– Просто насмешка над воинской службой. Я все хочу набраться смелости и завербоваться в рейнджеры или в морскую пехоту. На студии, конечно, на стенку полезут, но я хотя бы займусь чем-нибудь полезным.
– О, но ведь то, что вы сейчас делаете, и так очень полезно. В морскую пехоту может пойти любой, а вот облигации купят далеко не у каждого.
– В таком случае я хотел бы стать этим «любым». Я не шучу. Кинозвезде и в мирное время несладко приходится. Но тогда и фильмы другие. И ты по-настоящему работаешь. Встаешь спозаранку, мчишься на студию, целый день вкалываешь и выматываешься без остатка. Это работа! А что теперь? Я кинозвезда без фильмов. Словно король в изгнании или экс-чемпион мира по боксу – и звучно, и нелепо.
За кофе с коньяком Мередит признался, что только подумывает о том, чтобы завербоваться, но что решимости у него наверняка не хватит. После чего вдруг рассказал Карлотте о том, как закончился тот вечер, когда они познакомились у Клинта и Тиш. Он рассказал о том, как отклонил предложение Джослин, и о том, как она все-таки дождалась его в вестибюле.
– Да, такое случается с кинозвездами, – согласилась Карлотта. – Но то же самое случается и с банкирами, и с дантистами, и даже с учителями.
Но потом Мередит рассказал ей о том, как поссорился с Элейн, и о том, как в отместку сводил Джослин в ресторан, а газетчики незамедлительно растрезвонили об этом на всю страну. И вот тогда Мередит признался, что, прежде чем набрать номер Джослин, он пытался позвонить ей, Карлотте.
– Я позвонил вам… Я жил тогда в своей гримерной, и мне было страшно одиноко. Мне просто хотелось, чтобы рядом был кто-то, с кем можно поговорить.
– Только поговорить?
– Да! Честное слово!
– Звучит для меня не слишком лестно.
– Напрасно. Тогда я еще надеялся, что случившееся можно как-то исправить. Поэтому планы в отношении вас у меня были самые невинные: провести вместе вечер, поговорить, излить душу – и все! Но мне сказали, что вы уехали, и тогда я вдруг решил: а пропади оно все пропадом! И позвонил ей. Вот тогда-то каша и заварилась. Как я, впрочем, и предвидел. Сам, должно быть, того хотел.
– Понимаю, – тихо произнесла Карлотта.
– И… Вот поэтому я и позвонил вам сегодня. Чтобы побыть вместе с вами. Понаслаждаться вашим обществом. Расслабиться.
– Просто чтобы посидеть со мной вместе и отвести душу?
– Да, – сказал Мередит. – Если у нас может быть только так, то и прекрасно. Я хочу сказать, что если у вас кто-то есть, то я вовсе не претендую на большее. Как и в том случае, если сейчас вы не захотите со мной встречаться.
– Почему сейчас?
– Ну, ведь война и все такое… Мало ли что случится? Я могу свалиться с платформы и вывихнуть ногу. Но мне кажется – вы поняли, что я имею в виду.
– Да, я поняла. Но… – Карлотта потупила взор и принялась вычерчивать кончиком пальца квадратики на скатерти. – Что, если у меня никого нет и я просто…
– Чудесно, – сказал Мередит и накрыл ладонью ее руку, прижав ее к скатерти.
– Все так просто, – улыбнулась Карлотта, обретя прежнюю уверенность. – Совсем как в кино.
– Очень забавно, – сказал Мередит, – но именно поэтому они и хотят, чтобы я помогал сбывать эти чертовы облигации. Люди почему-то больше доверяют тому, что видят в кино. Даже сейчас, во время войны. Собственно говоря, в войну происходит то же самое. Солдаты, побывавшие в бою, рассказывают, что там все, как в кино. Вот поэтому меня и используют вместо настоящего солдата – я кажусь многим даже более настоящим. Странно, да? Но в наши дни все перевернулось вверх тормашками. Вы видели лицо метрдотеля, когда мы только вошли сюда? Когда он увидел мои сержантские знаки отличия, у него физиономия вытянулась. Потом он перевел взгляд на мое лицо, узнал меня и тут же так просиял, словно перед ним уже генерал. Или хотя бы полковник.
Радостные, счастливые и оживленные, они посидели еще, выпили по рюмке коньяку, а потом поехали к Карлотте. Мередит осмотрел гостиную, после чего прилип к огромным книжным шкафам, которые стояли по обе стороны от камина, и принялся изучать корешки книг. Особенное впечатление произвела на него подборка альбомов по искусству. Карлотта на кухне готовила кофе и одновременно наблюдала за Мередитом. Ей нравилась его увлеченность, его живой интерес к обстановке гостиной, книгам, светильникам, развешанным по стене картинам. Она вдруг осознала, что наслаждается самим присутствием Мередита в своей гостиной. У нее сразу потеплело на душе, когда она увидела, как Мередит нагнулся, любуясь маленьким рисунком Дега – скромный рисунок был не только самым ценным произведением живописи в ее гостиной, но и был особенно дорог, поскольку Марк подарил его в первую годовщину их свадьбы.
– Изумительная комната, – сказал Мередит, заметив, что Карлотта следит за ним. – У вас безупречный вкус.
– Спасибо.
– А вы – изумительная женщина.
– Спасибо, – снова ответила она.
И тогда он поцеловал ее, и в тот же миг Карлотте вдруг перестало казаться, что все так просто. Наоборот, все вдруг стало крайне непросто, пугающе-волнующе, чудесно и непонятно, ведь она так долго ждала… Ее тело вмиг стало каким-то тяжелым, чужим и неуклюжим. Она даже встревожилась, что может показаться Мередиту совершенной неумехой. Неужели такие вещи могут забываться? Но Мередит продолжал сжимать ее в объятиях и нежно, бережно целовал. Потом он медленно и спокойно расстегнул пуговицы на ее спине.
Карлотта перешагнула через соскользнувшее на пол платье и, неловко ступая, пошла в спальню. Она казалась себе робкой и неповоротливой и испытывала такое смущение, словно никогда не была замужем, не рожала ребенка и не предавалась любви. Она сбросила туфли и сняла чулки, сгорая от стыда, что у нее это выходит некрасиво и уж тем более не с такой непосредственностью, как у девушки на рисунке Мане. Или Моне? Словом, на том самом рисунке. Потом она сняла рубашку, лифчик и трусики, оставшись только в сережках с сапфирами и бриллиантами. Мередит, должно быть, почувствовал ее состояние, поскольку держал себя с ней с такой трогательной нежностью, как будто перед ним была непорочная девушка. Он целовал, гладил и ласкал ее без всякой поспешности, так, словно они знали друг друга всю жизнь, а вовсе не сгорали от желания познать друг друга как можно скорее. При этом Мередит безусловно сгорал от желания. Карлотта видела это всякий раз, когда открывала глаза и любовалась его телом. Когда же он наконец вошел в нее, Карлотте вдруг показалось, что все происходит как в самый первый раз, что она снова девственница. Она не знала, почему ей так показалось – то ли оттого, что она так давно не знала мужчину, то ли оттого, что Мередит был такой большой там. Не «такой большой» – тут же поправилась она, а чудесно большой, восхитительно большой, потому что очень скоро к ней вернулась прежняя легкость и она вспомнила, как это бывает прекрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– О, но ведь то, что вы сейчас делаете, и так очень полезно. В морскую пехоту может пойти любой, а вот облигации купят далеко не у каждого.
– В таком случае я хотел бы стать этим «любым». Я не шучу. Кинозвезде и в мирное время несладко приходится. Но тогда и фильмы другие. И ты по-настоящему работаешь. Встаешь спозаранку, мчишься на студию, целый день вкалываешь и выматываешься без остатка. Это работа! А что теперь? Я кинозвезда без фильмов. Словно король в изгнании или экс-чемпион мира по боксу – и звучно, и нелепо.
За кофе с коньяком Мередит признался, что только подумывает о том, чтобы завербоваться, но что решимости у него наверняка не хватит. После чего вдруг рассказал Карлотте о том, как закончился тот вечер, когда они познакомились у Клинта и Тиш. Он рассказал о том, как отклонил предложение Джослин, и о том, как она все-таки дождалась его в вестибюле.
– Да, такое случается с кинозвездами, – согласилась Карлотта. – Но то же самое случается и с банкирами, и с дантистами, и даже с учителями.
Но потом Мередит рассказал ей о том, как поссорился с Элейн, и о том, как в отместку сводил Джослин в ресторан, а газетчики незамедлительно растрезвонили об этом на всю страну. И вот тогда Мередит признался, что, прежде чем набрать номер Джослин, он пытался позвонить ей, Карлотте.
– Я позвонил вам… Я жил тогда в своей гримерной, и мне было страшно одиноко. Мне просто хотелось, чтобы рядом был кто-то, с кем можно поговорить.
– Только поговорить?
– Да! Честное слово!
– Звучит для меня не слишком лестно.
– Напрасно. Тогда я еще надеялся, что случившееся можно как-то исправить. Поэтому планы в отношении вас у меня были самые невинные: провести вместе вечер, поговорить, излить душу – и все! Но мне сказали, что вы уехали, и тогда я вдруг решил: а пропади оно все пропадом! И позвонил ей. Вот тогда-то каша и заварилась. Как я, впрочем, и предвидел. Сам, должно быть, того хотел.
– Понимаю, – тихо произнесла Карлотта.
– И… Вот поэтому я и позвонил вам сегодня. Чтобы побыть вместе с вами. Понаслаждаться вашим обществом. Расслабиться.
– Просто чтобы посидеть со мной вместе и отвести душу?
– Да, – сказал Мередит. – Если у нас может быть только так, то и прекрасно. Я хочу сказать, что если у вас кто-то есть, то я вовсе не претендую на большее. Как и в том случае, если сейчас вы не захотите со мной встречаться.
– Почему сейчас?
– Ну, ведь война и все такое… Мало ли что случится? Я могу свалиться с платформы и вывихнуть ногу. Но мне кажется – вы поняли, что я имею в виду.
– Да, я поняла. Но… – Карлотта потупила взор и принялась вычерчивать кончиком пальца квадратики на скатерти. – Что, если у меня никого нет и я просто…
– Чудесно, – сказал Мередит и накрыл ладонью ее руку, прижав ее к скатерти.
– Все так просто, – улыбнулась Карлотта, обретя прежнюю уверенность. – Совсем как в кино.
– Очень забавно, – сказал Мередит, – но именно поэтому они и хотят, чтобы я помогал сбывать эти чертовы облигации. Люди почему-то больше доверяют тому, что видят в кино. Даже сейчас, во время войны. Собственно говоря, в войну происходит то же самое. Солдаты, побывавшие в бою, рассказывают, что там все, как в кино. Вот поэтому меня и используют вместо настоящего солдата – я кажусь многим даже более настоящим. Странно, да? Но в наши дни все перевернулось вверх тормашками. Вы видели лицо метрдотеля, когда мы только вошли сюда? Когда он увидел мои сержантские знаки отличия, у него физиономия вытянулась. Потом он перевел взгляд на мое лицо, узнал меня и тут же так просиял, словно перед ним уже генерал. Или хотя бы полковник.
Радостные, счастливые и оживленные, они посидели еще, выпили по рюмке коньяку, а потом поехали к Карлотте. Мередит осмотрел гостиную, после чего прилип к огромным книжным шкафам, которые стояли по обе стороны от камина, и принялся изучать корешки книг. Особенное впечатление произвела на него подборка альбомов по искусству. Карлотта на кухне готовила кофе и одновременно наблюдала за Мередитом. Ей нравилась его увлеченность, его живой интерес к обстановке гостиной, книгам, светильникам, развешанным по стене картинам. Она вдруг осознала, что наслаждается самим присутствием Мередита в своей гостиной. У нее сразу потеплело на душе, когда она увидела, как Мередит нагнулся, любуясь маленьким рисунком Дега – скромный рисунок был не только самым ценным произведением живописи в ее гостиной, но и был особенно дорог, поскольку Марк подарил его в первую годовщину их свадьбы.
– Изумительная комната, – сказал Мередит, заметив, что Карлотта следит за ним. – У вас безупречный вкус.
– Спасибо.
– А вы – изумительная женщина.
– Спасибо, – снова ответила она.
И тогда он поцеловал ее, и в тот же миг Карлотте вдруг перестало казаться, что все так просто. Наоборот, все вдруг стало крайне непросто, пугающе-волнующе, чудесно и непонятно, ведь она так долго ждала… Ее тело вмиг стало каким-то тяжелым, чужим и неуклюжим. Она даже встревожилась, что может показаться Мередиту совершенной неумехой. Неужели такие вещи могут забываться? Но Мередит продолжал сжимать ее в объятиях и нежно, бережно целовал. Потом он медленно и спокойно расстегнул пуговицы на ее спине.
Карлотта перешагнула через соскользнувшее на пол платье и, неловко ступая, пошла в спальню. Она казалась себе робкой и неповоротливой и испытывала такое смущение, словно никогда не была замужем, не рожала ребенка и не предавалась любви. Она сбросила туфли и сняла чулки, сгорая от стыда, что у нее это выходит некрасиво и уж тем более не с такой непосредственностью, как у девушки на рисунке Мане. Или Моне? Словом, на том самом рисунке. Потом она сняла рубашку, лифчик и трусики, оставшись только в сережках с сапфирами и бриллиантами. Мередит, должно быть, почувствовал ее состояние, поскольку держал себя с ней с такой трогательной нежностью, как будто перед ним была непорочная девушка. Он целовал, гладил и ласкал ее без всякой поспешности, так, словно они знали друг друга всю жизнь, а вовсе не сгорали от желания познать друг друга как можно скорее. При этом Мередит безусловно сгорал от желания. Карлотта видела это всякий раз, когда открывала глаза и любовалась его телом. Когда же он наконец вошел в нее, Карлотте вдруг показалось, что все происходит как в самый первый раз, что она снова девственница. Она не знала, почему ей так показалось – то ли оттого, что она так давно не знала мужчину, то ли оттого, что Мередит был такой большой там. Не «такой большой» – тут же поправилась она, а чудесно большой, восхитительно большой, потому что очень скоро к ней вернулась прежняя легкость и она вспомнила, как это бывает прекрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117