Даже Нерона удивила моя невероятная щедрость.
— Ты в самом деле считаешь, что мой голос стоит миллион сестерциев и что он поможет тебе завоевать признательность римской публики? — спросил он с изумлением.
Я ответил ему, что, если он согласится, я восприму его согласие как знак величайшей милости, оказанной мне императором, о которой я не мог даже мечтать. Нерон нахмурил брови, делая вид, что размышляет над тем, позволят ли ему императорские обязанности выделить время для выступления. Наконец он сказал:
— Я должен выйти на сцену в костюме актера, на котурнах и в маске. Однако, чтобы придать значимость твоему представлению, я надену маску с изображением собственного лица. Таким образом мы проверим, есть ли у римлян художественный вкус. Я не стану объявлять своего имени до окончания спектакля. На таких условиях я принимаю твое предложение. И думаю, мне следует выбрать роль Ореста, ибо я уже давно мечтаю спеть его партию. Я чувствую, как в моей груди закипает огромная сила, эмоции захлестывают меня и, выплеснувшись наружу, потрясут даже бездушную римскую публику.
Артистическое тщеславие заставило Нерона избрать роль матереубийцы, ибо это возбуждало его собственное воображение. Отчасти я понимал его. Сочиняя в свое время сатирическую повесть, я смог освободиться от навязчивых мыслей и жутких переживаний пленника, которые едва не привели меня на грань безумия. Убийство же Агриппины оставило в душе Нерона вечно саднящую рану, тягостное ощущение вины, избавиться или, вернее, забыть о котором он мог, лишь всецело предаваясь пению.
Но, получив согласие Нерона, я вдруг испугался того, что, пригласив его выступить в моем спектакле, я подвергаю себя серьезной опасности. Могло ведь случиться, что публика не узнает Нерона и примет его не так горячо, как тому бы хотелось.
Но можно было опасаться и самого худшего. Дело в том, что маска матереубийцы с лицом Нерона могла ввести зрителей в заблуждение относительно намерений устроителей спектакля, и представление сочтут выступлением против императора. Подобная мысль может возбудить публику, и тогда — я погиб. Римляне поверят слухам о том, что Нерон — матереубийца; в городе начнутся беспорядки, вспыхнут бунты и мятежи, и в результате гражданского неповиновения прольется много крови.
Поэтому мне ничего другого не оставалось, как распустить слух о том, что Нерон намерен выступить в роли Ореста в моем спектакле. Многие сенаторы и всадники, особенно люди старшего поколения, придерживавшиеся строгих правил, отказывались верить тому, что император опустится до положения профессионального актера и шута и тем самым сознательно выставит себя на всеобщее посмешище. Выбор роли также заставил их думать о том, что слухи являются лишь дурной шуткой.
К счастью, не только я, но и Тигеллин был заинтересован в успехе спектакля, поскольку и он рассчитывал получить определенную выгоду от этого представления. Тигеллин приказал когорте преторианцев следить за порядком в амфитеатре и аплодировать по ходу выступления, внимательно следуя примеру охранников Нерона. Нескольким молодым всадникам, которые разбирались в музыке и пении настолько, чтобы аплодировать в нужный момент, было велено возглавить небольшие группы, размещенные среди зрителей во всем амфитеатре. Все они учились подпевать, вздыхать и аплодировать особым образом — сложив ладони чашечкой, чтобы звук получался более гулким.
Слухи о необычном выступлении привлекли на спектакль огромное количество народу, который в любом другом случае вряд ли оказал бы столь великую честь бывшему претору, являясь на устраиваемое им представление. Однако на сей раз собралась такая толпа, что нескольких человек растоптали в давке у входа, а могучим рабам некоторых сенаторов пришлось мечами прокладывать дорогу, чтобы пронести своих пожилых хозяев на почетные сенаторские места.
Нерон перед началом спектакля был настолько возбужден и взволнован, что испытывал сильнейшие приступы тошноты, к тому же ему казалось, что голос может его подвести в самый ответственный момент, поэтому для укрепления голосовых связок он постоянно полоскал горло настойками из целебных трав, которые для него готовил наставник по пению. Однако я должен признать, что, оказавшись на сцене, Нерон сумел взять себя в руки. Он пел так проникновенно, его изумительный голос звучал так сильно и нежно одновременно, а актерский дар позволял императору настолько слиться с жестоким сценическим образом, что некоторым чувствительным матронам стало дурно от переживаний и сильных эмоций.
Трагические вздохи и рукоплескания по ходу спектакля слышались именно тогда, когда и ожидались. Непосвященные зрители с восторгом подхватывали аплодисменты, и бурные овации на время заглушали голос певца. Но когда в конце представления Нерон выбежал на сцену с обагренными кровью руками, с мест, где сидели сенаторы и всадники, раздались громкие возгласы негодования. Этих окриков не смогли заглушить самые бурные овации.
В смертельном испуге я смотрел на ряды возмущенных сенаторов и всадников, чувствуя, что настал мой последний час. Но раздумывать было некогда, ибо пришло время проводить Нерона на сцену и объявить публике о том, что перед ней выступал сам император, и я, весь дрожа, устремился за кулисы.
К своему величайшему изумлению, я нашел Нерона плачущим от радости; сжимая в руке маску, он стоял, всхлипывая, а пот градом катился по его уставшему лицу.
— Ты заметил, насколько моя игра захватила публику? — отирая слезы, спросил он. — Люди кричали, плакали и бранились, требуя наказать Ореста за убийство матери. Кажется, до сих пор никому еще не удавалось вызвать у зрителей столь глубокого сопереживания и такого бурного проявления эмоций.
Отирая пот со лба, с триумфальной улыбкой на лице Нерон вышел на сцену. Публика снова приветствовала его овацией. А когда я объявил, что в роли Ореста выступил сам император, от грома аплодисментов сотряслись стены амфитеатра. Все зрители поднялись со своих мест, требуя продолжения спектакля.
Мне была оказана честь подать цезарю его лиру. Император с великим удовольствием запел, сам аккомпанируя себе на лире, дабы блеснуть перед публикой еще одним своим талантом — непревзойденным искусством игры на прекрасном инструменте.
Выступление продолжалось до тех пор, пока сгустившиеся сумерки не скрыли от зрителей лица певца. Только тогда он наконец покинул сцену, приказав объявить, что и впредь будет выступать публично, если жители Рима этого пожелают.
Вручая Нерону гонорар в один миллион сестерциев, я тут же сообщил ему, что благодарственное жертвоприношение в честь его певческого гения будет совершено в храме его дочери, а также, на всякий случай, в храме Аполлона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Ты в самом деле считаешь, что мой голос стоит миллион сестерциев и что он поможет тебе завоевать признательность римской публики? — спросил он с изумлением.
Я ответил ему, что, если он согласится, я восприму его согласие как знак величайшей милости, оказанной мне императором, о которой я не мог даже мечтать. Нерон нахмурил брови, делая вид, что размышляет над тем, позволят ли ему императорские обязанности выделить время для выступления. Наконец он сказал:
— Я должен выйти на сцену в костюме актера, на котурнах и в маске. Однако, чтобы придать значимость твоему представлению, я надену маску с изображением собственного лица. Таким образом мы проверим, есть ли у римлян художественный вкус. Я не стану объявлять своего имени до окончания спектакля. На таких условиях я принимаю твое предложение. И думаю, мне следует выбрать роль Ореста, ибо я уже давно мечтаю спеть его партию. Я чувствую, как в моей груди закипает огромная сила, эмоции захлестывают меня и, выплеснувшись наружу, потрясут даже бездушную римскую публику.
Артистическое тщеславие заставило Нерона избрать роль матереубийцы, ибо это возбуждало его собственное воображение. Отчасти я понимал его. Сочиняя в свое время сатирическую повесть, я смог освободиться от навязчивых мыслей и жутких переживаний пленника, которые едва не привели меня на грань безумия. Убийство же Агриппины оставило в душе Нерона вечно саднящую рану, тягостное ощущение вины, избавиться или, вернее, забыть о котором он мог, лишь всецело предаваясь пению.
Но, получив согласие Нерона, я вдруг испугался того, что, пригласив его выступить в моем спектакле, я подвергаю себя серьезной опасности. Могло ведь случиться, что публика не узнает Нерона и примет его не так горячо, как тому бы хотелось.
Но можно было опасаться и самого худшего. Дело в том, что маска матереубийцы с лицом Нерона могла ввести зрителей в заблуждение относительно намерений устроителей спектакля, и представление сочтут выступлением против императора. Подобная мысль может возбудить публику, и тогда — я погиб. Римляне поверят слухам о том, что Нерон — матереубийца; в городе начнутся беспорядки, вспыхнут бунты и мятежи, и в результате гражданского неповиновения прольется много крови.
Поэтому мне ничего другого не оставалось, как распустить слух о том, что Нерон намерен выступить в роли Ореста в моем спектакле. Многие сенаторы и всадники, особенно люди старшего поколения, придерживавшиеся строгих правил, отказывались верить тому, что император опустится до положения профессионального актера и шута и тем самым сознательно выставит себя на всеобщее посмешище. Выбор роли также заставил их думать о том, что слухи являются лишь дурной шуткой.
К счастью, не только я, но и Тигеллин был заинтересован в успехе спектакля, поскольку и он рассчитывал получить определенную выгоду от этого представления. Тигеллин приказал когорте преторианцев следить за порядком в амфитеатре и аплодировать по ходу выступления, внимательно следуя примеру охранников Нерона. Нескольким молодым всадникам, которые разбирались в музыке и пении настолько, чтобы аплодировать в нужный момент, было велено возглавить небольшие группы, размещенные среди зрителей во всем амфитеатре. Все они учились подпевать, вздыхать и аплодировать особым образом — сложив ладони чашечкой, чтобы звук получался более гулким.
Слухи о необычном выступлении привлекли на спектакль огромное количество народу, который в любом другом случае вряд ли оказал бы столь великую честь бывшему претору, являясь на устраиваемое им представление. Однако на сей раз собралась такая толпа, что нескольких человек растоптали в давке у входа, а могучим рабам некоторых сенаторов пришлось мечами прокладывать дорогу, чтобы пронести своих пожилых хозяев на почетные сенаторские места.
Нерон перед началом спектакля был настолько возбужден и взволнован, что испытывал сильнейшие приступы тошноты, к тому же ему казалось, что голос может его подвести в самый ответственный момент, поэтому для укрепления голосовых связок он постоянно полоскал горло настойками из целебных трав, которые для него готовил наставник по пению. Однако я должен признать, что, оказавшись на сцене, Нерон сумел взять себя в руки. Он пел так проникновенно, его изумительный голос звучал так сильно и нежно одновременно, а актерский дар позволял императору настолько слиться с жестоким сценическим образом, что некоторым чувствительным матронам стало дурно от переживаний и сильных эмоций.
Трагические вздохи и рукоплескания по ходу спектакля слышались именно тогда, когда и ожидались. Непосвященные зрители с восторгом подхватывали аплодисменты, и бурные овации на время заглушали голос певца. Но когда в конце представления Нерон выбежал на сцену с обагренными кровью руками, с мест, где сидели сенаторы и всадники, раздались громкие возгласы негодования. Этих окриков не смогли заглушить самые бурные овации.
В смертельном испуге я смотрел на ряды возмущенных сенаторов и всадников, чувствуя, что настал мой последний час. Но раздумывать было некогда, ибо пришло время проводить Нерона на сцену и объявить публике о том, что перед ней выступал сам император, и я, весь дрожа, устремился за кулисы.
К своему величайшему изумлению, я нашел Нерона плачущим от радости; сжимая в руке маску, он стоял, всхлипывая, а пот градом катился по его уставшему лицу.
— Ты заметил, насколько моя игра захватила публику? — отирая слезы, спросил он. — Люди кричали, плакали и бранились, требуя наказать Ореста за убийство матери. Кажется, до сих пор никому еще не удавалось вызвать у зрителей столь глубокого сопереживания и такого бурного проявления эмоций.
Отирая пот со лба, с триумфальной улыбкой на лице Нерон вышел на сцену. Публика снова приветствовала его овацией. А когда я объявил, что в роли Ореста выступил сам император, от грома аплодисментов сотряслись стены амфитеатра. Все зрители поднялись со своих мест, требуя продолжения спектакля.
Мне была оказана честь подать цезарю его лиру. Император с великим удовольствием запел, сам аккомпанируя себе на лире, дабы блеснуть перед публикой еще одним своим талантом — непревзойденным искусством игры на прекрасном инструменте.
Выступление продолжалось до тех пор, пока сгустившиеся сумерки не скрыли от зрителей лица певца. Только тогда он наконец покинул сцену, приказав объявить, что и впредь будет выступать публично, если жители Рима этого пожелают.
Вручая Нерону гонорар в один миллион сестерциев, я тут же сообщил ему, что благодарственное жертвоприношение в честь его певческого гения будет совершено в храме его дочери, а также, на всякий случай, в храме Аполлона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101