Впрочем, он полагал, что против женщин вряд ли будут вообще выдвинуты какие-нибудь обвинения.
Довольный собой, сенатор бродил по площади и утешал знакомых, уверяя их, что арестантов почти наверняка вскоре освободят. Давки вокруг него не было — большинство задержанных христиан не желало покидать своих единоверцев в час опасности.
Тем не менее Пуд отобрал все же двести человек и принялся ожесточенно торговаться с Тигеллином, сбивая назначенную цену. В конце концов префект согласился взять десять тысяч сестерциев — за всех.
Поступок Пуда так растрогал меня, что я тоже вызвался выкупить нескольких узников — из тех, что разделяли взгляды Павла.
Мне казалось важным освободить именно последователей Павла, ибо я думал, что потом, когда все закончится, многие из христиан станут распускать злобные сплетни, уверяя, будто к сторонникам Кифы власти отнеслись снисходительнее.
Говорили, что Павел проповедует излишне сложно, запутанно, излагая свои мысли сумбурно и даже нескладно, однако это было совсем не так. В сравнении с другими проповедниками Павел умел вызвать у своих слушателей куда более полное ощущение причастности к божественным тайнам. Меня очень радовала возможность похвастаться перед Клавдией тем, что я бескорыстно помог ее любимым христианам.
Тигеллин не потребовал у меня выкупа за пленников, так как хотел, чтобы я непременно выступил в суде с речью о религиозных взглядах сектантов. Кроме того, он проникся уважением ко мне за мое поведение во время истязания Кифы — ведь до того, как старика стали избивать, я вовсе не испугался этого колдуна и даже вступил с ним в беседу, потом же я вел себя, как подобает истинному благородному римлянину. Тигеллин сквозь зубы поблагодарил меня за поддержку и как-то странно передернул плечами — по-моему, он проверял, повинуется ли ему его тело.
Меня ничуть не удивляли опасения префекта: солдаты, прикасавшиеся к старцу, жаловались на то, что у них отнялись руки, и считали это расплатой за свое повиновение Тигеллину. Впрочем, я полагаю, они просто надеялись вымолить у начальника как можно больше золота. Во всяком случае, позже я не слышал, что они стали калеками.
Тигеллин считал, что неплохо подготовился к разговору с Нероном, но все же попросил меня пойти с ним, дабы я помог ему в случае возникновения каких-либо затруднений, и вообще любых неприятностей. Я хорошо знал христиан и разбирался в их делах; кроме того, префект считал, что я ответствен за полученный им приказ, так как ввел в заблуждение Поппею, когда рассказывал ей о христианах. Он также полагал, что мое хорошее к ним отношение послужит доказательством беспристрастности самого префекта в этом деле.
На Эсквилин мы отправились верхом на лошадях, ибо многие улицы были уже не только расчищены от завалов, но и расширены и выпрямлены, так что можно было бы даже днем ехать по городу на повозке.
Нерон находился в превосходном расположении духа. Он только что насладился роскошным обедом и вином вместе со своими приближенными и теперь возлежал в ванне с холодной водой, чтобы взбодриться и быть в состоянии продолжать трапезу до самого вечера — изредка он себе такое позволял. Император полагал, что провел отличный отвлекающий маневр, заставляя весь Рим говорить о преступниках-христианах. За этими бурными обсуждениями и спорами люди наверняка позабудут о тех злых сплетнях, что ходили про него, Нерона.
Его ничуть не волновало, что арестованных оказалось так много, ибо он считал весь нищий сброд, поклонявшийся Христу, болезненным наростом на здоровом теле Рима, для борьбы с которым необходим нож лекаря.
— Сейчас главное — подыскать наказание, соответствующее ужасу их преступления, — заявил цезарь. — Чем суровее оно будет, тем скорее римляне уверятся в вине христиан. Кстати, у нас появится повод показать народу кое-что новенькое — ведь подобных театральных представлений ему еще видеть не доводилось. Правда, деревянным амфитеатром воспользоваться нельзя, ибо в его подвалах живут погорельцы, а само здание погибло в огне, однако мой Ватикансткий цирк, к счастью, цел и невредим. Конечно, он тесноват, но пиршество для народа можно устроить и в садах у подножия Яникула…
Я пока не знал, что именно задумал Нерон, но все же заметил ему, что для начала было бы неплохо провести разбирательство и устроить публичный суд. А вдруг, исходя из имеющихся доказательств, в поджоге обвинят лишь немногих?
— Суд? Публичный? К чему это? — спросил Нерон. — Христиане — преступники и беглые рабы. Они не являются гражданами Рима. Нет нужды собирать коллегию из ста членов, чтобы судить таких людей. Хватит с них и указа префекта.
Тигеллин объяснил, что среди арестованных есть и римские граждане — и довольно много. Причем, это люди, против которых трудно будет вообще выдвинуть какое-либо обвинение — разве что осудить их за то, что они признали себя христианами. Кроме всего прочего, добавил префект, нельзя долго держать на площади пять тысяч человек.
Некоторые из арестантов — люди весьма состоятельные, и даже если обычный суд признает их виновными, у них наверняка достанет денег, чтобы обратиться с ходатайством о пересмотре дела к самому императору. Таким образом, цезарю предстоит решить заранее, является ли преступлением сам факт признания Иисуса из Назарета богом.
— Пять тысяч, говоришь? — сказал Нерон задумчиво. — Много. В самом деле — много. Раньше никто из императоров не привлекал к участию в триумфах или представлениях столько народу. Что ж, значит, я буду первым. Но спектакль мы устроим один-единственный. Нельзя же позволить людям развлекаться несколько дней кряду. Стройка не ждет. Слушай, Тигеллин, ты сумеешь нынче доставить их всех в мой цирк на другом конце города? Тогда римляне как бы поучаствуют в репетиции будущего спектакля и заодно дадут волю своему гневу А они гневаются на христиан-поджигателей, я это знаю наверняка, так что если нескольких преступников толпа разорвет по дороге на куски, я тебя упрекать не стану. Последи только, чтобы не было слишком уж больших беспорядков.
Я понял, что Нерон погрузился в мир своих фантазий, и говорить с ним о реальности — бесполезно. Но все же я не сдержался и спросил его:
— Разве ты не видишь, что творится? Послушай, большинство арестованных — люди известные и уважаемые. Среди них есть много девушек и юношей, которых нельзя заподозрить ни в каком преступлении. Узники — граждане Рима и носят тоги. Или ты не возражаешь против оскорбления римской тоги?
Лицо Нерона помрачнело, он внимательно поглядел на меня, и бычья шея и жирные щеки его вдруг словно окаменели, а в глазах появилось жестокое выражение.
— По-моему, ты считаешь, что я не разбираюсь в происходящих событиях, Минуций Манилиан, — сказал он, полностью назвав мое имя в знак недовольства мною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Довольный собой, сенатор бродил по площади и утешал знакомых, уверяя их, что арестантов почти наверняка вскоре освободят. Давки вокруг него не было — большинство задержанных христиан не желало покидать своих единоверцев в час опасности.
Тем не менее Пуд отобрал все же двести человек и принялся ожесточенно торговаться с Тигеллином, сбивая назначенную цену. В конце концов префект согласился взять десять тысяч сестерциев — за всех.
Поступок Пуда так растрогал меня, что я тоже вызвался выкупить нескольких узников — из тех, что разделяли взгляды Павла.
Мне казалось важным освободить именно последователей Павла, ибо я думал, что потом, когда все закончится, многие из христиан станут распускать злобные сплетни, уверяя, будто к сторонникам Кифы власти отнеслись снисходительнее.
Говорили, что Павел проповедует излишне сложно, запутанно, излагая свои мысли сумбурно и даже нескладно, однако это было совсем не так. В сравнении с другими проповедниками Павел умел вызвать у своих слушателей куда более полное ощущение причастности к божественным тайнам. Меня очень радовала возможность похвастаться перед Клавдией тем, что я бескорыстно помог ее любимым христианам.
Тигеллин не потребовал у меня выкупа за пленников, так как хотел, чтобы я непременно выступил в суде с речью о религиозных взглядах сектантов. Кроме того, он проникся уважением ко мне за мое поведение во время истязания Кифы — ведь до того, как старика стали избивать, я вовсе не испугался этого колдуна и даже вступил с ним в беседу, потом же я вел себя, как подобает истинному благородному римлянину. Тигеллин сквозь зубы поблагодарил меня за поддержку и как-то странно передернул плечами — по-моему, он проверял, повинуется ли ему его тело.
Меня ничуть не удивляли опасения префекта: солдаты, прикасавшиеся к старцу, жаловались на то, что у них отнялись руки, и считали это расплатой за свое повиновение Тигеллину. Впрочем, я полагаю, они просто надеялись вымолить у начальника как можно больше золота. Во всяком случае, позже я не слышал, что они стали калеками.
Тигеллин считал, что неплохо подготовился к разговору с Нероном, но все же попросил меня пойти с ним, дабы я помог ему в случае возникновения каких-либо затруднений, и вообще любых неприятностей. Я хорошо знал христиан и разбирался в их делах; кроме того, префект считал, что я ответствен за полученный им приказ, так как ввел в заблуждение Поппею, когда рассказывал ей о христианах. Он также полагал, что мое хорошее к ним отношение послужит доказательством беспристрастности самого префекта в этом деле.
На Эсквилин мы отправились верхом на лошадях, ибо многие улицы были уже не только расчищены от завалов, но и расширены и выпрямлены, так что можно было бы даже днем ехать по городу на повозке.
Нерон находился в превосходном расположении духа. Он только что насладился роскошным обедом и вином вместе со своими приближенными и теперь возлежал в ванне с холодной водой, чтобы взбодриться и быть в состоянии продолжать трапезу до самого вечера — изредка он себе такое позволял. Император полагал, что провел отличный отвлекающий маневр, заставляя весь Рим говорить о преступниках-христианах. За этими бурными обсуждениями и спорами люди наверняка позабудут о тех злых сплетнях, что ходили про него, Нерона.
Его ничуть не волновало, что арестованных оказалось так много, ибо он считал весь нищий сброд, поклонявшийся Христу, болезненным наростом на здоровом теле Рима, для борьбы с которым необходим нож лекаря.
— Сейчас главное — подыскать наказание, соответствующее ужасу их преступления, — заявил цезарь. — Чем суровее оно будет, тем скорее римляне уверятся в вине христиан. Кстати, у нас появится повод показать народу кое-что новенькое — ведь подобных театральных представлений ему еще видеть не доводилось. Правда, деревянным амфитеатром воспользоваться нельзя, ибо в его подвалах живут погорельцы, а само здание погибло в огне, однако мой Ватикансткий цирк, к счастью, цел и невредим. Конечно, он тесноват, но пиршество для народа можно устроить и в садах у подножия Яникула…
Я пока не знал, что именно задумал Нерон, но все же заметил ему, что для начала было бы неплохо провести разбирательство и устроить публичный суд. А вдруг, исходя из имеющихся доказательств, в поджоге обвинят лишь немногих?
— Суд? Публичный? К чему это? — спросил Нерон. — Христиане — преступники и беглые рабы. Они не являются гражданами Рима. Нет нужды собирать коллегию из ста членов, чтобы судить таких людей. Хватит с них и указа префекта.
Тигеллин объяснил, что среди арестованных есть и римские граждане — и довольно много. Причем, это люди, против которых трудно будет вообще выдвинуть какое-либо обвинение — разве что осудить их за то, что они признали себя христианами. Кроме всего прочего, добавил префект, нельзя долго держать на площади пять тысяч человек.
Некоторые из арестантов — люди весьма состоятельные, и даже если обычный суд признает их виновными, у них наверняка достанет денег, чтобы обратиться с ходатайством о пересмотре дела к самому императору. Таким образом, цезарю предстоит решить заранее, является ли преступлением сам факт признания Иисуса из Назарета богом.
— Пять тысяч, говоришь? — сказал Нерон задумчиво. — Много. В самом деле — много. Раньше никто из императоров не привлекал к участию в триумфах или представлениях столько народу. Что ж, значит, я буду первым. Но спектакль мы устроим один-единственный. Нельзя же позволить людям развлекаться несколько дней кряду. Стройка не ждет. Слушай, Тигеллин, ты сумеешь нынче доставить их всех в мой цирк на другом конце города? Тогда римляне как бы поучаствуют в репетиции будущего спектакля и заодно дадут волю своему гневу А они гневаются на христиан-поджигателей, я это знаю наверняка, так что если нескольких преступников толпа разорвет по дороге на куски, я тебя упрекать не стану. Последи только, чтобы не было слишком уж больших беспорядков.
Я понял, что Нерон погрузился в мир своих фантазий, и говорить с ним о реальности — бесполезно. Но все же я не сдержался и спросил его:
— Разве ты не видишь, что творится? Послушай, большинство арестованных — люди известные и уважаемые. Среди них есть много девушек и юношей, которых нельзя заподозрить ни в каком преступлении. Узники — граждане Рима и носят тоги. Или ты не возражаешь против оскорбления римской тоги?
Лицо Нерона помрачнело, он внимательно поглядел на меня, и бычья шея и жирные щеки его вдруг словно окаменели, а в глазах появилось жестокое выражение.
— По-моему, ты считаешь, что я не разбираюсь в происходящих событиях, Минуций Манилиан, — сказал он, полностью назвав мое имя в знак недовольства мною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101