Через девятнадцать часов он снизится. Но
еще до этого Уолтерс должен быть в своем шаттле, участвовать в
лихорадочной разгрузке, в перевозке пассажиров первого класса или в
подталкивании капсул, в которых перепуганные иммигранты доберутся до
своего нового дома.
Уолтерс про себя поблагодарил Лукмана за то, что тот выпил его
бренди: он не может позволить себе спать этой ночью. Пока четверо арабов
спали, он снимал палатки и собирал оборудование, нагружал его в свой
самолет, разговаривал с базой в порту Хеграмет, чтобы подтвердить свое
назначение на шаттл. Подтвердил. Если завтра к полудню он будет в порту,
то сможет участвовать в разгрузке огромного транспорта и подготовке его к
обратному рейсу. На рассвете он поднял бранящихся арабов. Через полчаса
они уже были на борту самолета на пути домой.
Он вовремя добрался до аэропорта, хотя внутри него что-то шептало:
- Слишком поздно. Слишком поздно...
Для чего слишком поздно? Вскоре он узнал. Когда он попытался
заплатить за горючее, на указателе банковского счета вспыхнул нуль. Ничего
нет на их общем с Долли счете.
Невозможно! Так ли уж невозможно? подумал он, глядя на то поле, где
несколько дней стоял посадочный аппарат Вэна и где теперь его не было. И,
придя домой, он не удивился увиденному. Банковский счет пуст. Одежда Долли
исчезла, ее куклы тоже, и, конечно, не было и самой Долли.
В то время я не думал об Оди Уолтерсе. А если бы думал, то, конечно,
поплакал бы о нем - или о себе. Решил бы, что это неплохой повод для
плача. Я хорошо знал эту трагедию, когда исчезает горячо любимый человек,
моя собственная утраченная любовь годы и годы тому назад была заключена в
черную дыру.
Но правда в том, что я о нем и не думал. Занимался своими делами.
Больше всего меня заботила боль в кишках, но много я думал и о
террористах, угрожающих мне и всему, что меня окружает.
Конечно, не все вокруг плохо. О своих изношенных внутренностях я
думал, потому что они меня заставляли. Но тем временем мои новые артерии
медленно укреплялись; и ежедневно шесть тысяч клеток умирали в моем
невосстановимом мозге; а тем временем звезды замедляли свое движение и
вселенная приближалась к своей энтропийной смерти, и тем временем... Тем
временем все, если подумать, шло под уклон. Но я об этом не думал!
Но так мы устроены, верно? Продолжаем жить, потому что приучили себя
не думать обо всех этих "тем временем", пока они сами, подобно моим
кишкам, не заставят нас задуматься.
Эти слова Робина также нуждаются в разъяснении. Хичи очень
интересовались жизнью, особенно разумной или обещавшей такой стать. У них
был прибор, который позволял им улавливать чувства существ на далеких
мирах.
Но этот прибор не только воспринимал, но и передавал. Собственные
эмоции оператора передавались объектам операции. И если оператор был
расстроен, угнетен... или безумен, последствия могли быть очень тяжелые. У
мальчишки Вэна был такой прибор, когда он жил на корабле хичи. Он называл
его кушеткой для снов - ученые позже переименовали его в телепатический
психокинетический приемопередатчик - ТПП, и когда Вэн им пользовался,
происходили события, описанные Робином.
Конечно, вы понимаете, что "ничтожность", о которой здесь говорит
Робин, не принадлежит Оди Уолтерсу. Робин никогда не был ничтожеством; но
время от времени ему приходилось убеждать себя в этом. Странные существа
люди!
Подозрения Уолтерса о том, что проект финансировал Робин Броадхед,
вполне обоснованны. А вот мнение Уолтерса и мотивах Робина - совсем
наоборот. Робин был высокоморальным человеком, но обычно не очень
стремился соблюдать законы. К тому же он получал большое удовольствия,
разбрасывая намеки на себя, особенно когда говорил в третьем лице.
3. БЕССМЫСЛЕННОЙ НАСИЛИЕ
Бомба в Киото сожгла деревянную статую Будды, которой было больше
тысячи лет; беспилотный корабль приземлился на астероиде Врата и, когда
его открыли, выпустил целое облако спор сибирской язвы; перестрелка в
Лос-Анжелесе; плутониевая пыль в главном водопроводном резервуаре Лондона
- вот что обрушивалось на нас. Терроризм. Бессмысленное насилие.
- Странный мир, - сказал я своей дорогой жене Эсси. - Индивидуумы
действуют трезво и разумно, но, собираясь вместе, они становятся
неразумными подростками; собираясь группами, они ведут себя как дети.
- Да, - согласилась Эсси, кивая, - это верно, но скажи мне, Робин,
как твои кишки?
- Хорошо, насколько можно ожидать, - ответил я и добавил шутку: -
Невозможно больше достать хорошие запчасти. - Потому что мои кишки,
конечно, трансплант, как и многие другие части моего тела - таковы
достоинства Полной Медицины Плюс. - Но я говорю не о своей болезни. О
болезни мира.
- Ты прав, - согласилась Эсси, - хотя, по моему мнению, если бы у
тебя с кишками было бы все в порядке, ты реже говорил бы о таких вещах.
Она подошла ко мне сзади и положила ладонь мне на лоб, глядя с
отсутствующим выражением на Таппаново море. Эсси понимает устройство
человека, как немногие, о чем свидетельствуют ее премии, но когда она
хочет узнать, нет ли у меня температуры, то делает это так же, как
когда-то ее нянька в Ленинграде. - Температуры нет, - неохотно сказала
она, - а что говорит Альберт?
- Альберт говорит, - ответил я, - что тебе нужно заняться своими
гамбургерами. - Я сжал ее руку. - Честно, со мной все в порядке.
- А ты спросишь для уверенности Альберта? - торгуется она. На самом
деле она очень занята новой группой своих предприятий, и я об этом знаю.
- Спрошу, - пообещал я, похлопав ее по все еще великолепному заду.
Она скрылась в своей мастерской. Как только она ушла, я позвал: - Альберт.
Ты слышал?
В голораме над моим столом появилось изображение моей информационной
программы. Альберт почесывал нос концом своей трубки.
- Да, Робин, - сказал Альберт Эйнштейн, - конечно, я слышал. Как вы
знаете, мои рецепторы всегда функционируют, за исключением тех случаев,
когда вы их специально отключаете или когда ситуация исключительно
интимная.
- Гм, - ответил я, рассматривая его. Он совсем не франт, мой Альберт,
в своем неаккуратном свитере, собранном складками на шее, в спущенных
носках. Эсси все это поправила бы в секунду, если бы я попросил, но мне он
так нравится. - И как же ты определяешь, что ситуация интимная, если не
подсматриваешь?
Он переместил кончик трубки с носа на щеку, продолжая почесывать и
мягко улыбаться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
еще до этого Уолтерс должен быть в своем шаттле, участвовать в
лихорадочной разгрузке, в перевозке пассажиров первого класса или в
подталкивании капсул, в которых перепуганные иммигранты доберутся до
своего нового дома.
Уолтерс про себя поблагодарил Лукмана за то, что тот выпил его
бренди: он не может позволить себе спать этой ночью. Пока четверо арабов
спали, он снимал палатки и собирал оборудование, нагружал его в свой
самолет, разговаривал с базой в порту Хеграмет, чтобы подтвердить свое
назначение на шаттл. Подтвердил. Если завтра к полудню он будет в порту,
то сможет участвовать в разгрузке огромного транспорта и подготовке его к
обратному рейсу. На рассвете он поднял бранящихся арабов. Через полчаса
они уже были на борту самолета на пути домой.
Он вовремя добрался до аэропорта, хотя внутри него что-то шептало:
- Слишком поздно. Слишком поздно...
Для чего слишком поздно? Вскоре он узнал. Когда он попытался
заплатить за горючее, на указателе банковского счета вспыхнул нуль. Ничего
нет на их общем с Долли счете.
Невозможно! Так ли уж невозможно? подумал он, глядя на то поле, где
несколько дней стоял посадочный аппарат Вэна и где теперь его не было. И,
придя домой, он не удивился увиденному. Банковский счет пуст. Одежда Долли
исчезла, ее куклы тоже, и, конечно, не было и самой Долли.
В то время я не думал об Оди Уолтерсе. А если бы думал, то, конечно,
поплакал бы о нем - или о себе. Решил бы, что это неплохой повод для
плача. Я хорошо знал эту трагедию, когда исчезает горячо любимый человек,
моя собственная утраченная любовь годы и годы тому назад была заключена в
черную дыру.
Но правда в том, что я о нем и не думал. Занимался своими делами.
Больше всего меня заботила боль в кишках, но много я думал и о
террористах, угрожающих мне и всему, что меня окружает.
Конечно, не все вокруг плохо. О своих изношенных внутренностях я
думал, потому что они меня заставляли. Но тем временем мои новые артерии
медленно укреплялись; и ежедневно шесть тысяч клеток умирали в моем
невосстановимом мозге; а тем временем звезды замедляли свое движение и
вселенная приближалась к своей энтропийной смерти, и тем временем... Тем
временем все, если подумать, шло под уклон. Но я об этом не думал!
Но так мы устроены, верно? Продолжаем жить, потому что приучили себя
не думать обо всех этих "тем временем", пока они сами, подобно моим
кишкам, не заставят нас задуматься.
Эти слова Робина также нуждаются в разъяснении. Хичи очень
интересовались жизнью, особенно разумной или обещавшей такой стать. У них
был прибор, который позволял им улавливать чувства существ на далеких
мирах.
Но этот прибор не только воспринимал, но и передавал. Собственные
эмоции оператора передавались объектам операции. И если оператор был
расстроен, угнетен... или безумен, последствия могли быть очень тяжелые. У
мальчишки Вэна был такой прибор, когда он жил на корабле хичи. Он называл
его кушеткой для снов - ученые позже переименовали его в телепатический
психокинетический приемопередатчик - ТПП, и когда Вэн им пользовался,
происходили события, описанные Робином.
Конечно, вы понимаете, что "ничтожность", о которой здесь говорит
Робин, не принадлежит Оди Уолтерсу. Робин никогда не был ничтожеством; но
время от времени ему приходилось убеждать себя в этом. Странные существа
люди!
Подозрения Уолтерса о том, что проект финансировал Робин Броадхед,
вполне обоснованны. А вот мнение Уолтерса и мотивах Робина - совсем
наоборот. Робин был высокоморальным человеком, но обычно не очень
стремился соблюдать законы. К тому же он получал большое удовольствия,
разбрасывая намеки на себя, особенно когда говорил в третьем лице.
3. БЕССМЫСЛЕННОЙ НАСИЛИЕ
Бомба в Киото сожгла деревянную статую Будды, которой было больше
тысячи лет; беспилотный корабль приземлился на астероиде Врата и, когда
его открыли, выпустил целое облако спор сибирской язвы; перестрелка в
Лос-Анжелесе; плутониевая пыль в главном водопроводном резервуаре Лондона
- вот что обрушивалось на нас. Терроризм. Бессмысленное насилие.
- Странный мир, - сказал я своей дорогой жене Эсси. - Индивидуумы
действуют трезво и разумно, но, собираясь вместе, они становятся
неразумными подростками; собираясь группами, они ведут себя как дети.
- Да, - согласилась Эсси, кивая, - это верно, но скажи мне, Робин,
как твои кишки?
- Хорошо, насколько можно ожидать, - ответил я и добавил шутку: -
Невозможно больше достать хорошие запчасти. - Потому что мои кишки,
конечно, трансплант, как и многие другие части моего тела - таковы
достоинства Полной Медицины Плюс. - Но я говорю не о своей болезни. О
болезни мира.
- Ты прав, - согласилась Эсси, - хотя, по моему мнению, если бы у
тебя с кишками было бы все в порядке, ты реже говорил бы о таких вещах.
Она подошла ко мне сзади и положила ладонь мне на лоб, глядя с
отсутствующим выражением на Таппаново море. Эсси понимает устройство
человека, как немногие, о чем свидетельствуют ее премии, но когда она
хочет узнать, нет ли у меня температуры, то делает это так же, как
когда-то ее нянька в Ленинграде. - Температуры нет, - неохотно сказала
она, - а что говорит Альберт?
- Альберт говорит, - ответил я, - что тебе нужно заняться своими
гамбургерами. - Я сжал ее руку. - Честно, со мной все в порядке.
- А ты спросишь для уверенности Альберта? - торгуется она. На самом
деле она очень занята новой группой своих предприятий, и я об этом знаю.
- Спрошу, - пообещал я, похлопав ее по все еще великолепному заду.
Она скрылась в своей мастерской. Как только она ушла, я позвал: - Альберт.
Ты слышал?
В голораме над моим столом появилось изображение моей информационной
программы. Альберт почесывал нос концом своей трубки.
- Да, Робин, - сказал Альберт Эйнштейн, - конечно, я слышал. Как вы
знаете, мои рецепторы всегда функционируют, за исключением тех случаев,
когда вы их специально отключаете или когда ситуация исключительно
интимная.
- Гм, - ответил я, рассматривая его. Он совсем не франт, мой Альберт,
в своем неаккуратном свитере, собранном складками на шее, в спущенных
носках. Эсси все это поправила бы в секунду, если бы я попросил, но мне он
так нравится. - И как же ты определяешь, что ситуация интимная, если не
подсматриваешь?
Он переместил кончик трубки с носа на щеку, продолжая почесывать и
мягко улыбаться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82