Одна надежда на Семена Георгиевича...
От грустных размышлений меня отвлек негромкий стук в дверь. Я открыл ее и увидел дежурного по этажу с конвертом в руке.
— Извините, вам просили это передать.
— Кто? —поинтересовался я.
— Курьер из редакции вечерней газеты.
Закрыв дверь, я распечатал конверт и вынул из него свежий номер газеты.
На четвертой полосе меня сразу привлек заголовок «Купеческое счастье Прокофия Федорова». А дальше — подзаголовок, крупно, как реклама: «Вологодский купец Прокофий Федоров — спонсор и меценат великого русского художника Кандинского. Об этом поведал нам гость из Москвы, известный искусствовед и писатель Игорь Скорин». Но больше всего меня возмутила фотография, запечатлевшая меня у входа в библиотеку. Недаром мне показался подозрительным маленький суетливый старичок. Он делал вид, что фотографирует старинное здание, но при этом пользовался не широкоугольным объективом, а длиннофокусным, как раз предназначенным для портретных снимков...
Я в сердцах выругался, догадавшись, что это дело
рук «короля местных репортеров» Стрелкова. Прощать
ему эту мерзость я не собирался и тут же позвонил в
редакцию вечерней газеты. Мне ответили, что редактор на месте.
Быстро одевшись, я вышел из гостиницы и направился в центр города. Однако не прошел и ста метров, как возле меня затормозил уже знакомый «уазик». Из него высунулся детина в лихо сбитой на затылок шляпе и вежливо спросил: «Вы, случаем, не Скорин
Игорь Васильевич?»
— А что такое? — удивленно и настороженно спросил я.
— Да нет, ничего, просто узнал вас по фото в сегодняшней газете. Скажите, а коллекцию купца Федорова вы еще не нашли?
Мне стало как-то не по себе и от этой встречи, и от этих расспросов. Я резко повернулся и пошел своей дорогой, но неожиданно откуда-то из-за угла ко мне подскочили двое мужчин и стали запихивать в машину. Одного из них я успел вырубить удачным хуком справа, но второй съездил мне сзади по затылку кастетом.
Сознание медленно покидало меня, я уже плохо различал окружающую обстановку, но, падая, услышал слова водителя: «Упакуйте клиента»...
* * *
Кончилась, будто оборвалась, видеозапись в моей голове. Я снова был способен воспринимать привычный мирок своего врачебного кабинета. Напротив меня кто-то тихо сопел, пил горячий чай из фарфоровой чашки и ненавязчиво наблюдал за мной. «Ах да, — вспомнил я, — это же следователь прокуратуры Матвиевский, который обратился ко мне за помощью...»
Итак, мы говорили с ним о смерти Скорина. Только что, глядя на фотографию погибшего искусствоведа, я будто бы очутился в его собственной шкуре, как бы вошел в его сознание и растворился там, фиксируя все, что с ним происходило в последние месяцы жизни. Конечно, все, что я узнал, имело прямое отношение к его смерти. Вот только знает ли об этом следователь? Надо послушать его дальнейший рассказ о деле, которое он ведет.
— Продолжайте, Леонид Васильевич, — проговорил я, беря со стола дымящуюся чашку чая. — Спасибо за чай...
— Я остановился на том, — деловым тоном начал Матвиевский, — что находился перед разрозненными фактами, которые не давали мне ответа: что же произошло в действительности, почему вместо собственной квартиры в Орехово-Борисово Скорин оказался на перегоне Михнево—Барыбино. Людей, от которых можно было почерпнуть сведения о последних часах жизни Игоря Васильевича, было только двое: его коллега по работе в издательстве да уборщица.
Показания уборщицы в расчет можно было не принимать. Собственно, что она могла видеть или знать? Ну, пришла утром на работу, раскланялась с вошедшим в свой кабинет Скориным и пошла прибираться в других помещениях. Снова в кабинет Скорина она заглянула только в конце рабочего дня. Там она застала редактора по отделу зарубежного искусства Горчакову Виолету Алексеевну, которая складывала в папку странички рукописи будущей книги, подготовленной к сдаче в набор.
Когда и куда убыл Скорин, уборщицу, естественно, не интересовало. Однако она подтвердила, что утром у него в руках был новенький чемоданчик типа «дипломат». Отзывалась уборщица о Скорине как о человеке скромном, вежливом, умевшем увлекательно рассказывать об искусстве и художниках. Вот, собственно, и все, что мне удалось из нее выжать... Другое дело — коллега Скорина, весь день просидевшая вместе с ним в тот последний для него день.
Виолетта Алексеевна недавно получила новую квартиру в микрорайоне Орехово-Борисово, поэтому домой она часто возвращалась вместе со Скориным. Он обычно ехал до «Домодедовской», а она до конечной станции метро — «Красногвардейской». Они проработали вместе два года, и, кажется, Виолетта Алексеевна с некоторых пор испытывала к Игорю Васильевичу чувства несколько большие, чем дружеские... Ей было известно, что Скорин закончил факультет журналистики МГУ в конце семидесятых. Служил в армии — сначала командиром взвода, а затем и замполитом роты в Афганистане, но об этом она его никогда не расспрашивала, чувствуя, что вспоминать о войне Скорину нелегко. Знала Горчакова и о том, что семейная жизнь у Скорина не заладилась. Он долго ухаживал за своей будущей женой, но, женившись, не обрел с ней желанного счастья. Через год они расстались. Скорин оставил бывшей жене квартиру, а сам снимал теперь комнатушку у четы пенсионеров. Виолетта Алексеевна, жалея Скорина, частенько приглашала его «на огонек» и угощала домашними кушаньями, по которым он скучал. Горчакова рассказывала, что из последней командировки Игорь Васильевич приехал на работу угрюмым и не выспавшимся. Чувствовалось, что с ним что
то происходит, но расспрашивать его о причинах
такой перемены она не решилась, считала это нетактичным.
Никого из близких друзей Скорина Виолетта Алексеевна назвать не могла, хотя она знала, что его изредка навещали бывшие однокурсники, увлеченные искусством и писавшие в основном о художниках.
Утром последнего дня они, как часто бывало и раньше, встретились в метро и вместе приехали на работу. До обеда Скорин готовил к сдаче в печать оригинал-макет художественного альбома, над которым трудился еще до командировки. Потом отлучатся, сказав, что должен встретиться и переговорить с рецензентами. Вернулся где-то через час в хорошем настроении. Однако, когда узнает, что ему уже трижды звонила какая-то Стелла, помрачнел, тут же набрал номер телефона и попросил позвать какого-то Сергея Викторенко. По-видимому, того на месте не оказалось. Повесив трубку, Скорин обратился к Горчаковой с просьбой сделать так, чтобы «эта самая Стелла меня сегодня не нашла»...
Это мне показалось странным. Боевой офицер, афганец, и вдруг боится какой-то Стеллы... Кто эта женщина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
От грустных размышлений меня отвлек негромкий стук в дверь. Я открыл ее и увидел дежурного по этажу с конвертом в руке.
— Извините, вам просили это передать.
— Кто? —поинтересовался я.
— Курьер из редакции вечерней газеты.
Закрыв дверь, я распечатал конверт и вынул из него свежий номер газеты.
На четвертой полосе меня сразу привлек заголовок «Купеческое счастье Прокофия Федорова». А дальше — подзаголовок, крупно, как реклама: «Вологодский купец Прокофий Федоров — спонсор и меценат великого русского художника Кандинского. Об этом поведал нам гость из Москвы, известный искусствовед и писатель Игорь Скорин». Но больше всего меня возмутила фотография, запечатлевшая меня у входа в библиотеку. Недаром мне показался подозрительным маленький суетливый старичок. Он делал вид, что фотографирует старинное здание, но при этом пользовался не широкоугольным объективом, а длиннофокусным, как раз предназначенным для портретных снимков...
Я в сердцах выругался, догадавшись, что это дело
рук «короля местных репортеров» Стрелкова. Прощать
ему эту мерзость я не собирался и тут же позвонил в
редакцию вечерней газеты. Мне ответили, что редактор на месте.
Быстро одевшись, я вышел из гостиницы и направился в центр города. Однако не прошел и ста метров, как возле меня затормозил уже знакомый «уазик». Из него высунулся детина в лихо сбитой на затылок шляпе и вежливо спросил: «Вы, случаем, не Скорин
Игорь Васильевич?»
— А что такое? — удивленно и настороженно спросил я.
— Да нет, ничего, просто узнал вас по фото в сегодняшней газете. Скажите, а коллекцию купца Федорова вы еще не нашли?
Мне стало как-то не по себе и от этой встречи, и от этих расспросов. Я резко повернулся и пошел своей дорогой, но неожиданно откуда-то из-за угла ко мне подскочили двое мужчин и стали запихивать в машину. Одного из них я успел вырубить удачным хуком справа, но второй съездил мне сзади по затылку кастетом.
Сознание медленно покидало меня, я уже плохо различал окружающую обстановку, но, падая, услышал слова водителя: «Упакуйте клиента»...
* * *
Кончилась, будто оборвалась, видеозапись в моей голове. Я снова был способен воспринимать привычный мирок своего врачебного кабинета. Напротив меня кто-то тихо сопел, пил горячий чай из фарфоровой чашки и ненавязчиво наблюдал за мной. «Ах да, — вспомнил я, — это же следователь прокуратуры Матвиевский, который обратился ко мне за помощью...»
Итак, мы говорили с ним о смерти Скорина. Только что, глядя на фотографию погибшего искусствоведа, я будто бы очутился в его собственной шкуре, как бы вошел в его сознание и растворился там, фиксируя все, что с ним происходило в последние месяцы жизни. Конечно, все, что я узнал, имело прямое отношение к его смерти. Вот только знает ли об этом следователь? Надо послушать его дальнейший рассказ о деле, которое он ведет.
— Продолжайте, Леонид Васильевич, — проговорил я, беря со стола дымящуюся чашку чая. — Спасибо за чай...
— Я остановился на том, — деловым тоном начал Матвиевский, — что находился перед разрозненными фактами, которые не давали мне ответа: что же произошло в действительности, почему вместо собственной квартиры в Орехово-Борисово Скорин оказался на перегоне Михнево—Барыбино. Людей, от которых можно было почерпнуть сведения о последних часах жизни Игоря Васильевича, было только двое: его коллега по работе в издательстве да уборщица.
Показания уборщицы в расчет можно было не принимать. Собственно, что она могла видеть или знать? Ну, пришла утром на работу, раскланялась с вошедшим в свой кабинет Скориным и пошла прибираться в других помещениях. Снова в кабинет Скорина она заглянула только в конце рабочего дня. Там она застала редактора по отделу зарубежного искусства Горчакову Виолету Алексеевну, которая складывала в папку странички рукописи будущей книги, подготовленной к сдаче в набор.
Когда и куда убыл Скорин, уборщицу, естественно, не интересовало. Однако она подтвердила, что утром у него в руках был новенький чемоданчик типа «дипломат». Отзывалась уборщица о Скорине как о человеке скромном, вежливом, умевшем увлекательно рассказывать об искусстве и художниках. Вот, собственно, и все, что мне удалось из нее выжать... Другое дело — коллега Скорина, весь день просидевшая вместе с ним в тот последний для него день.
Виолетта Алексеевна недавно получила новую квартиру в микрорайоне Орехово-Борисово, поэтому домой она часто возвращалась вместе со Скориным. Он обычно ехал до «Домодедовской», а она до конечной станции метро — «Красногвардейской». Они проработали вместе два года, и, кажется, Виолетта Алексеевна с некоторых пор испытывала к Игорю Васильевичу чувства несколько большие, чем дружеские... Ей было известно, что Скорин закончил факультет журналистики МГУ в конце семидесятых. Служил в армии — сначала командиром взвода, а затем и замполитом роты в Афганистане, но об этом она его никогда не расспрашивала, чувствуя, что вспоминать о войне Скорину нелегко. Знала Горчакова и о том, что семейная жизнь у Скорина не заладилась. Он долго ухаживал за своей будущей женой, но, женившись, не обрел с ней желанного счастья. Через год они расстались. Скорин оставил бывшей жене квартиру, а сам снимал теперь комнатушку у четы пенсионеров. Виолетта Алексеевна, жалея Скорина, частенько приглашала его «на огонек» и угощала домашними кушаньями, по которым он скучал. Горчакова рассказывала, что из последней командировки Игорь Васильевич приехал на работу угрюмым и не выспавшимся. Чувствовалось, что с ним что
то происходит, но расспрашивать его о причинах
такой перемены она не решилась, считала это нетактичным.
Никого из близких друзей Скорина Виолетта Алексеевна назвать не могла, хотя она знала, что его изредка навещали бывшие однокурсники, увлеченные искусством и писавшие в основном о художниках.
Утром последнего дня они, как часто бывало и раньше, встретились в метро и вместе приехали на работу. До обеда Скорин готовил к сдаче в печать оригинал-макет художественного альбома, над которым трудился еще до командировки. Потом отлучатся, сказав, что должен встретиться и переговорить с рецензентами. Вернулся где-то через час в хорошем настроении. Однако, когда узнает, что ему уже трижды звонила какая-то Стелла, помрачнел, тут же набрал номер телефона и попросил позвать какого-то Сергея Викторенко. По-видимому, того на месте не оказалось. Повесив трубку, Скорин обратился к Горчаковой с просьбой сделать так, чтобы «эта самая Стелла меня сегодня не нашла»...
Это мне показалось странным. Боевой офицер, афганец, и вдруг боится какой-то Стеллы... Кто эта женщина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114