Комитет решил, что было бы неплохо поселить меня здесь, это подчеркивает перемены. – Он отпил еще вина. – Во всяком случае, вы воспринимаете все слишком буквально. Нет, мы хотим всего лишь ваших денег. Только экономические ресурсы, те самые ресурсы, которые принадлежат нам по праву, заставят вас перестать считать нас рабами, ведь тогда наше прошлое утратит значение. Как я и сказал, кондо во Флориде каждому и «лексус» с отделкой под орех кое-как потянут. И, наверное, выход в Интернет и встроенный DVD-плейер.
Встав, я подошел к окну. Набежали тяжелые тропические тучи, от которых небо над старыми дубами потемнело до мрачной кляксы. Предвещающий дождь ветер раскачивал ветки, и в конце подъездной дорожки зажигались ярко-белые софиты.
Семнадцать сорок девять.
Мой мобильный завибрировал. На экране высветился номер Дженни: наверное, она звонит узнать, как идут дела. Я вообразил себе тревожные нотки, какие появляются в ее голосе, когда что-то нарушает ее планы. Не ответив, я отключил аппарат.
– Вам нужно было ответить на звонок?
– Нет, он может подождать. Если вы не одобряете извинений, профессор Джеффрис, тогда что мы тут делаем?
– Справедливый вопрос. Ответов два. – Он поднял один костлявый палец. – Во-первых. В афроамериканской общине много таких, кто желает услышать извинения и по совершенно похвальным причинам. Они хотят, чтобы их обиды признали, и никакие мои слова не убедят их в том, что это не является разумным и полезным требованием.
– А второе?
– Процесс.
– Процесс?
– Да, процесс. – Он съел еще несколько макадамий. – Кстати, орехи в шоколаде очень вкусные.
– Спасибо.
– И весь обед тоже.
– Благодарю.
– Обязательно дайте мне рецепт соуса, который вы приготовили к гребешкам.
– Непременно, профессор Джеффрис, непременно. Прошу прощения, но время немного поджимает. Что вы имели в виду, говоря о процессе?
Он расстроено заглянул в миску. Она была почти пуста.
– Мы тут участвуем в процессе. Федеральное правительство ухватилось за идею, что любой компенсации должно предшествовать извинение. Как только извинение принесено и принято, можно просто перейти к вопросу денег. Другого выбора нет. Это процесс, в котором я тоже готов участвовать ради компенсации.
– Прошу прощения, профессор Джеффрис. Но законы Шенка…
– «Принимающий извинения не может, исходя из формы, характера или масштаба принесенного ему или им извинения, определять или предполагать форму, характер или масштаб какого-либо финансового урегулирования, которое может последовать за просьбой о прощении». Четвертое следствие. Я тоже Шенка читал, мистер Бассет.
– Несомненно. Я только хотел сказать…
– И это четвертое следствие – самое большое надувательство во всей вашей затее, потому что каждый знает, что суть доктрины Шенка в том, чтобы уменьшить компенсацию, а это означает, что размер последующих денежных выплат уже определен заранее, хотя бы приблизительно. Но вот что я вам скажу, мистер Бассет, вот что я вам скажу. Афроамериканская общественность не согласится получить на двадцать три процента меньше лишь потому, что услышала из ваших уст слово «извините», как бы красиво вы его ни произносили. Мы пойдем до конца. Только простофили соглашаются на меньшее.
– Понимаю.
Нас снова прервали: на сей раз бой напольных часов за стеной – они словно притоптывали от раздражения.
– Не беспокойтесь, мистер Бассет. Простофиль на свете немало. Найдутся такие, кто согласится на меньшее, и свою долю вы еще получите.
В комнате повисло гадкое, с червоточиной молчание.
– Который час? – спросил он.
Я поглядел на часы.
– Без пяти шесть.
Джеффрис медленно кивнул.
– Тогда нам, пожалуй, пора приниматься за работу, если хотим попасть к половине седьмого в выпуски новостей.
– Взяться за работу?
– Нам нужно написать новое извинение. – Он потянулся на стуле и зевнул. – Ваше прозвучало хорошо, но мой комитет его ни за что не признает.
– А-а. – Я горестно уставился в пол. – Просто так для сведения… на будущее… что в нем было не так?
Джеффрис снисходительно улыбнулся.
– Чересчур… сладенькое? – Встав, он направился к двери, напевая себе под нос. – Наверное, в вашей стране это назвали бы «слащавым». Вот тебе и ларчик со сладостями.
От его слов меня разобрало: я столько сил и труда потратил на этот день. Я как белка в колесе крутился у плиты и выдюжил нечто удивительное. Моя речь была продуманной, плодом стараний, заботы и тщательного планирования. А теперь Джеффрис отмахивался и от нее, и вообще ото всего, что я сегодня сделал. Я пришел ради эйфории от извинения. Мне хотелось почувствовать доброе тепло залеченных эмоциональных ран. А испытывал я лишь унижение. Этого я не собирался терпеть.
– Профессор Джеффрис. Знаю, я в этой работе новичок, но мне также известно, что вы не можете написать текст извинения, которое будет вам принесено.
– Не могу?
– Это против правил.
– И это важно, потому что…
– Откуда вы знаете, что я буду держать язык за зубами? Он смерил меня взглядом.
– Любой дурак увидит, что вы веселитесь на славу, мистер Бассет, это лучшая пора вашей жизни. Вы же не собираетесь расставаться со своей эйфорией, верно?
– …И сейчас существование этих ран, которые ни врачевать, ни исцелить невозможно, хотя бы получило признание. Обида и боль, передававшиеся из поколения в поколение, от отца к сыну, от матери к дочери, наши общие обида и боль, ибо теперь мы, нанесшие их, берем на себя вину. Язык, который ныне у нас общий, язык, навязанный народам Африки нашими злыми делами, перегружен терминами угнетения, но мало пригоден к тому, чтобы просить прощения. Лишь одно слово можно найти, одно слово, столь малое в сравнении с величием поставленной перед нами задачи, но мы произносим его со смирением, ибо это все, что у нас есть. Это слово «извините». Мы просим прощения за ужасающие преступления рабства, мы просим прощения за столетия лишений, мы просим прощения за реки крови, которые мы отверзли. От моего собственного имени, от имени моей семьи и народов Великобритании и Соединенных Штатов Америки я прошу сейчас принять и эти извинения, сколь бы запоздалыми они ни были, и поверить в искренность, с которой я их приношу.
Некоторое время Джеффрис молча смотрел на листок бумаги у себя в руке, а потом аккуратно его сложил. Предвечерний дождь выстукивал над нами аплодисменты по огромному семейному зонту, под которым мы укрылись. Щелкали и жужжали фотокамеры, телеобъективы пригвоздили нас стальными взглядами, от вспышек и софитов по брюху древесных крон танцевали тени. Я бесстрастно и неподвижно стоял рядом с Джеффрисом. Он снова заговорил:
– С такими словами обратился ко мне сегодня мистер Бассет. Это прекрасные слова, продуманные и взвешенные слова, и от имени миллионов моих незаконно обобранных историей собратьев я сейчас принимаю их со смирением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Встав, я подошел к окну. Набежали тяжелые тропические тучи, от которых небо над старыми дубами потемнело до мрачной кляксы. Предвещающий дождь ветер раскачивал ветки, и в конце подъездной дорожки зажигались ярко-белые софиты.
Семнадцать сорок девять.
Мой мобильный завибрировал. На экране высветился номер Дженни: наверное, она звонит узнать, как идут дела. Я вообразил себе тревожные нотки, какие появляются в ее голосе, когда что-то нарушает ее планы. Не ответив, я отключил аппарат.
– Вам нужно было ответить на звонок?
– Нет, он может подождать. Если вы не одобряете извинений, профессор Джеффрис, тогда что мы тут делаем?
– Справедливый вопрос. Ответов два. – Он поднял один костлявый палец. – Во-первых. В афроамериканской общине много таких, кто желает услышать извинения и по совершенно похвальным причинам. Они хотят, чтобы их обиды признали, и никакие мои слова не убедят их в том, что это не является разумным и полезным требованием.
– А второе?
– Процесс.
– Процесс?
– Да, процесс. – Он съел еще несколько макадамий. – Кстати, орехи в шоколаде очень вкусные.
– Спасибо.
– И весь обед тоже.
– Благодарю.
– Обязательно дайте мне рецепт соуса, который вы приготовили к гребешкам.
– Непременно, профессор Джеффрис, непременно. Прошу прощения, но время немного поджимает. Что вы имели в виду, говоря о процессе?
Он расстроено заглянул в миску. Она была почти пуста.
– Мы тут участвуем в процессе. Федеральное правительство ухватилось за идею, что любой компенсации должно предшествовать извинение. Как только извинение принесено и принято, можно просто перейти к вопросу денег. Другого выбора нет. Это процесс, в котором я тоже готов участвовать ради компенсации.
– Прошу прощения, профессор Джеффрис. Но законы Шенка…
– «Принимающий извинения не может, исходя из формы, характера или масштаба принесенного ему или им извинения, определять или предполагать форму, характер или масштаб какого-либо финансового урегулирования, которое может последовать за просьбой о прощении». Четвертое следствие. Я тоже Шенка читал, мистер Бассет.
– Несомненно. Я только хотел сказать…
– И это четвертое следствие – самое большое надувательство во всей вашей затее, потому что каждый знает, что суть доктрины Шенка в том, чтобы уменьшить компенсацию, а это означает, что размер последующих денежных выплат уже определен заранее, хотя бы приблизительно. Но вот что я вам скажу, мистер Бассет, вот что я вам скажу. Афроамериканская общественность не согласится получить на двадцать три процента меньше лишь потому, что услышала из ваших уст слово «извините», как бы красиво вы его ни произносили. Мы пойдем до конца. Только простофили соглашаются на меньшее.
– Понимаю.
Нас снова прервали: на сей раз бой напольных часов за стеной – они словно притоптывали от раздражения.
– Не беспокойтесь, мистер Бассет. Простофиль на свете немало. Найдутся такие, кто согласится на меньшее, и свою долю вы еще получите.
В комнате повисло гадкое, с червоточиной молчание.
– Который час? – спросил он.
Я поглядел на часы.
– Без пяти шесть.
Джеффрис медленно кивнул.
– Тогда нам, пожалуй, пора приниматься за работу, если хотим попасть к половине седьмого в выпуски новостей.
– Взяться за работу?
– Нам нужно написать новое извинение. – Он потянулся на стуле и зевнул. – Ваше прозвучало хорошо, но мой комитет его ни за что не признает.
– А-а. – Я горестно уставился в пол. – Просто так для сведения… на будущее… что в нем было не так?
Джеффрис снисходительно улыбнулся.
– Чересчур… сладенькое? – Встав, он направился к двери, напевая себе под нос. – Наверное, в вашей стране это назвали бы «слащавым». Вот тебе и ларчик со сладостями.
От его слов меня разобрало: я столько сил и труда потратил на этот день. Я как белка в колесе крутился у плиты и выдюжил нечто удивительное. Моя речь была продуманной, плодом стараний, заботы и тщательного планирования. А теперь Джеффрис отмахивался и от нее, и вообще ото всего, что я сегодня сделал. Я пришел ради эйфории от извинения. Мне хотелось почувствовать доброе тепло залеченных эмоциональных ран. А испытывал я лишь унижение. Этого я не собирался терпеть.
– Профессор Джеффрис. Знаю, я в этой работе новичок, но мне также известно, что вы не можете написать текст извинения, которое будет вам принесено.
– Не могу?
– Это против правил.
– И это важно, потому что…
– Откуда вы знаете, что я буду держать язык за зубами? Он смерил меня взглядом.
– Любой дурак увидит, что вы веселитесь на славу, мистер Бассет, это лучшая пора вашей жизни. Вы же не собираетесь расставаться со своей эйфорией, верно?
– …И сейчас существование этих ран, которые ни врачевать, ни исцелить невозможно, хотя бы получило признание. Обида и боль, передававшиеся из поколения в поколение, от отца к сыну, от матери к дочери, наши общие обида и боль, ибо теперь мы, нанесшие их, берем на себя вину. Язык, который ныне у нас общий, язык, навязанный народам Африки нашими злыми делами, перегружен терминами угнетения, но мало пригоден к тому, чтобы просить прощения. Лишь одно слово можно найти, одно слово, столь малое в сравнении с величием поставленной перед нами задачи, но мы произносим его со смирением, ибо это все, что у нас есть. Это слово «извините». Мы просим прощения за ужасающие преступления рабства, мы просим прощения за столетия лишений, мы просим прощения за реки крови, которые мы отверзли. От моего собственного имени, от имени моей семьи и народов Великобритании и Соединенных Штатов Америки я прошу сейчас принять и эти извинения, сколь бы запоздалыми они ни были, и поверить в искренность, с которой я их приношу.
Некоторое время Джеффрис молча смотрел на листок бумаги у себя в руке, а потом аккуратно его сложил. Предвечерний дождь выстукивал над нами аплодисменты по огромному семейному зонту, под которым мы укрылись. Щелкали и жужжали фотокамеры, телеобъективы пригвоздили нас стальными взглядами, от вспышек и софитов по брюху древесных крон танцевали тени. Я бесстрастно и неподвижно стоял рядом с Джеффрисом. Он снова заговорил:
– С такими словами обратился ко мне сегодня мистер Бассет. Это прекрасные слова, продуманные и взвешенные слова, и от имени миллионов моих незаконно обобранных историей собратьев я сейчас принимаю их со смирением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77