Собранные в Швейцарии, крошечные точные копии, четкие и красиво отделанные, все в масштабе 1 к 1000, каждая размером с маленькие продолговатые наручные часики, эти машинки гнездились в коробке, дорогие, с серебряными спицами, они мерцали, эмалированные и хромированные, напоминая содержимое шкатулки ювелира.
Доктор Эйхнер уставился на них, несколько мгновений не выражая никакой реакции.
– Хорошо, – затем произнес он, – очень хорошо.
Он высвободился из кресла и встал на пол.
– Очень хорошо, – продолжил он, – очень хорошо.
Потирая руки, он начал вынимать машины из коробки и выстраивать их в ряд на ковре.
Фрост встал и коротко взглянул на него.
– Хорошо, – сказал он и стал пробираться туда, где Джин, сидя в углу, с закрытыми глазами, выбрасывала черный перец пригоршнями себе в лицо и вдыхала, время от времени давясь. Когда Фрост подошел, она открыла глаза.
– Чувак, хули толку от этого пиздежа, ты думаешь, что киска высадилась?
– Оставь свой жаргон, – сказал Фрост. – Мне от этого плохо.
– Ты оставишь свой жаргон, папашка, – сказала Джин весело, – а я оставлю герыч, – и она кинула пригоршню перца в воздух и попыталась поймать, подставив лицо.
Фрост вцепился ей в плечо.
– Выше голову! – театрально произнес он, мрачно глядя в сторону двери. – Это панк.
В этот момент вошли Тривли и его друг. Они мило болтали, словно два графа, неторопливо прогуливающиеся по Туллерис.
Фрост пошел их встречать.
– Как хорошо, что вы пришли, – сказал он с причудливой гримасой, – хорошо, что вы пришли.
– Мы польщены, – сказал Тривли, – восхитительно. Восхитительное место. Правда, Сил?
– Да, восхитительное, – сказал второй молодой человек, который каким-то образом был похож на Тривли, хотя и не совсем в его стиле.
Фрост повел их к стойке бара и жестами показал, чтобы они угощались.
– Забавно, – сказал Сильвестр. – Не правда ли, Фи?
– Поразительно, – сказал Тривли.
Фрост съел несколько канапе, явно в спешке.
– Я просто наблюдаю за вещами, – сказал он, открывая ящик буфета и заглядывая вовнутрь. – Обычная рутина.
– Да, конечно, – сказали Тривли и второй молодой человек в унисон, широко улыбаясь.
– Я просто проверяю, – продолжил Фрост, отступая прочь, – просто рутина, конечно.
Кто-то поставил долгоиграющую пластинку, и музыка, меняясь, звучала бесконечно, сейчас играла «История солдата» Стравинского, и на композиции с танго Тривли и второй молодой человек начали танцевать. Они танцевали эксцентрично, отбивая ритм кичливыми и жеманными па. Вскоре они уже по-настоящему скакали, словно безумные, сохраняя при этом серьезные, замороженные, неподвижные лица.
Это было настолько необычным, что привлекло внимание трех девушек. Они прекратили танцевать и теперь молча смотрели на отплясывающих Тривли и его приятеля, кивая в такт и вежливо поаплодировав в конце композиции, перед тем как запись снова заиграла.
Фрост между тем шел своим собственным путем, продолжая обыскивать комнату, в то время как крошка Джин лежала на спине, вытянув вверх одну руку и подкидывая перец, пригоршню за пригоршней, и большая часть перца оседала у нее на волосах. Затем Фрост вынырнул из комнаты, на секунду замер, осмотрелся вокруг с безумным видом и удалился в глубины дома.
После махджунга и мескалина доктор Эйхнер настолько сконцентрировался на своих машинках, что не заметил даже прибытия Тривли, а несколькими минутами позже он сполз с кресла вниз и теперь сидел, развалившись, на коленях посреди груды машинок, в состоянии, близком к коме.
Затем случилось так, что Тривли, выполняя нечто вроде фантастического кружения дервишей, споткнулся о доктора, и когда он, раздосадованный этим, стал вставать, то наконец узнал его. Его реакция напоминала реакцию разъяренной кошки.
– Ээээээээээээээээщщщщщщ! – прошипел он сквозь зубы, отпрыгивая назад и съеживаясь на диване. – J'accuse! – закричал он, наполовину присев и глядя бешеными глазами и указывая на доктора. – Voyeur! Voyeur!
Доктор Эйхнер, с наполовину прикрытыми глазами, подернутыми коматозной пеленой, оставался неподвижным, и казалось, слышал только так, как человек может слышать во сне.
Тривли в свою очередь набрался наглости и, поднимаясь из своего полуприседа, снова указал на доктора, а затем повернулся к девушкам со словами:
– Вы видите здесь помешанного человека! Этот человек… одержим!
Между тем его друг к нему присоединился и, стоя над доктором, издавал короткие бессвязные издевательские звуки и прикусывал свой палец перед недвижным телом как повторяющий жест краткого роспуска. Неожиданно Тривли взял его за руку для поддержки.
– Я теряю силы, – сказал он, кладя его руку себе на голову. – О, как я ненавижу эксцентричных людей! – вскричал он страдальчески. – О, как я их не выношу! – Затем, словно волна прошла, он подтянулся, встал и заговорил с угрожающим спокойствием: – Видимо, он не смеялся последним, в конце концов!
И сказав это, с гордо поднятой головой он снова отошел, он и его друг, отбивая ритм высокомерными размеренными шагами.
21
– Что же нам теперь делать? – безнадежно спросила Барби, как будто бы им предстояло получить хорошую взбучку, а Ральф снова целовал ее.
Из-за необычайных событий этого вечера пара отложила свои планы насчет похода в «Месье Крок», и всю вторую половину ночи они сидели на заднем сиденье кабриолета, едва ли взглянув на экран больше, чем дюжину раз.
В течение трех показов «Грозового перевала» Барби много плакала, иной раз от стыда, прося поддержки, но в основном от легкого замешательства, а позднее от какого-то грустного счастья. Она снова и снова внезапно усаживалась и отворачивала лицо.
– Ты думаешь, что я ужасная, – говорила она. Это регулярно происходило в те моменты, когда Ральф отворачивался в сторону, чтобы прикурить или смешать напиток.
– Не будь дурочкой, – говорил Ральф, целуя ее с нежностью, а девушка продолжала умолять:
– О Ральф, ты действительно… действительно любишь меня?
– Конечно.
– Что конечно? – хотела она услышать снова.
– Конечно, люблю тебя, – повторял он.
И девушка вздыхала и прижималась к нему, как будто ничего не хотела больше, чем только быть вот так, вместе, навсегда.
Но в конце концов экран погас, и над огромным парковочным пространством, оживающим в блуждающих огнях, зазвучал национальный гимн, и Ральф предложил поехать в мотель. Для Барби это прозвучало так скандально, что она залилась слезами.
– О, ты думаешь, что я ужасная, – всхлипнула она. – О, ну почему я это сделала? Ты же знаешь, что я не хотела! Почему? Я не хотела! Ты вынудил меня это сделать – ты меня вынудил, и теперь ты меня ненавидишь! О, как бы я хотела умереть! – И она попыталась спрятаться в дальнем углу на сиденье, отвернув лицо, а Ральф нежно гладил ее по голове и ободрял ее, притягивая к себе ее лицо и осторожно высушивая слезы поцелуями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Доктор Эйхнер уставился на них, несколько мгновений не выражая никакой реакции.
– Хорошо, – затем произнес он, – очень хорошо.
Он высвободился из кресла и встал на пол.
– Очень хорошо, – продолжил он, – очень хорошо.
Потирая руки, он начал вынимать машины из коробки и выстраивать их в ряд на ковре.
Фрост встал и коротко взглянул на него.
– Хорошо, – сказал он и стал пробираться туда, где Джин, сидя в углу, с закрытыми глазами, выбрасывала черный перец пригоршнями себе в лицо и вдыхала, время от времени давясь. Когда Фрост подошел, она открыла глаза.
– Чувак, хули толку от этого пиздежа, ты думаешь, что киска высадилась?
– Оставь свой жаргон, – сказал Фрост. – Мне от этого плохо.
– Ты оставишь свой жаргон, папашка, – сказала Джин весело, – а я оставлю герыч, – и она кинула пригоршню перца в воздух и попыталась поймать, подставив лицо.
Фрост вцепился ей в плечо.
– Выше голову! – театрально произнес он, мрачно глядя в сторону двери. – Это панк.
В этот момент вошли Тривли и его друг. Они мило болтали, словно два графа, неторопливо прогуливающиеся по Туллерис.
Фрост пошел их встречать.
– Как хорошо, что вы пришли, – сказал он с причудливой гримасой, – хорошо, что вы пришли.
– Мы польщены, – сказал Тривли, – восхитительно. Восхитительное место. Правда, Сил?
– Да, восхитительное, – сказал второй молодой человек, который каким-то образом был похож на Тривли, хотя и не совсем в его стиле.
Фрост повел их к стойке бара и жестами показал, чтобы они угощались.
– Забавно, – сказал Сильвестр. – Не правда ли, Фи?
– Поразительно, – сказал Тривли.
Фрост съел несколько канапе, явно в спешке.
– Я просто наблюдаю за вещами, – сказал он, открывая ящик буфета и заглядывая вовнутрь. – Обычная рутина.
– Да, конечно, – сказали Тривли и второй молодой человек в унисон, широко улыбаясь.
– Я просто проверяю, – продолжил Фрост, отступая прочь, – просто рутина, конечно.
Кто-то поставил долгоиграющую пластинку, и музыка, меняясь, звучала бесконечно, сейчас играла «История солдата» Стравинского, и на композиции с танго Тривли и второй молодой человек начали танцевать. Они танцевали эксцентрично, отбивая ритм кичливыми и жеманными па. Вскоре они уже по-настоящему скакали, словно безумные, сохраняя при этом серьезные, замороженные, неподвижные лица.
Это было настолько необычным, что привлекло внимание трех девушек. Они прекратили танцевать и теперь молча смотрели на отплясывающих Тривли и его приятеля, кивая в такт и вежливо поаплодировав в конце композиции, перед тем как запись снова заиграла.
Фрост между тем шел своим собственным путем, продолжая обыскивать комнату, в то время как крошка Джин лежала на спине, вытянув вверх одну руку и подкидывая перец, пригоршню за пригоршней, и большая часть перца оседала у нее на волосах. Затем Фрост вынырнул из комнаты, на секунду замер, осмотрелся вокруг с безумным видом и удалился в глубины дома.
После махджунга и мескалина доктор Эйхнер настолько сконцентрировался на своих машинках, что не заметил даже прибытия Тривли, а несколькими минутами позже он сполз с кресла вниз и теперь сидел, развалившись, на коленях посреди груды машинок, в состоянии, близком к коме.
Затем случилось так, что Тривли, выполняя нечто вроде фантастического кружения дервишей, споткнулся о доктора, и когда он, раздосадованный этим, стал вставать, то наконец узнал его. Его реакция напоминала реакцию разъяренной кошки.
– Ээээээээээээээээщщщщщщ! – прошипел он сквозь зубы, отпрыгивая назад и съеживаясь на диване. – J'accuse! – закричал он, наполовину присев и глядя бешеными глазами и указывая на доктора. – Voyeur! Voyeur!
Доктор Эйхнер, с наполовину прикрытыми глазами, подернутыми коматозной пеленой, оставался неподвижным, и казалось, слышал только так, как человек может слышать во сне.
Тривли в свою очередь набрался наглости и, поднимаясь из своего полуприседа, снова указал на доктора, а затем повернулся к девушкам со словами:
– Вы видите здесь помешанного человека! Этот человек… одержим!
Между тем его друг к нему присоединился и, стоя над доктором, издавал короткие бессвязные издевательские звуки и прикусывал свой палец перед недвижным телом как повторяющий жест краткого роспуска. Неожиданно Тривли взял его за руку для поддержки.
– Я теряю силы, – сказал он, кладя его руку себе на голову. – О, как я ненавижу эксцентричных людей! – вскричал он страдальчески. – О, как я их не выношу! – Затем, словно волна прошла, он подтянулся, встал и заговорил с угрожающим спокойствием: – Видимо, он не смеялся последним, в конце концов!
И сказав это, с гордо поднятой головой он снова отошел, он и его друг, отбивая ритм высокомерными размеренными шагами.
21
– Что же нам теперь делать? – безнадежно спросила Барби, как будто бы им предстояло получить хорошую взбучку, а Ральф снова целовал ее.
Из-за необычайных событий этого вечера пара отложила свои планы насчет похода в «Месье Крок», и всю вторую половину ночи они сидели на заднем сиденье кабриолета, едва ли взглянув на экран больше, чем дюжину раз.
В течение трех показов «Грозового перевала» Барби много плакала, иной раз от стыда, прося поддержки, но в основном от легкого замешательства, а позднее от какого-то грустного счастья. Она снова и снова внезапно усаживалась и отворачивала лицо.
– Ты думаешь, что я ужасная, – говорила она. Это регулярно происходило в те моменты, когда Ральф отворачивался в сторону, чтобы прикурить или смешать напиток.
– Не будь дурочкой, – говорил Ральф, целуя ее с нежностью, а девушка продолжала умолять:
– О Ральф, ты действительно… действительно любишь меня?
– Конечно.
– Что конечно? – хотела она услышать снова.
– Конечно, люблю тебя, – повторял он.
И девушка вздыхала и прижималась к нему, как будто ничего не хотела больше, чем только быть вот так, вместе, навсегда.
Но в конце концов экран погас, и над огромным парковочным пространством, оживающим в блуждающих огнях, зазвучал национальный гимн, и Ральф предложил поехать в мотель. Для Барби это прозвучало так скандально, что она залилась слезами.
– О, ты думаешь, что я ужасная, – всхлипнула она. – О, ну почему я это сделала? Ты же знаешь, что я не хотела! Почему? Я не хотела! Ты вынудил меня это сделать – ты меня вынудил, и теперь ты меня ненавидишь! О, как бы я хотела умереть! – И она попыталась спрятаться в дальнем углу на сиденье, отвернув лицо, а Ральф нежно гладил ее по голове и ободрял ее, притягивая к себе ее лицо и осторожно высушивая слезы поцелуями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47