Он снова замолчал и глубоко затянулся сигаретой.
– Вот он наш человек, Марк. Образец для подражания команде Покаянного Подхода. С тех пор подобных выступлений не бывало.
– А Клинтон в Кигали в девяносто восьмом?
Обернувшись, он наградил меня насмешливой отеческой улыбкой.
– Кое-что ты почитал.
Кое-что, согласился я. Мой офис подготовил несколько брифинговых документов, и я постарался пролистать как можно больше. В одном говорилось про поездку Клинтона, когда он еще был президентом, в Руанду, чтобы извиниться за невмешательство мировой общественности в руандский геноцид.
Макс раздраженно потянул носом воздух.
– Хочешь расскажу тебе кое-что про Клинтона в Кигали, Марк? Хочешь? – Ответа он не ждал, но я все равно кивнул. – Тебе известно, что он пробыл там только два часа? – Я снова кивнул. – И что он не уезжал с летного поля?
– У службы безопасности возникли определенные опасения, и…
– Даже турбины президентского самолета не выключили, – сказал он, тщательно выговаривая каждый слог, чтобы до меня дошло. – Все это время мальчик Билли стоял на взлетной полосе, выворачивал душу наизнанку и говорил умные слова про миллион погибших, которых там не было, чтобы его услышать, а были там только четыре «роллс-ройса» с работающими моторами, готовые стартовать в любую минуту. – Он в последний раз затянулся, бросил сигарету и раздавил ее носком ботинка. – Если приехал на легковушке извиниться перед соседом, заглушить мотор – это всего лишь вежливость. Хотя бы на минуту. Тебе не кажется?
Я снова умудренно кивнул.
– Нет, Марк. – Он указал на коленопреклоненного канцлера. – Вот на кого тебе надо равняться. – Сделав несколько шагов ко мне, он положил мне руку на плечо, и мы вместе стали смотреть в колоссальное лицо. – Я просто хотел, чтобы Вилли Брандт и его наследник немного побыли вместе.
Завтра, сказал он, будет сущий цирк. А пока только я и он. Поэтому мы постояли молча и, задрав головы, глядели на театральный задник, а я тем временем старался думать торжественные мысли про Льюиса Джеффриса и рабство и спросил себя, не следует ли мне извиниться коленопреклоненным, как Вилли Брандт, но отказался от этой мысли. Преклонить колени – это одно. Преклонить колени и при этом говорить – совсем другое.
Не веря собственным ушам, я спросил:
– Так я новый Вилли Брандт?
– Журнал «Тайм» назвал его за это «Человеком года», – сказал Макс.
– Неужели!
– Я подумал, тебе будет интересно.
– Действительно, интересно. – Я покраснел, сам уловив избыток энтузиазма в собственном тоне.
– Не надо смущаться, Марк. Немного самолюбия полезно для дела. Думаешь, Вилли Брандт не проверил прическу, прежде чем стать на колени? Не поправил воротничок? Он знал, что весь мир будет на него смотреть. И на тебя тоже, малыш. Но бояться нечего. Положись на меня. Ты станешь большой, большой звездой.
Склонясь над рабочим столом, Дженни вносила последние поправки в мои записи рецептов.
– Выходит, ты бы предпочел остаться в конференц-центре? – спросила она, не поднимая глаз.
– Конечно же, нет. Я ужасно благодарен, что смог сбежать пораньше, приехать сюда и готовить. В этом все дело. На следующий день после «Мгновения Макса», а я стоял рядом с Генеральным Секретарем ООН, пока он произносил помпезную речь про «восход эры сочувствия», знаешь, что мне пришло в голову? Я тебе скажу. Я подумал, как чертовски, наверное, у Вилли Брандта мерзли колени. Никаких других мыслей в голове у меня не было.
Дженни наконец подняла глаза.
– Это хорошо, Марк. Это как раз то, что нужно. Это доказывает, что ты человек, а не какой-то там свихнувшийся политикан.
– В отличие от тебя?
– Совершенно верно. В отличие от меня ты не свихнувшийся политикан. – И снова опустив глаза на снабженную аккуратными примечаниями стопку листков, она сказала: – Мы готовы.
И я понял, что она права. Уже нет времени на мучения и проверку рецептов. Нет времени на дегустацию. В конце концов, последние три дня мы варили и жарили не для того, чтобы насытиться самим.
На следующий день в начале десятого утра я стоял посреди великолепной аллеи, обрамленной древними дубами, и их тяжелые, налитые корни тянулись ко мне из-под земли, их ветви клонились ко мне, точно совещались, достоин ли я пройти. В знак смирения я держал два тяжелых бумажных пакета с покупками из супермаркета и был одет в белый поварской халат и белые же штаны. Свободную куртку поверх них мне застегнули под горло, поэтому голову приходилось держать высоко, будто мне дали команду «смирно». У меня за спиной, вдоль шоссе, на которое выходила аллея, выстроились три десятка автобусов различных телекомпаний, а с крыш к ним тянулась толстая пуповина кабеля, которая соединяла их со спутниковыми антеннами, установленными на протянувшейся вдоль шоссе насыпи. А впереди – внушительный белый щит и веранда особняка на плантации «Дубы Уэлтонов», где ждал Льюис Джеффрис III.
Время пришло.
Глава двадцатая
Как мне и сказали, парадная дверь была не заперта. За ней в холле с дубовым паркетом и деревянными панелями по стенам сильно пахло полиролем и свежесрезанными цветами. У подножия лестницы тихонько тикали высокие напольные часы. Следуя инструкциям Дженни, я прошел через арку слева в огромную приемную, в обстановке которой доминировали гигантский остров начищенного овального обеденного стола и белый камин. Над камином висел портрет мистера Джорджа Уэлтона в бриджах и красном камзоле, с охотничьим псом и горкой подстреленных птиц у ног. В его лице читалось спокойное удовлетворение: работа сделана, птицы мертвы, можно готовить обед.
– Знакомитесь с предком?
Я едва не уронил покупки, застигнутый врасплох тем, что кто-то мог войти в комнату настолько неслышно. Я повернулся. У стола стоял Джеффрис в свободном темном костюме и темно-синей рубашке с открытым воротом. Кончики пальцев собственнически касались стола, точно проверяли, нет ли на его поверхности пыли.
– Он изнасиловал по меньшей мере шесть домашних рабынь.
– Прошу прощения?
– Ваш предок. – Он указал на портрет. – Джордж Уэлтон. Он изнасиловал шесть домашних рабынь, которые родили семерых детей. Еще он, вероятно, виновен в одном-двух убийствах. – Сказано таким тоном, будто мы обсуждали историю стола. – Льюис Джеффрис. Приятно познакомиться. Я неуклюже положил мешки на пол, и мы обменялись рукопожатием. Я сказал:
– Да, ну, как семья мы несколько от него отошли. Меньше изнасилований и убийств.
Джеффрис медленно кивнул.
– Вероятно, к лучшему.
– На самом деле никаких изнасилований и убийств.
– Хорошо.
Столкнувшись с такими спокойствием и собранностью, я дал волю потоку пустых незначительных слов: как приятно с вами познакомиться; такая возможность выпадает лишь однажды;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
– Вот он наш человек, Марк. Образец для подражания команде Покаянного Подхода. С тех пор подобных выступлений не бывало.
– А Клинтон в Кигали в девяносто восьмом?
Обернувшись, он наградил меня насмешливой отеческой улыбкой.
– Кое-что ты почитал.
Кое-что, согласился я. Мой офис подготовил несколько брифинговых документов, и я постарался пролистать как можно больше. В одном говорилось про поездку Клинтона, когда он еще был президентом, в Руанду, чтобы извиниться за невмешательство мировой общественности в руандский геноцид.
Макс раздраженно потянул носом воздух.
– Хочешь расскажу тебе кое-что про Клинтона в Кигали, Марк? Хочешь? – Ответа он не ждал, но я все равно кивнул. – Тебе известно, что он пробыл там только два часа? – Я снова кивнул. – И что он не уезжал с летного поля?
– У службы безопасности возникли определенные опасения, и…
– Даже турбины президентского самолета не выключили, – сказал он, тщательно выговаривая каждый слог, чтобы до меня дошло. – Все это время мальчик Билли стоял на взлетной полосе, выворачивал душу наизнанку и говорил умные слова про миллион погибших, которых там не было, чтобы его услышать, а были там только четыре «роллс-ройса» с работающими моторами, готовые стартовать в любую минуту. – Он в последний раз затянулся, бросил сигарету и раздавил ее носком ботинка. – Если приехал на легковушке извиниться перед соседом, заглушить мотор – это всего лишь вежливость. Хотя бы на минуту. Тебе не кажется?
Я снова умудренно кивнул.
– Нет, Марк. – Он указал на коленопреклоненного канцлера. – Вот на кого тебе надо равняться. – Сделав несколько шагов ко мне, он положил мне руку на плечо, и мы вместе стали смотреть в колоссальное лицо. – Я просто хотел, чтобы Вилли Брандт и его наследник немного побыли вместе.
Завтра, сказал он, будет сущий цирк. А пока только я и он. Поэтому мы постояли молча и, задрав головы, глядели на театральный задник, а я тем временем старался думать торжественные мысли про Льюиса Джеффриса и рабство и спросил себя, не следует ли мне извиниться коленопреклоненным, как Вилли Брандт, но отказался от этой мысли. Преклонить колени – это одно. Преклонить колени и при этом говорить – совсем другое.
Не веря собственным ушам, я спросил:
– Так я новый Вилли Брандт?
– Журнал «Тайм» назвал его за это «Человеком года», – сказал Макс.
– Неужели!
– Я подумал, тебе будет интересно.
– Действительно, интересно. – Я покраснел, сам уловив избыток энтузиазма в собственном тоне.
– Не надо смущаться, Марк. Немного самолюбия полезно для дела. Думаешь, Вилли Брандт не проверил прическу, прежде чем стать на колени? Не поправил воротничок? Он знал, что весь мир будет на него смотреть. И на тебя тоже, малыш. Но бояться нечего. Положись на меня. Ты станешь большой, большой звездой.
Склонясь над рабочим столом, Дженни вносила последние поправки в мои записи рецептов.
– Выходит, ты бы предпочел остаться в конференц-центре? – спросила она, не поднимая глаз.
– Конечно же, нет. Я ужасно благодарен, что смог сбежать пораньше, приехать сюда и готовить. В этом все дело. На следующий день после «Мгновения Макса», а я стоял рядом с Генеральным Секретарем ООН, пока он произносил помпезную речь про «восход эры сочувствия», знаешь, что мне пришло в голову? Я тебе скажу. Я подумал, как чертовски, наверное, у Вилли Брандта мерзли колени. Никаких других мыслей в голове у меня не было.
Дженни наконец подняла глаза.
– Это хорошо, Марк. Это как раз то, что нужно. Это доказывает, что ты человек, а не какой-то там свихнувшийся политикан.
– В отличие от тебя?
– Совершенно верно. В отличие от меня ты не свихнувшийся политикан. – И снова опустив глаза на снабженную аккуратными примечаниями стопку листков, она сказала: – Мы готовы.
И я понял, что она права. Уже нет времени на мучения и проверку рецептов. Нет времени на дегустацию. В конце концов, последние три дня мы варили и жарили не для того, чтобы насытиться самим.
На следующий день в начале десятого утра я стоял посреди великолепной аллеи, обрамленной древними дубами, и их тяжелые, налитые корни тянулись ко мне из-под земли, их ветви клонились ко мне, точно совещались, достоин ли я пройти. В знак смирения я держал два тяжелых бумажных пакета с покупками из супермаркета и был одет в белый поварской халат и белые же штаны. Свободную куртку поверх них мне застегнули под горло, поэтому голову приходилось держать высоко, будто мне дали команду «смирно». У меня за спиной, вдоль шоссе, на которое выходила аллея, выстроились три десятка автобусов различных телекомпаний, а с крыш к ним тянулась толстая пуповина кабеля, которая соединяла их со спутниковыми антеннами, установленными на протянувшейся вдоль шоссе насыпи. А впереди – внушительный белый щит и веранда особняка на плантации «Дубы Уэлтонов», где ждал Льюис Джеффрис III.
Время пришло.
Глава двадцатая
Как мне и сказали, парадная дверь была не заперта. За ней в холле с дубовым паркетом и деревянными панелями по стенам сильно пахло полиролем и свежесрезанными цветами. У подножия лестницы тихонько тикали высокие напольные часы. Следуя инструкциям Дженни, я прошел через арку слева в огромную приемную, в обстановке которой доминировали гигантский остров начищенного овального обеденного стола и белый камин. Над камином висел портрет мистера Джорджа Уэлтона в бриджах и красном камзоле, с охотничьим псом и горкой подстреленных птиц у ног. В его лице читалось спокойное удовлетворение: работа сделана, птицы мертвы, можно готовить обед.
– Знакомитесь с предком?
Я едва не уронил покупки, застигнутый врасплох тем, что кто-то мог войти в комнату настолько неслышно. Я повернулся. У стола стоял Джеффрис в свободном темном костюме и темно-синей рубашке с открытым воротом. Кончики пальцев собственнически касались стола, точно проверяли, нет ли на его поверхности пыли.
– Он изнасиловал по меньшей мере шесть домашних рабынь.
– Прошу прощения?
– Ваш предок. – Он указал на портрет. – Джордж Уэлтон. Он изнасиловал шесть домашних рабынь, которые родили семерых детей. Еще он, вероятно, виновен в одном-двух убийствах. – Сказано таким тоном, будто мы обсуждали историю стола. – Льюис Джеффрис. Приятно познакомиться. Я неуклюже положил мешки на пол, и мы обменялись рукопожатием. Я сказал:
– Да, ну, как семья мы несколько от него отошли. Меньше изнасилований и убийств.
Джеффрис медленно кивнул.
– Вероятно, к лучшему.
– На самом деле никаких изнасилований и убийств.
– Хорошо.
Столкнувшись с такими спокойствием и собранностью, я дал волю потоку пустых незначительных слов: как приятно с вами познакомиться; такая возможность выпадает лишь однажды;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77