Туда, где сигаретами
"Мальборо" и магнитофонами "Сони" не спекульнешь. И попадают,
естественно, в положение затруднительное.
В основном же лелеющие мечту об иностранной неведомой
жизни так с ней и остаются - внутри Союза, как с вечной занозой
в душе.
Иное дело, с точки зрения Миши, - игроки удачливые и
дальновидные. Эти - да! Эти обреченно уяснили: не в рублях
счастье. Но - в твердой валюте. А в те государства, где она и
только она имеет хождение, надо удирать не с пустыми руками. И
начинают дальновидные тяжкий труд обращения отечественной
"фанеры" в зеленые бумажки, бриллианты и золото. Опасный труд.
Многоэтапный и длительный. Миллионы тают, обращаясь в тысячи,
но тысячи - далеко не гарантия стабильного положения - так, на
первое время... Без солидной суммы чужаку с большими запросами
в капиталистических далях неловко. А чужак - он и делать-то
ничего не умеет, и ни бе ни ме на импортном языке, и вообще
планы на жизнь при всей дальновидности у него неясные. Значит,
параллельно с обращением имеющихся рублишек в валюту надо и еще
этих самых рублишек украсть... А после, коли не срубили тебя
перекрещивающимися очередями из бастионов различных органов
правопорядка, возникает другая задача: как валюту переправить
за бугор? Задача не для дилетантов, а решить ее часто пробуют
наскоком, благодаря чему вместо Запада многие из дальновидных
переезжают в казенных вагонах на восток, вселяя в коллег,
поневоле переданных отчизне, страх и одновременно успокоенность
- мол, чур, не надо нам масштабных валютных операций, мы уж
потихоньку, да верней... А что казино нет, "мерседесов" в
качестве такси и салями под пиво "Карлсбад", то как всегда -
достанем. Салями будет из-под прилавка, пиво со склада,
"мерседес" с черного рынка, а ночной бар со стриптизом и на
дому организовать можно.
Так рассуждал и Миша. Глупым он себя считал? Нет, пожалуй.
Но и не везунчиком. Ибо являл он собою особь статью. С одной
стороны, Мише было уготовано оставаться советским спекулянтом
средней руки. Так уж вышло. С другой, заграничные дали были для
него исключены непробиваемостью весьма специфических жизненных
обстоятельств. Дело в том, что Миша работал на милицию в
качестве агента. И являл собою человека несчастной судьбы:
чужого среди своих, то есть преступников, и чужого среди чужих,
то есть слуг закона. Дело же обстояло так.
Миша Аверин, рожденный в шестидесятые годы века
двадцатого, детство и юность провел в семье, отличавшейся
добропорядочностью несомненной. Дед, отец папы, - большевик с
восемнадцатого революционного года, в прошлом - директор
крупного военного завода; основа семьи - папа, секретарь
райкома партии коммунистов - достойно традиции деда продолжал,
а мама растила детей - Мишу и Марину, младшенькую. В семье -
согласие, мир и достаток. Два пайка - дедовский и отцовский,
машина персональная, на которой папа на работу ездил, а мама по
магазинам, квартира из четырех комнат, ведомственные санатории
на морском берегу...
Радостно жили, радостно трудились. Смело смотрели в
будущее. До трагических восьмидесятых. Миша в ту пору в
институте международных отношений учился, имея непробиваемую
бронь от армии, Марина в институт иностранных языков
готовилась, папу на повышение выдвигали, деда чествовали,
приглашали наперебой в гости к пионерам, мама в хронической
эйфории пребывала, как вдруг - началось!
Арестовали папу. За взятки. И - караул! Обыск,
конфискация, и где только она - эйфория?!
Миша помнил отца на последнем свидании, уже в тюрьме.
- Брезгуешь мной, сынок? - произнес тот тихо. - Не говори,
знаю, что брезгуешь... И оправдываться не стану, виновен. А
началось-то как? Приходит ко мне начальник строительного
управления и тридцать тысяч в конверте - на стол. Твое,
говорит. Я - на дыбы. А он - спокойно так, глазом не моргнув:
это, мол, за твои резолюции. Можешь, конечно, ОБХСС вызвать,
только не районный, его я и сам могу... И учти: резолюции есть,
а что ставил их, под чужое убеждение попав, то - не оправдание.
Посадить не посадят, но низвергнут до нуля. Выбирай. Можешь в
урну бросить, можешь сжечь, дело твое. И деньги твои. Кстати,
об ОБХСС. И не о районном. Там тоже свои. И... там тоже все в
порядке. А белых ворон не любят. Потому их и нет, как понимаю.
Много раз вспоминал Миша эти слова отца. Виноват был отец?
Или система виновата? Миша полагал - система.
А ведь неумолима она оказалась в новой своей ипостаси...
Едва арестовали папу, сразу неважно стало у Миши с
успеваемостью в институте. И не потому, что папиным авторитетом
он там держался. Уж какие вопросы на сессии памятной,
последней, Мише-отличнику задавали, таких в программе захочешь
- не обнаружишь. И наконец без предоставления академотпуска -
за борт. Далее пошло крушение за крушением...
В месяц сгорела от рака мать, ударилась в загулы Маринка,
начала путаться с заезжей кавказской публикой по ресторанам,
после - с иностранцами...
Денег не было. Прижимистый дед с кряхтением отдавал пятаки
на молоко и творожные сырки из своей большевистской пенсии.
Одряхлел дед окончательно, помутнел разумом, хотя к переменам в
семье единственный отнесся философски: отцовское падение
переживал, конечно, но видел его через призму собственного
опыта, а на памяти деда таких падений ох, сколько было...
Погоревал и по матери, но и смертей видел дед много, тоже
притупилось... Лишь об одном Михаила спросил: может, неудобен,
а дом ветеранов партии, говорят, неплох... Но тут уж Миша без
колебаний возразил: и не думай! Ужас Мишу охватил - любил он
деда, дед частью детства был, а ныне последним родным кусочком
прежней жизни остался, последним...
Маринка вскоре замуж выскочила за московского
азербайджанца, сказочно богатого, но в браке продержалась
недолго. Муж-мусульманин воли жене не давал, желал десяток
детей и требовал строгой домашней дисциплины.
Разошлись, впрочем, мирно. Состоятельный супруг оставил
беспутной жене квартиру с мебелью, двадцать тысяч как откуп и
спешно бежал к другой, страшненькой, но благонравной, из своего
рода-племени. А Миша устроился переводчиком в "Интурист". С
трудом, за большую по тем его понятиям взятку, одолженную из
сбережений деда. И познакомился Миша с миром возле "Интуриста"
- валютчиками, фарцой и проститутками, среди которых в один
день узрел и свою сестрицу... Узрел, а ничего в душе не
дрогнуло. Закономерно, видимо, так он подумал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
"Мальборо" и магнитофонами "Сони" не спекульнешь. И попадают,
естественно, в положение затруднительное.
В основном же лелеющие мечту об иностранной неведомой
жизни так с ней и остаются - внутри Союза, как с вечной занозой
в душе.
Иное дело, с точки зрения Миши, - игроки удачливые и
дальновидные. Эти - да! Эти обреченно уяснили: не в рублях
счастье. Но - в твердой валюте. А в те государства, где она и
только она имеет хождение, надо удирать не с пустыми руками. И
начинают дальновидные тяжкий труд обращения отечественной
"фанеры" в зеленые бумажки, бриллианты и золото. Опасный труд.
Многоэтапный и длительный. Миллионы тают, обращаясь в тысячи,
но тысячи - далеко не гарантия стабильного положения - так, на
первое время... Без солидной суммы чужаку с большими запросами
в капиталистических далях неловко. А чужак - он и делать-то
ничего не умеет, и ни бе ни ме на импортном языке, и вообще
планы на жизнь при всей дальновидности у него неясные. Значит,
параллельно с обращением имеющихся рублишек в валюту надо и еще
этих самых рублишек украсть... А после, коли не срубили тебя
перекрещивающимися очередями из бастионов различных органов
правопорядка, возникает другая задача: как валюту переправить
за бугор? Задача не для дилетантов, а решить ее часто пробуют
наскоком, благодаря чему вместо Запада многие из дальновидных
переезжают в казенных вагонах на восток, вселяя в коллег,
поневоле переданных отчизне, страх и одновременно успокоенность
- мол, чур, не надо нам масштабных валютных операций, мы уж
потихоньку, да верней... А что казино нет, "мерседесов" в
качестве такси и салями под пиво "Карлсбад", то как всегда -
достанем. Салями будет из-под прилавка, пиво со склада,
"мерседес" с черного рынка, а ночной бар со стриптизом и на
дому организовать можно.
Так рассуждал и Миша. Глупым он себя считал? Нет, пожалуй.
Но и не везунчиком. Ибо являл он собою особь статью. С одной
стороны, Мише было уготовано оставаться советским спекулянтом
средней руки. Так уж вышло. С другой, заграничные дали были для
него исключены непробиваемостью весьма специфических жизненных
обстоятельств. Дело в том, что Миша работал на милицию в
качестве агента. И являл собою человека несчастной судьбы:
чужого среди своих, то есть преступников, и чужого среди чужих,
то есть слуг закона. Дело же обстояло так.
Миша Аверин, рожденный в шестидесятые годы века
двадцатого, детство и юность провел в семье, отличавшейся
добропорядочностью несомненной. Дед, отец папы, - большевик с
восемнадцатого революционного года, в прошлом - директор
крупного военного завода; основа семьи - папа, секретарь
райкома партии коммунистов - достойно традиции деда продолжал,
а мама растила детей - Мишу и Марину, младшенькую. В семье -
согласие, мир и достаток. Два пайка - дедовский и отцовский,
машина персональная, на которой папа на работу ездил, а мама по
магазинам, квартира из четырех комнат, ведомственные санатории
на морском берегу...
Радостно жили, радостно трудились. Смело смотрели в
будущее. До трагических восьмидесятых. Миша в ту пору в
институте международных отношений учился, имея непробиваемую
бронь от армии, Марина в институт иностранных языков
готовилась, папу на повышение выдвигали, деда чествовали,
приглашали наперебой в гости к пионерам, мама в хронической
эйфории пребывала, как вдруг - началось!
Арестовали папу. За взятки. И - караул! Обыск,
конфискация, и где только она - эйфория?!
Миша помнил отца на последнем свидании, уже в тюрьме.
- Брезгуешь мной, сынок? - произнес тот тихо. - Не говори,
знаю, что брезгуешь... И оправдываться не стану, виновен. А
началось-то как? Приходит ко мне начальник строительного
управления и тридцать тысяч в конверте - на стол. Твое,
говорит. Я - на дыбы. А он - спокойно так, глазом не моргнув:
это, мол, за твои резолюции. Можешь, конечно, ОБХСС вызвать,
только не районный, его я и сам могу... И учти: резолюции есть,
а что ставил их, под чужое убеждение попав, то - не оправдание.
Посадить не посадят, но низвергнут до нуля. Выбирай. Можешь в
урну бросить, можешь сжечь, дело твое. И деньги твои. Кстати,
об ОБХСС. И не о районном. Там тоже свои. И... там тоже все в
порядке. А белых ворон не любят. Потому их и нет, как понимаю.
Много раз вспоминал Миша эти слова отца. Виноват был отец?
Или система виновата? Миша полагал - система.
А ведь неумолима она оказалась в новой своей ипостаси...
Едва арестовали папу, сразу неважно стало у Миши с
успеваемостью в институте. И не потому, что папиным авторитетом
он там держался. Уж какие вопросы на сессии памятной,
последней, Мише-отличнику задавали, таких в программе захочешь
- не обнаружишь. И наконец без предоставления академотпуска -
за борт. Далее пошло крушение за крушением...
В месяц сгорела от рака мать, ударилась в загулы Маринка,
начала путаться с заезжей кавказской публикой по ресторанам,
после - с иностранцами...
Денег не было. Прижимистый дед с кряхтением отдавал пятаки
на молоко и творожные сырки из своей большевистской пенсии.
Одряхлел дед окончательно, помутнел разумом, хотя к переменам в
семье единственный отнесся философски: отцовское падение
переживал, конечно, но видел его через призму собственного
опыта, а на памяти деда таких падений ох, сколько было...
Погоревал и по матери, но и смертей видел дед много, тоже
притупилось... Лишь об одном Михаила спросил: может, неудобен,
а дом ветеранов партии, говорят, неплох... Но тут уж Миша без
колебаний возразил: и не думай! Ужас Мишу охватил - любил он
деда, дед частью детства был, а ныне последним родным кусочком
прежней жизни остался, последним...
Маринка вскоре замуж выскочила за московского
азербайджанца, сказочно богатого, но в браке продержалась
недолго. Муж-мусульманин воли жене не давал, желал десяток
детей и требовал строгой домашней дисциплины.
Разошлись, впрочем, мирно. Состоятельный супруг оставил
беспутной жене квартиру с мебелью, двадцать тысяч как откуп и
спешно бежал к другой, страшненькой, но благонравной, из своего
рода-племени. А Миша устроился переводчиком в "Интурист". С
трудом, за большую по тем его понятиям взятку, одолженную из
сбережений деда. И познакомился Миша с миром возле "Интуриста"
- валютчиками, фарцой и проститутками, среди которых в один
день узрел и свою сестрицу... Узрел, а ничего в душе не
дрогнуло. Закономерно, видимо, так он подумал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41