Взять хоть этого кудесника… Впрочем, надо признать, язык у него хорошо подвешен. Он так околдовал некоторых моих преторианцев, что они уже непригодны для караульной службы.
Задача моя оказалась не такой сложной, как я поначалу опасался. Большинство дел было заведено еще во времена Бурра. После смерти Агриппины Нерон устранил Бурра от судопроизводства и отложил рассмотрение тяжб, желая вызвать всеобщее недовольство медлительностью суда и тем самым возбудить против Бурра враждебные настроения.
Из любопытства я достал дело, которое касалось иудейского чародея, и к своему удивлению обнаружил, что речь шла о моем старом знакомце Павле из Тарса. Он обвинялся в осквернении Иерусалимского храма. По документам выходило, что его схватили еще тогда, когда прокуратором был Феликс.
При назначении новых должностных лиц после гибели Агриппины Феликс — как брат Палласа — был отправлен в отставку. Новый наместник, Форций Фест, отправил Павла в кандалах в Рим, и с тех пор он вот уже два года содержался в эргастуле.
Наконец ему дозволили жить в городе, поскольку он был в состоянии сам оплачивать свою охрану. Среди документов я нашел отзыв Сенеки, ходатайствующего об освобождении Павла. Я и не знал, что Павел, он же Савл, имел возможность напрямую обратиться к императору.
В течение короткого срока я провел несколько процессов, которые помогли Нерону во всем блеске проявить свое милосердие и мудрость. С Павлом же я хотел для начала побеседовать с глазу на глаз, ибо помнил о его одержимости и опасался, что он и в императорском суде заведет свои неуместные речи. Освобождение же его было делом решенным.
Павел неплохо устроился у некоего еврея-торговца, сняв в его доме несколько комнат. За последние годы он заметно состарился. Лицо его изрезали глубокие морщины, а голова еще больше облысела. Павел был, как и полагалось, в кандалах, но преторианская стража допускала к нему гостей и разрешала писать письма.
С ним жили некоторые из его последователей. У него был даже собственный лекарь, еврей из Александрии по имени Лука. У Павла, по-видимому, водились деньжата, если он мог так мило обставить свое узилище и не вдыхать миазмы общей камеры эргастула. Правда, о самой страшной тюрьме — Мамертинской темнице — не могло быть и речи, поскольку Павел не являлся государственным преступником.
В актах он именовался, конечно же, Савлом, потому что так его назвали при рождении. Желая показать свое дружелюбие, я стал обращаться к нему — Павел. Он тотчас признал меня и так фамильярно приветствовал, что я счел уместным отослать писца и обоих ликторов, так как не хотел, чтобы кто-либо мог обвинить меня в пристрастности.
— Не беспокойся, — сказал я ему. — Твое дело решится в ближайшие дни. Император ожидает наследника и потому настроен весьма мягко. Однако тебе следует придержать язык, когда ты предстанешь перед цезарем.
Павел улыбнулся улыбкой человека, которому пришлось много претерпеть на своем веку, и доверительно ответил:
— Долг мой нести благую весть, и мне неважно, какое нынче время.
Из любопытства я спросил Павла, отчего преторианцы считают его колдуном. Павел стал рассказывать мне какую-то на удивление длинную историю о кораблекрушении, которое он пережил со спутниками по дороге в Рим. Когда он уставал говорить, слово брал врач Лука. Павел уверял меня, что обвинение в осквернении храма было то ли ошибочным, то ли бездоказательным, то ли просто основывалось на недоразумении. Мол, прокуратор Феликс отпустил бы его без промедления, если бы он, Павел, сразу заплатил требуемую сумму.
О римлянах же он может сказать только доброе — хотя бы потому, что, конвоируя его в кандалах из Иерусалима в Кесарию, они спасли ему жизнь. Дело в том, что сорок фанатиков-иудеев поклялись не есть, не пить, пока не убьют его. Впрочем, едва ли они оказались бы столь выносливы, добавил Павел, улыбаясь и совсем без обиды. Он очень рад, что у него есть охрана, поскольку боится, что правоверные иудеи Рима все-таки попытаются выполнить свой замысел.
Я заверил Павла, что опасения его беспочвенны.
При Клавдии иудеям был преподан весьма строгий урок, а потому в городских стенах они удерживаются от любого насилия по отношению к христианам. Да и миротворец Кифа уговаривает христиан держаться подальше от иудеев. Важно, на мой взгляд, и то, что в последнее время приверженцами Иисуса из Назарета, число которых благодаря Кифе заметно увеличилось, лишь в редких случаях становятся верующие из обрезанных иудеев.
И врач, и Павел заметно помрачнели, как только я упомянул Кифу. Кифа, между тем, проявил большое расположение к арестантам и даже дал им своего лучшего ученика, греческого переводчика Марка. Павел же явно злоупотребил его доверием и использовал Марка в своих целях, послав того с письмами в долгий путь по общинам, которые Павел сам основал и которые теперь охранял от других, как лев свою добычу. Оттого Кифа и не одобрял, когда христиане из его собственного стада отправлялись к Павлу и внимали его темным речам.
Врачеватель Лука рассказал мне, как он два года бродил по Галилее и Иудее, чтобы отыскать людей, видевших Его и внимавших Его речам, и узнать от них все о жизни, чудесных деяниях и учении Иисуса из Назарета. Он подробно записал по-арамейски их рассказы и теперь серьезно раздумывал над тем, не составить ли ему отчет еще и по-гречески, чтобы доказать, что Павел все-таки осведомлен о Христе лучше, чем Кифа. Один состоятельный грек по имени Феофил, недавно обращенный в веру Павлом, уже обещал издать эти записи.
Я догадывался, что они получают богатые пожертвования от христиан Коринфа и Малой Азии — не зря же Павел так ревниво оберегал тамошние общины от чужих глаз, и они не сносились ни с правоверными иудеями, ни с другими христианскими партиями. Большую часть времени Павел проводил за составлением разного рода поучений для коринфян и малоазийцев, ибо в Риме почитателей у него было мало.
Что-то подсказывало мне, что после освобождения он с удовольствием остался бы в столице, но я хорошо знал, что там, где появлялся Павел, сразу начинались распри. Если я, как предполагалось, выпущу его на свободу, то навлеку на себя гнев иудеев, а если он останется в городе, то рано или поздно христиане непременно вцепятся друг другу в волосы. Поэтому я предусмотрительно сказал:
— Двум петухам нет места в одном курятнике. Я думаю, для твоего же благополучия тебе сразу после освобождения следует покинуть Рим.
Мрачно глядя прямо перед собой, Павел заявил, что Христос обрек его на вечные скитания, и он привык нигде долго не задерживаться. Поэтому темница была ему суровым испытанием. Но он выполнил свою миссию и обратил множество римлян в христианство;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101