Ты говоришь... - я еще раз подскочил и не
закончил фразы.
Не закончил, потому что не мог. Частично потому, что более страшного
соображения мне никогда не приходило в голову: кугельблитц кем-то сделан,
и он часть недостающей массы; отсюда следует неизбежное заключение, что
кто-то вмешивается в законы вселенной, пытается повернуть расширение, по
причинам, о которых я не могу (тогда не мог) догадаться.
А вторая причина в том, что я упал.
Я упал, потому что ноги перестали меня держать. Голова, в области
уха, страшно заболела. Все посерело и начало расплываться.
Я услышал возглас Альберта:
- О, Робин! Я не следил за вашим физическим состоянием!
- За чем? - спросил я. Вернее, попытался спросить. Но не получилось.
Губы не желали произносить слова, и я почувствовал ужасную сонливость.
Вспышка локализованной боли угасла, но смутно я сознавал, что меня ждет
большая боль, она близко и быстро приближается.
Говорят, существует селективная амнезия относительно боли; прошедшую
боль вспоминаешь, только как неприятный эпизод. Иначе ни одна женщина не
захотела бы рожать вторично. Для большинства из вас это справедливо.
Многие годы было справедливо и для меня, но не теперь.
Теперь я все помню очень ясно и почти с юмором. То, что произошло у
меня в голове, вызвало собственную анестезию, и мне не совсем ясно, что я
испытывал. Но вот эту неясность я помню с большой четкостью. Помню
панические возгласы, помню, как меня уложили на диван; помню долгие
разговоры и уколы иглы, когда Альберт вводил лекарства или брал образцы
для исследования. И помню, как плакала Эсси.
Она держала мою голову у себя на коленях. Хотя обращалась она к
Альберту и говорила по-русски, я много раз слышал свое имя и понимал, что
она говорит обо мне. Я попытался погладить ее по щеке.
- Я умираю... - сказал я... вернее, попытался сказать.
Она поняла меня. Склонилась ко мне, длинные волосы упали мне на лицо.
- Дорогой Робин, - заплакала она, - да, это правда, да, ты умираешь.
Вернее, умирает твое тело. Но это совсем не означает конец для тебя.
Конечно, за десятилетия, проведенные вместе, мы не раз говорили о
религии. Я знал, во что она верит. Знал, во что верю сам. Эсси, хотел я
сказать ей, ты никогда раньше не лгала мне, и не надо это делать сейчас,
чтобы облегчить мне смерть. Все в порядке. Но получилось у меня только
что-то вроде:
- Означает.
Слезы упали мне на лицо, она гладила меня и плакала.
- Нет. Правда, нет, дорогой Робин. У нас есть шанс, очень хороший
шанс...
Я сделал огромное усилие.
- Загробного мира... нет, - сказал я, стараясь говорить как можно
отчетливее. Все равно четко не получилось, но она меня поняла. Наклонилась
и поцеловала меня в лоб. Я чувствовал, как ее губы касаются моей кожи,
услышал, как она прошептала:
- Теперь есть.
А может, она добавила:
- Здесь и после.
Я несколько раз объяснял Робину, что такое кугельблитц. Это черная
дыра, возникшая в результате коллапса огромного количества энергии, а не
материи, но так как раньше такую дыру никто не видел, он слушал не очень
внимательно. Я также рассказывал ему о межгалактических пространствах -
очень мало материи и энергии, не считая отдельных фотонов от далеких
галактик и, конечно, универсального излучения 3,7К. Поэтому там очень
удобно разместить кугельблитц: в него ничего не будет падать.
22. ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ?
А звезды продолжали свое движение. Их не интересовало, что происходит
с одним двуногим млекопитающим разумным - ну, полуразумным - живым
существом, только потому что этим существом оказался я. Я всегда
придерживался эгоцентрического взгляда на космологию. Я в середине Всего,
и все расположено по ту или иную сторону относительно меня; "нормальное"
это я; "важное" это то, что близко ко мне; "значительно" то, что я считаю
важным. Такого взгляда всегда придерживался я, но не вселенная. Она
продолжала существовать, словно я не имею никакого значения.
Правда в том, что тогда и для меня это было неважно, потому что я
отсутствовал. Во многих тысячах световых лет за нами, на Земле, генерал
Манзберген гонялся за еще одной группой террористов, похитивших шаттл, а
комиссар полиции поймал человека, стрелявшего в меня; я не знал этого, а
если бы и знал, меня бы это не заинтересовало. Чуть ближе к нам, но все
равно на расстоянии Антареса от Земли, Джель-Клара Мойнлин пыталась
понять, что говорит ей хичи; этого я тоже не знал. Совсем близко, рядом со
мной, моя жена Эсси пыталась сделать то, чего раньше никогда не делала,
хотя она изобрела этот процесс; ей помогал Альберт, у которого в банке
данных хранились все необходимые сведения, но у которого не было рук,
чтобы ими воспользоваться. Вот это - если бы я знал, что именно они
делают, - меня бы очень заинтересовало.
Но я, конечно, не знал этого, потому что был мертв.
Впрочем, я не остался мертвым.
Когда я был маленьким, мама часто читала мне. Однажды она прочитала
мне о человеке, чьи чувства были искажены из-за операции на мозге. Не
помню, кто написал этот рассказ, Жюль Верн, Уэллс, один из великих
золотого века [Обычно под золотым веком фантастики понимают 1938-1946
годы, когда писатель и издатель Джон Кемпбелл открыл таких авторов, как
Роберт Хайнлайн, Айзек Азимов, Ван Вогт, Лестер дель Рей, Эрик Фрэнк
Рассел, Теодор Старджон и многих других] - кто-то. Помню только главное.
После операции герой видел звуки и слышал прикосновения, и в конце
рассказа он спрашивает:
- Как пахнет пурпурный цвет?
Это я слышал ребенком. Теперь я большой. И это больше не фантастика.
Это кошмар.
Чувственные восприятия бились в меня, и я не мог понять, что это
такое! Не могу описать этого сейчас, как не могу описать... смерглич. Вы
знаете, что такое смерглич? Нет. Я тоже не знаю, потому что только что
придумал это слово. Это всего лишь набор звуков. У него нет значения. Я не
наделил его значением. И точно так же не имели значения звуки, запахи,
цвета, давления, температуры, толчки, дерганья, царапанья, все миллиарды
единиц восприятия, обрушившиеся на меня. Я не знал, что они обозначают.
Угрожают ли они мне? Мне не с чем было даже их сравнить. Может быть,
таково рождение на свет. Но я в этом сомневаюсь. Не думаю, чтобы это можно
было пережить.
Но я выдержал.
Выдержал по одной-единственной причине. Мне невозможно было не
выдержать. Есть древнейшая закономерность: нельзя сделать беременной
беременную женщину. Нельзя убить мертвого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
закончил фразы.
Не закончил, потому что не мог. Частично потому, что более страшного
соображения мне никогда не приходило в голову: кугельблитц кем-то сделан,
и он часть недостающей массы; отсюда следует неизбежное заключение, что
кто-то вмешивается в законы вселенной, пытается повернуть расширение, по
причинам, о которых я не могу (тогда не мог) догадаться.
А вторая причина в том, что я упал.
Я упал, потому что ноги перестали меня держать. Голова, в области
уха, страшно заболела. Все посерело и начало расплываться.
Я услышал возглас Альберта:
- О, Робин! Я не следил за вашим физическим состоянием!
- За чем? - спросил я. Вернее, попытался спросить. Но не получилось.
Губы не желали произносить слова, и я почувствовал ужасную сонливость.
Вспышка локализованной боли угасла, но смутно я сознавал, что меня ждет
большая боль, она близко и быстро приближается.
Говорят, существует селективная амнезия относительно боли; прошедшую
боль вспоминаешь, только как неприятный эпизод. Иначе ни одна женщина не
захотела бы рожать вторично. Для большинства из вас это справедливо.
Многие годы было справедливо и для меня, но не теперь.
Теперь я все помню очень ясно и почти с юмором. То, что произошло у
меня в голове, вызвало собственную анестезию, и мне не совсем ясно, что я
испытывал. Но вот эту неясность я помню с большой четкостью. Помню
панические возгласы, помню, как меня уложили на диван; помню долгие
разговоры и уколы иглы, когда Альберт вводил лекарства или брал образцы
для исследования. И помню, как плакала Эсси.
Она держала мою голову у себя на коленях. Хотя обращалась она к
Альберту и говорила по-русски, я много раз слышал свое имя и понимал, что
она говорит обо мне. Я попытался погладить ее по щеке.
- Я умираю... - сказал я... вернее, попытался сказать.
Она поняла меня. Склонилась ко мне, длинные волосы упали мне на лицо.
- Дорогой Робин, - заплакала она, - да, это правда, да, ты умираешь.
Вернее, умирает твое тело. Но это совсем не означает конец для тебя.
Конечно, за десятилетия, проведенные вместе, мы не раз говорили о
религии. Я знал, во что она верит. Знал, во что верю сам. Эсси, хотел я
сказать ей, ты никогда раньше не лгала мне, и не надо это делать сейчас,
чтобы облегчить мне смерть. Все в порядке. Но получилось у меня только
что-то вроде:
- Означает.
Слезы упали мне на лицо, она гладила меня и плакала.
- Нет. Правда, нет, дорогой Робин. У нас есть шанс, очень хороший
шанс...
Я сделал огромное усилие.
- Загробного мира... нет, - сказал я, стараясь говорить как можно
отчетливее. Все равно четко не получилось, но она меня поняла. Наклонилась
и поцеловала меня в лоб. Я чувствовал, как ее губы касаются моей кожи,
услышал, как она прошептала:
- Теперь есть.
А может, она добавила:
- Здесь и после.
Я несколько раз объяснял Робину, что такое кугельблитц. Это черная
дыра, возникшая в результате коллапса огромного количества энергии, а не
материи, но так как раньше такую дыру никто не видел, он слушал не очень
внимательно. Я также рассказывал ему о межгалактических пространствах -
очень мало материи и энергии, не считая отдельных фотонов от далеких
галактик и, конечно, универсального излучения 3,7К. Поэтому там очень
удобно разместить кугельблитц: в него ничего не будет падать.
22. ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ?
А звезды продолжали свое движение. Их не интересовало, что происходит
с одним двуногим млекопитающим разумным - ну, полуразумным - живым
существом, только потому что этим существом оказался я. Я всегда
придерживался эгоцентрического взгляда на космологию. Я в середине Всего,
и все расположено по ту или иную сторону относительно меня; "нормальное"
это я; "важное" это то, что близко ко мне; "значительно" то, что я считаю
важным. Такого взгляда всегда придерживался я, но не вселенная. Она
продолжала существовать, словно я не имею никакого значения.
Правда в том, что тогда и для меня это было неважно, потому что я
отсутствовал. Во многих тысячах световых лет за нами, на Земле, генерал
Манзберген гонялся за еще одной группой террористов, похитивших шаттл, а
комиссар полиции поймал человека, стрелявшего в меня; я не знал этого, а
если бы и знал, меня бы это не заинтересовало. Чуть ближе к нам, но все
равно на расстоянии Антареса от Земли, Джель-Клара Мойнлин пыталась
понять, что говорит ей хичи; этого я тоже не знал. Совсем близко, рядом со
мной, моя жена Эсси пыталась сделать то, чего раньше никогда не делала,
хотя она изобрела этот процесс; ей помогал Альберт, у которого в банке
данных хранились все необходимые сведения, но у которого не было рук,
чтобы ими воспользоваться. Вот это - если бы я знал, что именно они
делают, - меня бы очень заинтересовало.
Но я, конечно, не знал этого, потому что был мертв.
Впрочем, я не остался мертвым.
Когда я был маленьким, мама часто читала мне. Однажды она прочитала
мне о человеке, чьи чувства были искажены из-за операции на мозге. Не
помню, кто написал этот рассказ, Жюль Верн, Уэллс, один из великих
золотого века [Обычно под золотым веком фантастики понимают 1938-1946
годы, когда писатель и издатель Джон Кемпбелл открыл таких авторов, как
Роберт Хайнлайн, Айзек Азимов, Ван Вогт, Лестер дель Рей, Эрик Фрэнк
Рассел, Теодор Старджон и многих других] - кто-то. Помню только главное.
После операции герой видел звуки и слышал прикосновения, и в конце
рассказа он спрашивает:
- Как пахнет пурпурный цвет?
Это я слышал ребенком. Теперь я большой. И это больше не фантастика.
Это кошмар.
Чувственные восприятия бились в меня, и я не мог понять, что это
такое! Не могу описать этого сейчас, как не могу описать... смерглич. Вы
знаете, что такое смерглич? Нет. Я тоже не знаю, потому что только что
придумал это слово. Это всего лишь набор звуков. У него нет значения. Я не
наделил его значением. И точно так же не имели значения звуки, запахи,
цвета, давления, температуры, толчки, дерганья, царапанья, все миллиарды
единиц восприятия, обрушившиеся на меня. Я не знал, что они обозначают.
Угрожают ли они мне? Мне не с чем было даже их сравнить. Может быть,
таково рождение на свет. Но я в этом сомневаюсь. Не думаю, чтобы это можно
было пережить.
Но я выдержал.
Выдержал по одной-единственной причине. Мне невозможно было не
выдержать. Есть древнейшая закономерность: нельзя сделать беременной
беременную женщину. Нельзя убить мертвого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82