Но Фений Руф не смог поступиться принципами, кроме того, он считал себя хорошим торговцем, а не воином, и не в силах был принять твердое решение и потому понадеялся на то, что его не разоблачат. Он велел Сильвану выполнять приказ Нерона.
К чести Сильвана следует сказать, что он постыдился лично отправиться к Сенеке, а послал вместо себя центуриона.
Я не буду тут повторять многочисленные рассказы о хладнокровии, проявленном Сенекой перед лицом смерти, замечу только, что не слишком-то это было красиво — принуждать свою молодую жену, у которой вся жизнь была впереди, умирать вместе с ним.
Конечно, сначала он утешал ее, умолял не горевать о нем, а думать о добродетели, поиски коей были смыслом всей его жизни — это, мол, отвлечет ее от грустных мыслей. Когда же она расстроилась окончательно, хитрый старик принялся живописать те ужасы, какие якобы ожидают ее, если она попадет в руки кровожадного Нерона. Разумеется, перепуганная Паулина предпочла умереть вместе с мужем.
— Я указал тебе путь, по которому ты могла бы следовать, сделавшись вдовой, — торжественно произнес Сенека, — но ты выбрала достойную смерть, и я считаю, что твой выбор верен. Давай же выкажем великое мужество и уйдем из жизни рука об руку.
После этого он торопливо приказал центуриону вскрыть им обоим вены, так что у Паулины не было уже времени передумать.
Однако Нерон вовсе не желал, чтобы Паулина умерла, и распорядился пощадить ее. Император всегда заботился о собственной репутации и потому предпочитал избегать излишних жестокостей и по возможности смягчать свои приговоры.
Центурион не мог отказать Сенеке, но действовал с крайней осторожностью и постарался не повредить Паулине ни сухожилий, ни крупных кровеносных сосудов.
Кровь не желала покидать стариковское тело, но Сенека не лег в горячую ванну, как это заведено в подобных случаях; он, не переставая, диктовал писцу поправки к своим сочинениям. Когда Паулина принялась рыдать, он нетерпеливо попросил ее удалиться в другое помещение, пояснив, что, мол, не хочет усугублять своими страданиями ее душевные и телесные муки.
Паулина повиновалась и ушла, но в соседнем помещении ее же собственные рабы, выполняя приказ центуриона, перевязали ей запястья, остановив кровотечение. Паулина не сопротивлялась. Вот как получилось, что безграничные самонадеянность и тщеславие старого чудака спасли жизнь его молодой жене.
Сенека, подобно большинству стоиков, боялся боли и потому через какое-то время попросил своего лекаря дать ему снадобье, вызывающее онемение всего тела, — такое много лет назад афиняне дали Сократу. (Возможно, Сенека хотел, чтобы потомки считали его равным Сократу.) Однако яд не подействовал.
Наконец терпение центуриона лопнуло, и он приказал философу поторопиться. Тот перестал диктовать, полежал в горячей ванне, а затем отправился в баню и задохнулся там от пара. Его тело тайно, без каких-либо погребальных церемоний, сожгли; таким образом была соблюдена последняя воля Сенеки, который хотел, чтобы все думали, будто он ушел из жизни добровольно. Впрочем, Нерон никогда бы не допустил публичного погребения, опасаясь бунта.
Благодаря заботливому центуриону Паулина прожила еще много лет. Она стала бледная, как покойница, и говорили, что она посещает собрания христиан.
Я рассказываю лишь то, что услышал от других. У меня самого не было ни малейшего желания общаться с этой убитой горем вдовой, и любой разумный человек, конечно же, понял бы меня. Только после ее смерти я передал собрание сочинений Сенеки моему вольноотпущеннику, наказав позаботиться о его издании.
Мой друг Гай Петроний умер красиво и торжественно после роскошного пира, устроенного им для своих приятелей; пока этот пир длился, Петроний бил на мелкие кусочки все скульптуры и другие произведения искусства, собранные им за многие годы, — не хотел, чтобы они достались Нерону. Особенно горевал потом император по поводу двух драгоценных кубков, всегда вызывавших его зависть.
Петроний полностью удовлетворил свое авторское тщеславие, подробнейшим образом описав в завещании все пороки Нерона, а также назвав имена людей, с которыми тот им предавался; вдобавок он указал, когда и где это происходило, чтобы никто не обвинил его посмертно в слабоумии. Будучи талантливым писателем, Петроний, разумеется, кое-что придумал или по крайней мере приукрасил — ведь он читал завещание друзьям и стремился повеселить их, хотя сам в это время медленно, но неуклонно приближался к своему последнему часу. Петроний несколько раз собственноручно перевязывал себя, чтобы, по его словам, «наилучшим образом использовать смерть».
Завещание было отослано Нерону. Я очень жалею, что автор не позволил сделать с него ни одной копии, полагая, что это произведение принадлежит лишь императору, его старому другу.
Петроний был замечательным человеком, самым замечательным из тех, кого я встречал в жизни, хотя его сатиры всегда казались мне излишне грубыми.
Он не пригласил меня на свой прощальный пир, но я не держу на него зла. Он написал мне письмо, где говорил, что хорошо понимает, отчего я так поступил, и добавляет, что, возможно, и сам бы на моем месте сделал то же. Однако он, мол, все-таки не зовет меня к себе, заботясь о моем душевном спокойствии, ибо некоторые из его друзей расценивают мое поведение иначе, чем он. Я все еще храню это чувствительное послание и до конца дней буду вспоминать о Петроний, как о своем друге.
Но к чему так долго рассказывать о гибели многих знакомых мне людей, если уже можно перейти к более приятной теме и поведать о награждении тех, кто отличился при раскрытии заговора.
Нерон выдал каждому из преторианцев по две тысячи сестерциев — то есть ровно столько, сколько сулили солдатам заговорщики, а также распорядился, чтобы зерно они отныне получали бесплатно — прежде им приходилось покупать его за свои деньги.
Тигеллин и с ним еще двое добились права на триумф, и на Палатине были водружены их статуи.
Что до меня, то я долго и упорно намекал Нерону, что место моего отца в сенате осталось до сих пор свободным и что необходимо наконец назначить человека в комитет по восточным делам, причем человек этот должен хорошо знать евреев, дабы служить посредником между ними и государством.
Я уверял императора, что выбирать надо среди тех, кто доказал ему свою преданность, но никак не среди сенаторов, многие из которых до сих пор мечтают о восстановлении республики.
Однако Нерон, неприятно удивленный моими словами, твердо заявил, что никогда не пустит меня в сенат. Этого якобы не позволят ему ни моя репутация, ни цензоры. Вдобавок, сказал император, заговор подорвал его веру в людей, и отныне он подозревает в дурных намерениях даже меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101