Мерри наслаждалась, снова ощутив близость мужчины. Она закрыла глаза, вся отдаваясь музыке и танцу. И вдруг подумала, что ни разу толком не попыталась рассмотреть Джоки, не может даже представить, как он выглядит. Она чуть приоткрыла глаза и украдкой посмотрела на него.
Не поворачивая головы, она видела только кусочек уха и линию волос. Мерри подумала, что стрижка вполне подходит этому уху. И вообще все здесь удивительно мило и приятно. Вдруг Мерри призналась себе, что могла бы лечь в постель с Джоки. Прямо сейчас. Это хочет лечь в постель с ним или с каким-нибудь еще мужчиной. Здесь, в этом доме. Она понимала, что не совсем трезва или даже совсем не трезва, но дело было не в том. Напиваться ей приходилось и прежде, но такого желания не возникало. Причем охватившее ее желание не было чисто физическим влечением. Мерри это просто казалось естественным, соответствующим общему настроению, царящему на вечеринке. Причем ей казалось, что началось это не сейчас, что ощущение это зародилось давно, несколько лет назад.
Говорят, женщина никогда не забывает своего первого любовника. Но у Мерри первым любовником оказался случайный встречный, с которым она познакомилась на вечеринке. Точнее, познакомилась она с ним благодаря случайному совпадению – памятной вечеринке, где все снимались обнаженными, и последующему приглашению Билла Холлистера. Удивительно, как все бывает взаимосвязано. Как, например, маленькая зажигалка, которая подрагивает на стеклянном столике оттого, что на стоящем напротив фортепиано берут низкие ноты.
Джоки, по-прежнему прижимая Мерри к себе, просунул руку ей под свитер. Прикосновение к голой коже показалось Мерри приятным. Танцуя, они повернулись, и Мерри увидела, что Лерой стоит с какой-то стройной блондинкой. Он гладил ее по руке вверх и вниз, но почему-то это казалось Мерри очень сексуальным. Мерри даже призадумалась – уж не ревнует ли она, – но потом решила, что нет. И она тут же задала себе вопрос: почему Джоки не возбуждается, танцуя с ней. Пытаясь придумать ответ, она вдруг заметила, что ошиблась – Джоки возбужден, и даже очень! Просто она почему-то не обращала на это внимания.
Двигаясь в танце, они приблизились к коридору. Ни слова не говоря, Джоки остановился, выпустил Мерри из объятий, взял за руку и потащил вслед за собой по коридору, ища свободную спальню.
– Извините, ошибся, – сказал он, закрывая ближайшую дверь. Однако Мерри успела заметить нагую парочку, барахтавшуюся на кровати.
Он быстро, в два шага пересек коридор и приоткрыл другую дверь. Комната была свободна, но на кровати громоздилась куча верхней одежды. Мерри подумала, что Джоки собирается свалить всю кучу на пол, но он молча взял с самого верха длинную норковую шубу, расстелил на полу и улегся на нее, увлекая за собой Мерри.
Никакой преамбулы не последовало. Да ее и не требовалось. Выпитые коктейли, интимная обстановка и затянувшееся воздержание уже и так воспламенили Мерри. Джоки стащил с нее джинсы и трусики и тут же овладел ей. Мерри вдруг испугалась, что захихикает – уж слишком эта норковая шуба щекотала ее голый зад. Но она удержалась: все-таки, что ни говори, ощущение было необычайно изысканное.
Все случилось почти мгновенно – стремительно, профессионально и захватывающе, – к полному удовольствию Мерри.
Джоки скатился с нее, а она поднялась и стала искать трусики и джинсы. Джоки, не вставая с норковой шубы, закурил и наблюдал за ней.
– Может, попробуем еще разок, попозже? – предложил он.
– Не исключено, если я еще не уйду, – ответила Мерри и отправилась на поиски ванной. Чувствовала она себя потрясающе. Просто грандиозно! Пожалуй, она примет его предложение и предастся любви во второй раз. Слишком уж долго она воздерживалась…
Мерри распахнула дверь в ванную и вошла, вся еще находясь во власти этих приятных мыслей.
В первую секунду она не поверила своим глазам – на краю ванны сидели четыре абсолютно голые женщины. Машинально шагнув вперед, она остолбенела. В пустой ванне посреди лужицы мочи лежал Гарри Кляйнзингер. Тоже совершенно голый, он обеими руками теребил вздыбленный член.
Одна из девушек хихикнула и помочилась прямо на него.
Кляйнзингер слабо постанывал. Глаза его были закрыты. Член его задрожал, на мгновение ресницы режиссера захлопали и глаза чуть приоткрылись. Мерри повернулась и пулей вылетела из ванной, моля Бога, чтобы Кляйнзингер не заметил ее или хотя бы не узнал, или в крайнем случае, чтобы не вспомнил.
Она вернулась к Джоки.
– Отвези меня домой, – потребовала она тоном, не допускающим возражений.
– Конечно, детка, как скажешь.
По пути Мерри вдруг попросила, чтобы Джоки остановил машину, вылезла, отошла в сторону, и ее жестоко вырвало.
К себе она его не впустила.
– Извини, но мне нехорошо, – сказала она, держась за ручку двери.
Джоки пожал плечами.
– Ничего страшного, детка, – сказал он. – Успокойся, все будет нормально.
И уехал.
Вот бедняга, думала Мерри. Несчастный старик. Такой внешне уверенный в себе, такой талантливый… Кто бы мог подумать, что под маской деспотичного, не терпящего возражений режиссера кроется такая слабая и беззащитная личность. Мерри вдруг стало жалко и Кляйнзингера, и себя. Ведь он вдохнул в нее уверенность, в его сильном характере она черпала силы. Прониклась к нему уважением. Осознала собственную значимость. Даже окажись на месте Кляйнзингера в этой ванне ее отец, это не было бы для Мерри таким ударом.
Она медленно, одеревенело разделась и легла в постель, свернувшись калачиком, словно пытаясь спрятаться от… от всего. От всего мира.
В течение оставшихся десяти дней съемок Кляйнзингер держался с Мерри очень отчужденно. Старался даже не обращаться к ней сам. Мерри так и распирало сказать ему, насколько она сожалеет о случившемся, но, конечно же, это было невозможно.
Апельсинового сока было на столе ровно на девять долларов. Девять стаканов. Стакан апельсинового сока в круглом баре «Поло» гостиницы «Беверли-Хиллс» стоит доллар, но людям, которые приходят туда завтракать, это по карману. Примерно на час, с семи до восьми утра, маленький гостиничный бар становится нервным узлом американской киноиндустрии. Когда в Лос-Анджелесе семь утра, в Нью-Йорке – уже десять. Фондовая биржа открыта. Посетители «Поло» могут переговариваться со своими нью-йоркскими брокерами по белым телефонным аппаратам, которые приносят по их просьбе официанты и подключают к стенным розеткам. Если вы покупаете три тысячи акций «Парамаунта» или продаете четыре тысячи акций «XX век – Фокс», то вполне можете не интересоваться платой за телефонные переговоры или за стакан апельсинового сока.
Лучшие места в баре – скамейки, расположенные вдоль всей стены овального зала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Не поворачивая головы, она видела только кусочек уха и линию волос. Мерри подумала, что стрижка вполне подходит этому уху. И вообще все здесь удивительно мило и приятно. Вдруг Мерри призналась себе, что могла бы лечь в постель с Джоки. Прямо сейчас. Это хочет лечь в постель с ним или с каким-нибудь еще мужчиной. Здесь, в этом доме. Она понимала, что не совсем трезва или даже совсем не трезва, но дело было не в том. Напиваться ей приходилось и прежде, но такого желания не возникало. Причем охватившее ее желание не было чисто физическим влечением. Мерри это просто казалось естественным, соответствующим общему настроению, царящему на вечеринке. Причем ей казалось, что началось это не сейчас, что ощущение это зародилось давно, несколько лет назад.
Говорят, женщина никогда не забывает своего первого любовника. Но у Мерри первым любовником оказался случайный встречный, с которым она познакомилась на вечеринке. Точнее, познакомилась она с ним благодаря случайному совпадению – памятной вечеринке, где все снимались обнаженными, и последующему приглашению Билла Холлистера. Удивительно, как все бывает взаимосвязано. Как, например, маленькая зажигалка, которая подрагивает на стеклянном столике оттого, что на стоящем напротив фортепиано берут низкие ноты.
Джоки, по-прежнему прижимая Мерри к себе, просунул руку ей под свитер. Прикосновение к голой коже показалось Мерри приятным. Танцуя, они повернулись, и Мерри увидела, что Лерой стоит с какой-то стройной блондинкой. Он гладил ее по руке вверх и вниз, но почему-то это казалось Мерри очень сексуальным. Мерри даже призадумалась – уж не ревнует ли она, – но потом решила, что нет. И она тут же задала себе вопрос: почему Джоки не возбуждается, танцуя с ней. Пытаясь придумать ответ, она вдруг заметила, что ошиблась – Джоки возбужден, и даже очень! Просто она почему-то не обращала на это внимания.
Двигаясь в танце, они приблизились к коридору. Ни слова не говоря, Джоки остановился, выпустил Мерри из объятий, взял за руку и потащил вслед за собой по коридору, ища свободную спальню.
– Извините, ошибся, – сказал он, закрывая ближайшую дверь. Однако Мерри успела заметить нагую парочку, барахтавшуюся на кровати.
Он быстро, в два шага пересек коридор и приоткрыл другую дверь. Комната была свободна, но на кровати громоздилась куча верхней одежды. Мерри подумала, что Джоки собирается свалить всю кучу на пол, но он молча взял с самого верха длинную норковую шубу, расстелил на полу и улегся на нее, увлекая за собой Мерри.
Никакой преамбулы не последовало. Да ее и не требовалось. Выпитые коктейли, интимная обстановка и затянувшееся воздержание уже и так воспламенили Мерри. Джоки стащил с нее джинсы и трусики и тут же овладел ей. Мерри вдруг испугалась, что захихикает – уж слишком эта норковая шуба щекотала ее голый зад. Но она удержалась: все-таки, что ни говори, ощущение было необычайно изысканное.
Все случилось почти мгновенно – стремительно, профессионально и захватывающе, – к полному удовольствию Мерри.
Джоки скатился с нее, а она поднялась и стала искать трусики и джинсы. Джоки, не вставая с норковой шубы, закурил и наблюдал за ней.
– Может, попробуем еще разок, попозже? – предложил он.
– Не исключено, если я еще не уйду, – ответила Мерри и отправилась на поиски ванной. Чувствовала она себя потрясающе. Просто грандиозно! Пожалуй, она примет его предложение и предастся любви во второй раз. Слишком уж долго она воздерживалась…
Мерри распахнула дверь в ванную и вошла, вся еще находясь во власти этих приятных мыслей.
В первую секунду она не поверила своим глазам – на краю ванны сидели четыре абсолютно голые женщины. Машинально шагнув вперед, она остолбенела. В пустой ванне посреди лужицы мочи лежал Гарри Кляйнзингер. Тоже совершенно голый, он обеими руками теребил вздыбленный член.
Одна из девушек хихикнула и помочилась прямо на него.
Кляйнзингер слабо постанывал. Глаза его были закрыты. Член его задрожал, на мгновение ресницы режиссера захлопали и глаза чуть приоткрылись. Мерри повернулась и пулей вылетела из ванной, моля Бога, чтобы Кляйнзингер не заметил ее или хотя бы не узнал, или в крайнем случае, чтобы не вспомнил.
Она вернулась к Джоки.
– Отвези меня домой, – потребовала она тоном, не допускающим возражений.
– Конечно, детка, как скажешь.
По пути Мерри вдруг попросила, чтобы Джоки остановил машину, вылезла, отошла в сторону, и ее жестоко вырвало.
К себе она его не впустила.
– Извини, но мне нехорошо, – сказала она, держась за ручку двери.
Джоки пожал плечами.
– Ничего страшного, детка, – сказал он. – Успокойся, все будет нормально.
И уехал.
Вот бедняга, думала Мерри. Несчастный старик. Такой внешне уверенный в себе, такой талантливый… Кто бы мог подумать, что под маской деспотичного, не терпящего возражений режиссера кроется такая слабая и беззащитная личность. Мерри вдруг стало жалко и Кляйнзингера, и себя. Ведь он вдохнул в нее уверенность, в его сильном характере она черпала силы. Прониклась к нему уважением. Осознала собственную значимость. Даже окажись на месте Кляйнзингера в этой ванне ее отец, это не было бы для Мерри таким ударом.
Она медленно, одеревенело разделась и легла в постель, свернувшись калачиком, словно пытаясь спрятаться от… от всего. От всего мира.
В течение оставшихся десяти дней съемок Кляйнзингер держался с Мерри очень отчужденно. Старался даже не обращаться к ней сам. Мерри так и распирало сказать ему, насколько она сожалеет о случившемся, но, конечно же, это было невозможно.
Апельсинового сока было на столе ровно на девять долларов. Девять стаканов. Стакан апельсинового сока в круглом баре «Поло» гостиницы «Беверли-Хиллс» стоит доллар, но людям, которые приходят туда завтракать, это по карману. Примерно на час, с семи до восьми утра, маленький гостиничный бар становится нервным узлом американской киноиндустрии. Когда в Лос-Анджелесе семь утра, в Нью-Йорке – уже десять. Фондовая биржа открыта. Посетители «Поло» могут переговариваться со своими нью-йоркскими брокерами по белым телефонным аппаратам, которые приносят по их просьбе официанты и подключают к стенным розеткам. Если вы покупаете три тысячи акций «Парамаунта» или продаете четыре тысячи акций «XX век – Фокс», то вполне можете не интересоваться платой за телефонные переговоры или за стакан апельсинового сока.
Лучшие места в баре – скамейки, расположенные вдоль всей стены овального зала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117