Глаза его, разумеется, скрыты загадочной маской. Но мы чувствуем, как тяжело он смотрит. Угрюмо и решительно, не отвлекаясь ни на секунду. Судя по легкому повороту головы — в сторону кровати, на которой спит девушка. Мы отслеживаем линию его взгляда. Так и есть — человек в маске невидимыми глазами наблюдает за спящей Эри Асаи. Только за ней — и, похоже, уже очень долго. И мы наконец понимаем, в чем дело. Ему действительно видно, что здесь происходит. Телеэкран для него — распахнутое окно, через которое он заглядывает в комнату.
Изображение то пропадает, то восстанавливается. Шум в динамиках то и дело зашкаливает до ультразвука. Так, словно телевизор сообщает нам о постоянной работе чьего-то сознания. Звук доходит до почти нестерпимого писка, плавно снижается, почти стихает — но, словно передумав, опять взбирается вверх. Снова и снова. Но Человек Без Лица не отводит глаз от спящей Эри. Его сосредоточенность не ослабевает ни на секунду.
Красавица в постели по-прежнему спит. Черные волосы разметались веером на подушке. Губы мягко сомкнуты. Сердце — на дне океана. Вторя мерцанию телеэкрана, отблики света пляшут на ее лице, и тени выписывают странные, непостижимые знаки. Человек Без Лица сидит на простом деревянном стуле и молча глядит на нее. Его плечи едва заметно подымаются и опускаются от дыхания. Словно лодка без гребца покачивается рано утром на ленивых, спокойных волнах.
Больше в комнате не движется ничего.
Мари и Каору бредут по безлюдному переулку. Каору показывает дорогу. На голове у Мари — иссиня-черная бейсбольная кепка с эмблемой «Boston Red Socks», надвинутая до бровей. В этой кепке она смахивает на мальчишку. Видимо, потому и надела.
— Ну спасибо тебе, — говорит Каору. — Одна бы я черта с два разобралась в этой каше…
Они спускаются по уже знакомой лестнице.
— Слушай, а ты не торопишься? Может, заскочим куда-нибудь? — предлагает Каору.
— Куда?
— В горле пересохло Пивка бы глотнуть. Ты как?
— Я вообще-то не пью…
— Ну соку возьмешь или еще чего-нибудь. Все равно тебе время убивать до утра, верно ж?
Две женщины сидят у стойки крошечного бара. Больше в заведении никого нет. Играет старенькая пластинка Бен Уэбстер, «My Ideal», версия 1950 года Еще с полсотни дисков — не компактов, добрых старых винилов — выстроились на полке вдоль стены. Каору держит в руке длинный и узкий стакан с пивом Перед Мари — бокал «Перье» с выжатым лаймом. Старичок-бармен за стойкой молча колет свой лед.
— И все-таки она красавица, правда? — говорит Мари.
— Китаянка, что ли?
— Ну да.
— Это верно. Да только с ее жизнью долго в красавицах не погуляешь. Мигом в старуху превратится. Точно тебе говорю. Я таких уже знаешь сколько перевидала…
— Ей сейчас девятнадцать. Как и мне.
— Ну и что? — отзывается Каору, похрустывая солеными орешками. — Да сколько бы ни было… На такой работе даже с крепкими нервами и года не продержаться. Не сегодня, так завтра подсядет на иглу — и привет.
Мари молчит.
— Так ты у нас студентка?
— Ага. В инъязе китайский учу.
— В инъязе… — повторяет Каору. — А потом куда?
— Если получится, хотела бы стать переводчиком. Устным или письменным, на частных контрактах. Для работы в фирме я по характеру не подхожу…
— Ты, наверно, умная очень?
— Да не то чтобы… Просто родители с детства пилили. Дескать, лицом не вышла, так хоть учись получше, а то вообще ни на что не сгодишься.
Каору, прищурясь, глядит на Мари:
— Да ты чего? Ты очень даже симпатичная. Я не комплимент говорю, серьезно! «Лицом не вышла» —это вот про таких, как я…
Смутившись, Мари чуть заметно поводит плечами:
— Вот сестра моя — настоящая красавица! Куда ни придет, все только на нее и смотрят. И удивляются: надо же, вроде бы сестры, а такие разные. И ведь правда: если сравнивать, я и в подметки ей не гожусь. Рост маленький, грудь никакая, рот в пол-лица, волосы торчат… Да еще и близорукость. Астигматическая.
— Вообще-то, — смеется Каору, — у людей все эти штуки называются «изюминками».
— Не знаю… У меня так думать не получается. С малых лет мне только и намекали, что я уродина.
— И потому ты решила учиться себя не помня?
— Поначалу да. Только я не люблю с другими за успехи соревноваться. В спорте была никакая, в секции не ходила, друзей заводить не умела. Одноклассники дразнили все время… В общем, в тринадцать лет я школу бросила.
— Взбунтовалась, никак? Из принципа?
— Ну просто в школу идти не хотелось так, что по утрам из меня еда обратно лезла. Желудок совсем испортила.
— Хм-м… Я вот, помню, училась хуже некуда, но чтобы школу ненавидеть — такого не было. Любой, кто дразнить пытался, у меня сразу в лоб получал.
Мари улыбается:
— Эх, вот бы и мне так… Может, все было бы по-другому.
— Да брось. Тоже мне талант. Особо гордиться нечем… Ну а дальше что делала?
— В Иокогаме была спецшкола для китайских детей. Моя подружка детсадовская туда ходила. Половина занятий на китайском, но никто не гробился за оценки, как в обычной японской школе. Опять же, единственная подруга там училась. Ну я и решила перейти. Родители, конечно, были против. Но иначе они бы меня в школу ходить не заставили…
— Жутко упрямая была, да?
— Наверное… — признает Мари.
— Что же, в эту китайскую школу и японцы могли поступать?
— Ага. Безо всяких экзаменов.
— Но ты же тогда еще не понимала по-китайски!
— Нуда, ни слова. Но я ведь совсем маленькая была, да и подружка помогала, — в общем, заговорила почти сразу. Там спокойно было, ничего не заставляли делать через силу. Так до старших классов там и проучилась. Родителям, понятно, это не очень нравилось. Они-то надеялись, что я закончу что-нибудь попрестижнее, выучусь на какого-нибудь адвоката или врача. Чтобы, значит, у каждой из дочерей своя роль была. Прекрасная Белоснежка и ее талантливая сестра…
— Твоя сестра и впрямь такая раскрасавица? Кивнув, Мари отпивает «Перье».
— Еще в средней школе для фотожурналов позировала. Знаете, такие журналы для девочек-тинейджеров?
— Хм-м, — задумалась Каору. — Наверное, с такой суперсестрой и правда жизнь не сахар… Ну это ладно. Но почему такая девчонка, как ты, шатается по ночам где попало?
— Что значит — «такая, как я»?
— Ну, как лучше сказать… приличная, что ли.
— Да просто домой идти неохота.
— С предками поругалась? Мари качает головой:
— Вовсе нет. Так… Захотелось побыть одной где-нибудь не дома. Пока ночь не кончится. ,
— И часто у тебя такое? Мари молчит.
— Ты извини, если болтаю лишнее, — говорит Каору. — Но, если честно, приличные девочки никогда не появляются в этой части города так поздно. Какие только ублюдки здесь не шастают. Даже я дерьма нахлебалась — причем не раз и не два. Когда уходят последние электрички, в этих местах наступает очень странное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Изображение то пропадает, то восстанавливается. Шум в динамиках то и дело зашкаливает до ультразвука. Так, словно телевизор сообщает нам о постоянной работе чьего-то сознания. Звук доходит до почти нестерпимого писка, плавно снижается, почти стихает — но, словно передумав, опять взбирается вверх. Снова и снова. Но Человек Без Лица не отводит глаз от спящей Эри. Его сосредоточенность не ослабевает ни на секунду.
Красавица в постели по-прежнему спит. Черные волосы разметались веером на подушке. Губы мягко сомкнуты. Сердце — на дне океана. Вторя мерцанию телеэкрана, отблики света пляшут на ее лице, и тени выписывают странные, непостижимые знаки. Человек Без Лица сидит на простом деревянном стуле и молча глядит на нее. Его плечи едва заметно подымаются и опускаются от дыхания. Словно лодка без гребца покачивается рано утром на ленивых, спокойных волнах.
Больше в комнате не движется ничего.
Мари и Каору бредут по безлюдному переулку. Каору показывает дорогу. На голове у Мари — иссиня-черная бейсбольная кепка с эмблемой «Boston Red Socks», надвинутая до бровей. В этой кепке она смахивает на мальчишку. Видимо, потому и надела.
— Ну спасибо тебе, — говорит Каору. — Одна бы я черта с два разобралась в этой каше…
Они спускаются по уже знакомой лестнице.
— Слушай, а ты не торопишься? Может, заскочим куда-нибудь? — предлагает Каору.
— Куда?
— В горле пересохло Пивка бы глотнуть. Ты как?
— Я вообще-то не пью…
— Ну соку возьмешь или еще чего-нибудь. Все равно тебе время убивать до утра, верно ж?
Две женщины сидят у стойки крошечного бара. Больше в заведении никого нет. Играет старенькая пластинка Бен Уэбстер, «My Ideal», версия 1950 года Еще с полсотни дисков — не компактов, добрых старых винилов — выстроились на полке вдоль стены. Каору держит в руке длинный и узкий стакан с пивом Перед Мари — бокал «Перье» с выжатым лаймом. Старичок-бармен за стойкой молча колет свой лед.
— И все-таки она красавица, правда? — говорит Мари.
— Китаянка, что ли?
— Ну да.
— Это верно. Да только с ее жизнью долго в красавицах не погуляешь. Мигом в старуху превратится. Точно тебе говорю. Я таких уже знаешь сколько перевидала…
— Ей сейчас девятнадцать. Как и мне.
— Ну и что? — отзывается Каору, похрустывая солеными орешками. — Да сколько бы ни было… На такой работе даже с крепкими нервами и года не продержаться. Не сегодня, так завтра подсядет на иглу — и привет.
Мари молчит.
— Так ты у нас студентка?
— Ага. В инъязе китайский учу.
— В инъязе… — повторяет Каору. — А потом куда?
— Если получится, хотела бы стать переводчиком. Устным или письменным, на частных контрактах. Для работы в фирме я по характеру не подхожу…
— Ты, наверно, умная очень?
— Да не то чтобы… Просто родители с детства пилили. Дескать, лицом не вышла, так хоть учись получше, а то вообще ни на что не сгодишься.
Каору, прищурясь, глядит на Мари:
— Да ты чего? Ты очень даже симпатичная. Я не комплимент говорю, серьезно! «Лицом не вышла» —это вот про таких, как я…
Смутившись, Мари чуть заметно поводит плечами:
— Вот сестра моя — настоящая красавица! Куда ни придет, все только на нее и смотрят. И удивляются: надо же, вроде бы сестры, а такие разные. И ведь правда: если сравнивать, я и в подметки ей не гожусь. Рост маленький, грудь никакая, рот в пол-лица, волосы торчат… Да еще и близорукость. Астигматическая.
— Вообще-то, — смеется Каору, — у людей все эти штуки называются «изюминками».
— Не знаю… У меня так думать не получается. С малых лет мне только и намекали, что я уродина.
— И потому ты решила учиться себя не помня?
— Поначалу да. Только я не люблю с другими за успехи соревноваться. В спорте была никакая, в секции не ходила, друзей заводить не умела. Одноклассники дразнили все время… В общем, в тринадцать лет я школу бросила.
— Взбунтовалась, никак? Из принципа?
— Ну просто в школу идти не хотелось так, что по утрам из меня еда обратно лезла. Желудок совсем испортила.
— Хм-м… Я вот, помню, училась хуже некуда, но чтобы школу ненавидеть — такого не было. Любой, кто дразнить пытался, у меня сразу в лоб получал.
Мари улыбается:
— Эх, вот бы и мне так… Может, все было бы по-другому.
— Да брось. Тоже мне талант. Особо гордиться нечем… Ну а дальше что делала?
— В Иокогаме была спецшкола для китайских детей. Моя подружка детсадовская туда ходила. Половина занятий на китайском, но никто не гробился за оценки, как в обычной японской школе. Опять же, единственная подруга там училась. Ну я и решила перейти. Родители, конечно, были против. Но иначе они бы меня в школу ходить не заставили…
— Жутко упрямая была, да?
— Наверное… — признает Мари.
— Что же, в эту китайскую школу и японцы могли поступать?
— Ага. Безо всяких экзаменов.
— Но ты же тогда еще не понимала по-китайски!
— Нуда, ни слова. Но я ведь совсем маленькая была, да и подружка помогала, — в общем, заговорила почти сразу. Там спокойно было, ничего не заставляли делать через силу. Так до старших классов там и проучилась. Родителям, понятно, это не очень нравилось. Они-то надеялись, что я закончу что-нибудь попрестижнее, выучусь на какого-нибудь адвоката или врача. Чтобы, значит, у каждой из дочерей своя роль была. Прекрасная Белоснежка и ее талантливая сестра…
— Твоя сестра и впрямь такая раскрасавица? Кивнув, Мари отпивает «Перье».
— Еще в средней школе для фотожурналов позировала. Знаете, такие журналы для девочек-тинейджеров?
— Хм-м, — задумалась Каору. — Наверное, с такой суперсестрой и правда жизнь не сахар… Ну это ладно. Но почему такая девчонка, как ты, шатается по ночам где попало?
— Что значит — «такая, как я»?
— Ну, как лучше сказать… приличная, что ли.
— Да просто домой идти неохота.
— С предками поругалась? Мари качает головой:
— Вовсе нет. Так… Захотелось побыть одной где-нибудь не дома. Пока ночь не кончится. ,
— И часто у тебя такое? Мари молчит.
— Ты извини, если болтаю лишнее, — говорит Каору. — Но, если честно, приличные девочки никогда не появляются в этой части города так поздно. Какие только ублюдки здесь не шастают. Даже я дерьма нахлебалась — причем не раз и не два. Когда уходят последние электрички, в этих местах наступает очень странное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36