Он сказал: «Какой артист погибает!», и я с удовольствием произношу эти слова, так как только спустя много лет понял, что за великий актер и великий человек был покойный император Нерон. Рим потерял в его лице истинного друга всех людей, хотя зачастую находиться с ним рядом было небезопасно, потому что он любил капризничать и всегда стоял на своем.
Впрочем, тут почти нет его вины: никто не должен безгранично распоряжаться властью в течение целых семнадцати лет, и ты, сын мой, обязан хорошенько усвоить эту истину и повторять ее себе, когда тебя охватит нетерпение, и ты станешь пенять своему отцу за медлительность.
Когда могила была уже готова, и вокруг нее установили нужное количество мраморных плит, а также запаслись дровами и водой, чтобы поливать ею раскаленный мрамор, из Рима примчался гонец с посланием для вольноотпущенника. Из него Нерон узнал о провозглашении Гальбы императором и о своем смертном приговоре. Представление следовало продолжить, чтобы у Спора оставалось еще время для изображения вдовьей скорби, но все замыслы разрушило одно неожиданное происшествие.
Преданный императору ветеран — тот самый, что встретил его на дороге, — не поспешил со всех ног в сенат доносить о бегстве объявленного преступником цезаря (как это, положа руку на сердце, сделал бы на его месте любой), но, напротив, поковылял в лагерь преторианцев, где все уважали его за шрамы и доблесть. Кроме того, этот человек был членом братства Митры и потому пользовался доверием центурионов. В лагере он оказался в самое подходящее время, ибо Тигеллин все еще не вернулся из сената, где болтуны продолжали изливать свою ярость и хвастать любовью к отечеству, не боясь, что их кто-то прервет.
Старик обратился к товарищам с пылкой речью и напомнил им об их воинской присяге и о том, как много сделал для них Нерон; не забыл он сказать и про рубцы, оставленные на спинах преторианцев палкой Тигеллина. Выслушав ветерана, оба легиона тотчас решили поддержать Нерона: им хорошо была известна его щедрость, и их отпугивала репутация Гальбы, человека скупого и мелочного.
Они решили противопоставить силе силу, и ни у кого не возникло ни тени сомнения в исходе возможной битвы. Легионеры были уверены, что многие покинут Гальбу, узнав о верности Нерону лучших римских войск. Они быстро снарядили отряд конников под командованием центуриона, который должен был отыскать императора и проводить его в лагерь преторианцев. Но время было упущено, а кроме того, никто не знал, где может находиться Нерон; об отдаленной вилле вольноотпущенника вспомнили не скоро.
Когда же центурион наконец нашел императора, тот не захотел возвращаться в Рим. Он устал от власти и торопил Эпафродия, которому предстояло ударить его ножом в горло. Эпафродий хорошо справился с этим, потому что поднаторел в таких делах, когда участвовал в многочисленных спектаклях, устраиваемых Нероном. По-видимому, император выбрал удар ножом в горло для того, чтобы доказать сенату, будто ради интересов Рима он жертвует самым дорогим — своими голосовыми связками. Если же когда-нибудь на Востоке появится замечательный певец, то ни у кого не должно даже мысли возникнуть, что это воскрес из мертвых Нерон Клавдий Цезарь, ибо он собственноручно перерезал себе горло. Когда кровь живописно хлынула из раны, Нерон, собрав остатки сил, позвал к себе центуриона и прерывающимся голосом поблагодарил за преданность; затем он возвел глаза к небу и скончался, содрогаясь настолько правдоподобно, что закаленный в боях центурион смахнул набежавшую слезу и бережно закрыл императора своим алым плащом, давая ему возможность умереть, как и подобает властителю, в одиночестве и пряча от богов искаженное мукой лицо. Всем известно, что Юлий Цезарь также закрыл свое лицо из уважения к бессмертным, когда кинжалы убийц кромсали его тело. После этого вольноотпущенник и Эпафродий предложили центуриону спешно возвратиться в лагерь и сообщить всем легионерам о гибели Нерона — это, мол, нужно для безопасности командира и его солдат, а также для того, чтобы никто из преторианцев не успел натворить каких-нибудь глупостей. Затем, сказали они, центуриону следует отправиться в сенат и доложить о бегстве Нерона, о снаряженной им, центурионом, погоне и о том, что он намеревался доставить беглеца на Капитолий живым, однако Нерону удалось самому распорядиться своей жизнью.
Пятна крови на плаще наверняка убедят сенаторов в правдивости его слов, хотя, разумеется, можно отрезать у покойного голову, чтобы представить ее в качестве доказательства. Впрочем, такой поступок вряд ли совместим с представлениями военного человека о чести, тем более что вестника все равно обязательно наградят. Сам же Нерон просил, чтобы его никем не оскверненное тело было без пышных церемоний предано огню.
Центурион торопливо уехал, оставив свой плащ для сенатской комиссии, которая, по общему мнению, должна была непременно поспешить на виллу, дабы удостовериться в смерти ненавистного императора.
Едва отряд ускакал, как все начали действовать. Отыскав в кустах на обочине подходящее мертвое тело (а трупы валялись тогда повсюду, ибо провозглашение Гальбы цезарем сопровождалось пускай небольшими, но все же беспорядками), они возложили его на погребальный костер, облили маслом и подожгли. Куда и под какой личиной направился Нерон, остается лишь догадываться. Но я почти убежден, что он на Востоке, в Парфии. При тамошнем дворе за три столетия скопилось столько тайн, что сохранить еще одну не составит для парфян никакого труда. Ну, а мы, римляне, в большинстве своем болтуны, и сенаторы тут не исключение.
Полагаю, что единственное доказательство, какое я могу привести, это внезапный интерес парфянской знати к игре на кифарах. Но я точно знаю, что Нерон не думает больше о возвращении в Рим и не хочет вновь становиться императором. Сейчас развелось множество самозванцев, именующих себя Неронами, и у некоторых есть даже шрамы на шее; однако все они лжецы и будут безжалостно распяты нами.
Спутники цезаря так успешно справились со своим делом, что, когда прибыла комиссия, собиравшаяся расследовать обстоятельства смерти, они уже лили воду на раскалившийся мрамор, причем от их усердия он крошился на мелкие кусочки, покрывавшие обугленные останки белой пеленой. Распознать покойника было невозможно, тем более что Нерона не отличали ни приметные шрамы, ни какие-нибудь увечья. Зуб же, который ему вырвали в Греции, на всякий случай вырвали и у мертвого незнакомца.
Останки завернули в белоснежный, расшитый золотом плащ — его многие видели на плечах Нерона этой зимой на празднествах по случаю Сатурналий. С разрешения Гальбы на похороны израсходовали двести тысяч сестерциев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Впрочем, тут почти нет его вины: никто не должен безгранично распоряжаться властью в течение целых семнадцати лет, и ты, сын мой, обязан хорошенько усвоить эту истину и повторять ее себе, когда тебя охватит нетерпение, и ты станешь пенять своему отцу за медлительность.
Когда могила была уже готова, и вокруг нее установили нужное количество мраморных плит, а также запаслись дровами и водой, чтобы поливать ею раскаленный мрамор, из Рима примчался гонец с посланием для вольноотпущенника. Из него Нерон узнал о провозглашении Гальбы императором и о своем смертном приговоре. Представление следовало продолжить, чтобы у Спора оставалось еще время для изображения вдовьей скорби, но все замыслы разрушило одно неожиданное происшествие.
Преданный императору ветеран — тот самый, что встретил его на дороге, — не поспешил со всех ног в сенат доносить о бегстве объявленного преступником цезаря (как это, положа руку на сердце, сделал бы на его месте любой), но, напротив, поковылял в лагерь преторианцев, где все уважали его за шрамы и доблесть. Кроме того, этот человек был членом братства Митры и потому пользовался доверием центурионов. В лагере он оказался в самое подходящее время, ибо Тигеллин все еще не вернулся из сената, где болтуны продолжали изливать свою ярость и хвастать любовью к отечеству, не боясь, что их кто-то прервет.
Старик обратился к товарищам с пылкой речью и напомнил им об их воинской присяге и о том, как много сделал для них Нерон; не забыл он сказать и про рубцы, оставленные на спинах преторианцев палкой Тигеллина. Выслушав ветерана, оба легиона тотчас решили поддержать Нерона: им хорошо была известна его щедрость, и их отпугивала репутация Гальбы, человека скупого и мелочного.
Они решили противопоставить силе силу, и ни у кого не возникло ни тени сомнения в исходе возможной битвы. Легионеры были уверены, что многие покинут Гальбу, узнав о верности Нерону лучших римских войск. Они быстро снарядили отряд конников под командованием центуриона, который должен был отыскать императора и проводить его в лагерь преторианцев. Но время было упущено, а кроме того, никто не знал, где может находиться Нерон; об отдаленной вилле вольноотпущенника вспомнили не скоро.
Когда же центурион наконец нашел императора, тот не захотел возвращаться в Рим. Он устал от власти и торопил Эпафродия, которому предстояло ударить его ножом в горло. Эпафродий хорошо справился с этим, потому что поднаторел в таких делах, когда участвовал в многочисленных спектаклях, устраиваемых Нероном. По-видимому, император выбрал удар ножом в горло для того, чтобы доказать сенату, будто ради интересов Рима он жертвует самым дорогим — своими голосовыми связками. Если же когда-нибудь на Востоке появится замечательный певец, то ни у кого не должно даже мысли возникнуть, что это воскрес из мертвых Нерон Клавдий Цезарь, ибо он собственноручно перерезал себе горло. Когда кровь живописно хлынула из раны, Нерон, собрав остатки сил, позвал к себе центуриона и прерывающимся голосом поблагодарил за преданность; затем он возвел глаза к небу и скончался, содрогаясь настолько правдоподобно, что закаленный в боях центурион смахнул набежавшую слезу и бережно закрыл императора своим алым плащом, давая ему возможность умереть, как и подобает властителю, в одиночестве и пряча от богов искаженное мукой лицо. Всем известно, что Юлий Цезарь также закрыл свое лицо из уважения к бессмертным, когда кинжалы убийц кромсали его тело. После этого вольноотпущенник и Эпафродий предложили центуриону спешно возвратиться в лагерь и сообщить всем легионерам о гибели Нерона — это, мол, нужно для безопасности командира и его солдат, а также для того, чтобы никто из преторианцев не успел натворить каких-нибудь глупостей. Затем, сказали они, центуриону следует отправиться в сенат и доложить о бегстве Нерона, о снаряженной им, центурионом, погоне и о том, что он намеревался доставить беглеца на Капитолий живым, однако Нерону удалось самому распорядиться своей жизнью.
Пятна крови на плаще наверняка убедят сенаторов в правдивости его слов, хотя, разумеется, можно отрезать у покойного голову, чтобы представить ее в качестве доказательства. Впрочем, такой поступок вряд ли совместим с представлениями военного человека о чести, тем более что вестника все равно обязательно наградят. Сам же Нерон просил, чтобы его никем не оскверненное тело было без пышных церемоний предано огню.
Центурион торопливо уехал, оставив свой плащ для сенатской комиссии, которая, по общему мнению, должна была непременно поспешить на виллу, дабы удостовериться в смерти ненавистного императора.
Едва отряд ускакал, как все начали действовать. Отыскав в кустах на обочине подходящее мертвое тело (а трупы валялись тогда повсюду, ибо провозглашение Гальбы цезарем сопровождалось пускай небольшими, но все же беспорядками), они возложили его на погребальный костер, облили маслом и подожгли. Куда и под какой личиной направился Нерон, остается лишь догадываться. Но я почти убежден, что он на Востоке, в Парфии. При тамошнем дворе за три столетия скопилось столько тайн, что сохранить еще одну не составит для парфян никакого труда. Ну, а мы, римляне, в большинстве своем болтуны, и сенаторы тут не исключение.
Полагаю, что единственное доказательство, какое я могу привести, это внезапный интерес парфянской знати к игре на кифарах. Но я точно знаю, что Нерон не думает больше о возвращении в Рим и не хочет вновь становиться императором. Сейчас развелось множество самозванцев, именующих себя Неронами, и у некоторых есть даже шрамы на шее; однако все они лжецы и будут безжалостно распяты нами.
Спутники цезаря так успешно справились со своим делом, что, когда прибыла комиссия, собиравшаяся расследовать обстоятельства смерти, они уже лили воду на раскалившийся мрамор, причем от их усердия он крошился на мелкие кусочки, покрывавшие обугленные останки белой пеленой. Распознать покойника было невозможно, тем более что Нерона не отличали ни приметные шрамы, ни какие-нибудь увечья. Зуб же, который ему вырвали в Греции, на всякий случай вырвали и у мертвого незнакомца.
Останки завернули в белоснежный, расшитый золотом плащ — его многие видели на плечах Нерона этой зимой на празднествах по случаю Сатурналий. С разрешения Гальбы на похороны израсходовали двести тысяч сестерциев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101