, оплотом реакции,
дружба началась какая-то странная, из телевизора вопли
иноязычные каждый вечер, а по радио чего говорят - да за это
раньше к стенке без разговоров! Товарищ Сталин вроде как враг
народа... И только ли он, все, оказывается, плохи были. Или он,
старик, недопонимает чего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
бросить! Среда не выпустит, да и сам он из нее не уйдет, ибо
чужим будет в ином мире, где считают каждую копеечку, ходят на
службу ради жалкой зарплаты, унижаются перед начальством и
занимаются черт знает какой мелочевкой.
У Миши своя компания вольных игроков, где его понимают с
полуслова. А помимо компании существует еще Дробызгалов - тоже
понятный и близкий, который никаких люфтов не потерпит и если
что - шкуру спустит.
Полная у Миши ясность и сытая бесперспективность. Завтрак,
гешефты, обед, гешефты, вечером бардачок после ресторана и так
- до лета. Лето - сезон пустой, клиентура в разброде, доходы
невелики, и можно, согласовав с Дробызгаловым свое 0отсутствие,
смело подаваться на отдых в Сочи, благо, дед еще себя обслужить
в состоянии. Купить кефир и пожарить яичницу старик может.
Исподволь понимает Миша, что не жизнь у него, а
существование в замкнутом круге противных до тошноты привычек,
обязательств и вычисляемых за десять шагов вперед коллизий.
Коллизий ли? Так, мелких приключений, а если и неприятностей -
то типа венерической болезни или же возврата бракованной
аппаратуры возмущенным клиентом, которая после ремонта снова
пускается в реализацию...
Здоровье у Миши отменное, мафия и милиция хотя не союзники
ему, но и не враги, а потому пусть не меняется порядок вещей,
ибо не худший это порядок, а к лучшему стремиться - идеализм, и
дорожить надо тем, что имеешь, и иметь больше и больше...
Так что сначала было "выше", а после это самое "больше". И
второе представлялось куда надежнее первого.
ДЕД
Настоящее и прошлое. Два мира, такие разные, но одинаково
странные и отчужденные от него... Почему? Может, прошлое
попросту отходило далеко, забывалось, уподоблялось сну, а
настоящее?.. Оно тоже воспринималось словно бы сквозь мутное
стекло, размывавшее ту суть жизни, что ощущалась когда-то
резко, радостно и обнаженно.
Механически-вялым становилось и осознание такого
отчуждения, а возникающие удивление, смятение, страх тут же
меркли, как дотлевающий прах костра, задетый нечаянным ветром.
Старик не понимал, что угасает мозг, способность мыслить
подменяется привычками, рефлексами и намертво усвоенными
стереотипами.
Он знал, что ложиться спать надо рано и вставать надо
рано, обязательно умыться и позавтракать.
После завтрака он спускался вниз, к ячейкам почтовых
ящиков, долго искал номер квартиры, намалеванный краской на
откидной крышке; наконец забирал газеты и отправлялся обратно
домой, где усаживался у маленького столика на старом дубовом
стуле, разворачивал свежие листы и читал.
Читал ли? Текст воспринимался и не воспринимался. Но
читать было надо, так он привык. Изредка, как бы сквозь пелену,
обнаруживался смысл фраз - смысл, повергающий в изумление, если
не в ужас... Изо дня в день в газетах поминался Сталин. Товарищ
Ста лин. Великий вождь. Идеал старика. Поминался как чудовище,
выродок и убийца. Старик не мог взять в толк, как можно писать
этакое об отце-хранителе страны, что произошло, не революция же
какая-нибудь, она ведь одна, революция, и он, старик, когда-то
участвовал в ней, но - что же тогда?! Или он читает
какие-нибудь другие газеты, вражеские?.. Кто знает, что
приходит по почте внуку? Или... подбросили? Врагов происки?
Нет... газеты те самые, статьи в них другие. Да что газеты?
Перевернулся мир, и ничего не понять в нем. Дома вырастают,
телевизоры в каждой квартире, машины у людей личные, а работать
вроде как меньше стали, если вообще работают... Внука хотя бы
взять - целый день на диване лежит, по телефону болтает, а
денег зарабатывает много, вон в холодильнике - и балыки, и
икра, и ветчина, разносолы иностранные, а в магазинах ничего,
уксус да соль...
Впрочем, знавал старик времена разные, и когда пусты были
витрины, когда голод зверствовал, и когда ломились прилавки
яствами... Все возвращается на круги своя, все повторяется...
Трудно и дорого стало с водкой, вот что удручало старика
всерьез. Внук не пил вовсе, разве изредка приносил пиво в
неудобных железных банках, а старик любил побаловаться
беленькой всю жизнь, в привычку вошло опрокинуть пару стопочек
перед обедом - для аппетита, а тут, когда немощь пришла,
исчезла водка, а очереди выстраивались за ней, дорогой до
умопомрачения, дикие.
Тяжко было старику в очередях маяться, да еще с больными
ногами на морозе, а приходилось. Редко какой жалостливый на
подходе к прилавку примет стариковский червонец да и прикупит
бутылочку из сострадания. Зол народ стал, зол. Криком кричит:
мол, старый хрен, могила по тебе скучает, а туда же, зараза, за
градусом! - а уж коли так - стой и не дергайся! И нет уважения,
что ветеран партии, с двадцатого года в ней; что гражданскую
прошел, финскую и Отечественную... Стой - и все. А как устоишь
- ноги не держат, в глазах плывет... И не стоял бы, да радость
единственная - пара стопок...
Закружится голова, легко станет на сердце и... вроде
тут-то приходит осознание жизни, того, что не мертво. Слабое
зрение уже не тяготит, бездеятельность душу не точит, и
одиночество проклятое отступает. Отрадно становится, бездумно,
и можно сидеть на стуле отрешенно и вспоминать... Много, долго
и сладко. Отца, мать, братьев, жену... Всех родных покойных.
Сын ныне остался, но и он уже из прошлого, в тюрьме сын,
далеко, не добраться туда, а срок у него длинный, значит, не
судьба свидеться...
Опьянение физическое или опьянение воспоминаниями
испытывал старик? Или было связано одно с другим? Так или иначе
в эти минуты опьянения старик жил и - удивительно - окостенелое
мышление воскресало, разорванные мысли обретали законченность и
четкость и даже хотелось делиться с кем-то, говорить о
пережитом - внезапно цветном, ясно воскресшем из мрака
забвения, и о нынешнем - грозно-непонятном.
Старик пытался постичь несколько недосягаемых для его
разума, поистине загадочных факторов: отчего, во-первых, такая
чудовищно дорогая водка, а качеством куда хуже прежней; затем -
откуда вдруг появился частный сектор, а уж как он его громил во
времена изничтожения нэпа, как громил!
Неясно с империализмом. С Америкой, оплотом реакции,
дружба началась какая-то странная, из телевизора вопли
иноязычные каждый вечер, а по радио чего говорят - да за это
раньше к стенке без разговоров! Товарищ Сталин вроде как враг
народа... И только ли он, все, оказывается, плохи были. Или он,
старик, недопонимает чего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41