В то время мы еще не знал, сколько именно человек было арестовано прошлой ночью.
Чтобы избавиться от них, я, в конце концов, обещал им деньги и убежище в своих поместьях в Целе и других усадьбах. Но и на это они согласились только тогда, когда я объявил, что отправлюсь к Тигеллину и вступлюсь за несправедливо обиженных.
Я занимал на государственной службе пост, сравнимый с преторским, и потому христиане полагали, что я буду полезнее для них, чем безвестные нищие законники. Вскоре все они покинули мой бедный замусоренный сад; на ходу они размахивали руками и громко спорили, все еще сомневаясь в правильности своего решения покинуть город.
Тем временем арестованные, находившиеся на площади, посоветовались со своими предводителями и решили — ради единого Христа — забыть все внутренние распри. Спаситель, говорили они, конечно же, снизойдет к ним и спасет от гонений. Всех очень пугали крики боли, доносившиеся из темниц, и люди успокаивали себя молитвами и пением.
Среди них было несколько человек, разбиравшихся в законах. Переходя от мужчины к мужчине и от женщины к женщине, они рассказывали им о том, что император помиловал Павла, и призывали даже под самыми жестокими пытками не признаваться в участии в поджоге Рима, ибо это повредит всем христианам.
Людям говорили, что страдания во имя божье не должны ни удивлять, ни страшить их — ведь они были давным-давно предсказаны. Несчастным разрешалось лишь не отрекаться от своей веры и славить Христа — вот и все.
Подойдя к претории, я изумился огромному количеству арестованных и подумал, что только сумасшедший может поверить в их виновность.
Я появился как раз вовремя — префект преторианцев совершенно растерялся и не знал, что ему теперь делать.
Едва завидев меня, он закричал, что, беседуя с Нероном, я искажал правду о христианах и что вряд ли тут найдется хотя бы один поджигатель.
Я ответил, что мне ни разу не приходилось обсуждать с императором вину сектантов и вообще говорить с ним о религии — христианской в том числе.
— Я не слышал о них ничего плохого, — заявил я, смотря прямо в глаза Тигеллину. — Все они безобидны и способны ссориться только друг с другом, обсуждая вопросы своей веры. Они ничего не понимают в политике и государственных делах и даже развлекаются не так, как мы. Ты же знаешь, они не признают ни театра, ни цирка. Да разве можно заподозрить их в поджоге?!
Усмехнувшись, Тигеллин развернул один из своих свитков и указал мне мое собственное имя.
— Знай же, — сказал он презрительно, — что тебя тоже обвиняют в приверженности христианству. И твою жену, и многих твоих домочадцев, хотя и не называют никого из них по именам.
Мне показалось, что на мои плечи рухнула вдруг каменная глыба; я не мог вымолвить ни слова.
Рассмеявшись, Тигеллин похлопал меня по спине.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я отношусь одинаково серьезно ко всем доносам? — проговорил префект преторианцев, внимательно глядя мне в глаза. — Ведь я же знаю и тебя, и твое отношение к императору. Ты — человек государственный, тебе некогда заниматься всякими глупостями. А уже о Сабине и говорить нечего. Неважно, кто именно на тебя клевещет, но он даже не знает, что ты развелся с женой. Просто все эти христиане — закоренелые преступники, которые хотят замарать знатных людей Рима и доказать, что те тоже верят в какого-то там Мессию.
— И все-таки этот заговор кажется мне странным, — поразмыслив, продолжил он. — Уж больно много народу в него втянуто. И все арестованные так охотно признаются в том, что они — сектанты… Клянусь Юпитером, эти люди кем-то околдованы, и мне нужно в этом разобраться. Ничего, накажем для острастки с десяток виновных, и остальные быстро одумаются и отрекутся от своего бога.
— По-моему, твоя мудрость, Тигеллин, подсказывает тебе, чтобы ты уничтожил эти списки. Да и как тут определить, кто виновен больше, а кто меньше? — отозвался я с сомнением в голосе.
— Насчет списков ты прав, — кивнул нехотя префект. — Ведь там встречаются имена всадников и даже сенаторов и консулов. Лучше я сохраню это в тайне и не стану пока сообщать Нерону, что многие знатные граждане — христиане и, следовательно, могут быть причастны к поджогу города.
Он внимательно посмотрел на меня, и в его глазах вспыхнул огонек алчности. Я понял, что он будет вымогать деньги у тех, на кого написали доносы, и выкачивать из них целые состояния. Ведь каждый с радостью заплатит, сколько ему скажут, лишь бы избежать ареста и сохранить себе жизнь.
И я повторил свой вопрос о виновных и невиновных.
— Да я и так сказал тебе больше, чем следовало, — напыщенно заявил Тигеллин.
Однако я настаивал, и тогда он провел меня по тюремным камерам, переполненным стонущими избитыми людьми.
— Имей в виду, что я приказывал клеймить и пытать только беглых рабов и тех, кто казался мне подозрительным, — объяснил префект. — Иногда дело кончалось обычной поркой, но в некоторых случаях приходилось пользоваться клещами и раскаленным железом. Они довольно-таки выносливы, эти христиане. Многие из них умирали, ни в чем не сознавшись, беспрестанно выкрикивая имя Мессии. Впрочем, были и такие, что раскисали, только лишь увидев орудия пыток.
— И в чем же они сознавались? — поинтересовался я.
— В том, что подожгли Рим по приказу Христа, — сообщил Тигеллин, глядя мне прямо в глаза.
И, заметив мое изумление, добавил:
— Ответы были на любой вкус. Двое-трое согласились с тем, что вместе с солдатами поджигали дома. Некоторые уверяли, будто их бог наказал Рим пожаром за грехи его обитателей. Разве этого недостаточно? Еще они говорили, что ждали Христа, который должен был спуститься с неба во время пожара и начать судить не признающих его. А это уже похоже на тайный заговор против государства. Вот почему христиане должны быть наказаны, и неважно, сами ли они додумались поджечь город или же им внушили этот жестокий замысел другие люди.
Тут я обратил внимание на девушку, связанную кожаными ремнями и лежавшую на залитой кровью каменной скамье. Губы у нее были разбиты, а все тело изуродовано железными клещами. Жить ей, как мне показалось, осталось совсем недолго.
— И в чем же созналась эта юная преступница? — спросил я.
Тигеллин передернул плечами. Он явно избегал моего взгляда.
— Постарайся понять меня, — пробормотал он. — Последние несколько часов я трудился как молотобоец, принуждая этих людей сообщить то, что им известно, но хотел бы я знать, чего, собственно, я от них добиваюсь. Ох, и не нравится мне такая работа! Девица рассказала только, что вскоре в Рим придут какие-то судьи, которые в наказание за мои злодейства бросят меня в огонь. Мстительная оказалась особа! И о пожаре говорила странно, вроде и волнуясь, и радуясь одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Чтобы избавиться от них, я, в конце концов, обещал им деньги и убежище в своих поместьях в Целе и других усадьбах. Но и на это они согласились только тогда, когда я объявил, что отправлюсь к Тигеллину и вступлюсь за несправедливо обиженных.
Я занимал на государственной службе пост, сравнимый с преторским, и потому христиане полагали, что я буду полезнее для них, чем безвестные нищие законники. Вскоре все они покинули мой бедный замусоренный сад; на ходу они размахивали руками и громко спорили, все еще сомневаясь в правильности своего решения покинуть город.
Тем временем арестованные, находившиеся на площади, посоветовались со своими предводителями и решили — ради единого Христа — забыть все внутренние распри. Спаситель, говорили они, конечно же, снизойдет к ним и спасет от гонений. Всех очень пугали крики боли, доносившиеся из темниц, и люди успокаивали себя молитвами и пением.
Среди них было несколько человек, разбиравшихся в законах. Переходя от мужчины к мужчине и от женщины к женщине, они рассказывали им о том, что император помиловал Павла, и призывали даже под самыми жестокими пытками не признаваться в участии в поджоге Рима, ибо это повредит всем христианам.
Людям говорили, что страдания во имя божье не должны ни удивлять, ни страшить их — ведь они были давным-давно предсказаны. Несчастным разрешалось лишь не отрекаться от своей веры и славить Христа — вот и все.
Подойдя к претории, я изумился огромному количеству арестованных и подумал, что только сумасшедший может поверить в их виновность.
Я появился как раз вовремя — префект преторианцев совершенно растерялся и не знал, что ему теперь делать.
Едва завидев меня, он закричал, что, беседуя с Нероном, я искажал правду о христианах и что вряд ли тут найдется хотя бы один поджигатель.
Я ответил, что мне ни разу не приходилось обсуждать с императором вину сектантов и вообще говорить с ним о религии — христианской в том числе.
— Я не слышал о них ничего плохого, — заявил я, смотря прямо в глаза Тигеллину. — Все они безобидны и способны ссориться только друг с другом, обсуждая вопросы своей веры. Они ничего не понимают в политике и государственных делах и даже развлекаются не так, как мы. Ты же знаешь, они не признают ни театра, ни цирка. Да разве можно заподозрить их в поджоге?!
Усмехнувшись, Тигеллин развернул один из своих свитков и указал мне мое собственное имя.
— Знай же, — сказал он презрительно, — что тебя тоже обвиняют в приверженности христианству. И твою жену, и многих твоих домочадцев, хотя и не называют никого из них по именам.
Мне показалось, что на мои плечи рухнула вдруг каменная глыба; я не мог вымолвить ни слова.
Рассмеявшись, Тигеллин похлопал меня по спине.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я отношусь одинаково серьезно ко всем доносам? — проговорил префект преторианцев, внимательно глядя мне в глаза. — Ведь я же знаю и тебя, и твое отношение к императору. Ты — человек государственный, тебе некогда заниматься всякими глупостями. А уже о Сабине и говорить нечего. Неважно, кто именно на тебя клевещет, но он даже не знает, что ты развелся с женой. Просто все эти христиане — закоренелые преступники, которые хотят замарать знатных людей Рима и доказать, что те тоже верят в какого-то там Мессию.
— И все-таки этот заговор кажется мне странным, — поразмыслив, продолжил он. — Уж больно много народу в него втянуто. И все арестованные так охотно признаются в том, что они — сектанты… Клянусь Юпитером, эти люди кем-то околдованы, и мне нужно в этом разобраться. Ничего, накажем для острастки с десяток виновных, и остальные быстро одумаются и отрекутся от своего бога.
— По-моему, твоя мудрость, Тигеллин, подсказывает тебе, чтобы ты уничтожил эти списки. Да и как тут определить, кто виновен больше, а кто меньше? — отозвался я с сомнением в голосе.
— Насчет списков ты прав, — кивнул нехотя префект. — Ведь там встречаются имена всадников и даже сенаторов и консулов. Лучше я сохраню это в тайне и не стану пока сообщать Нерону, что многие знатные граждане — христиане и, следовательно, могут быть причастны к поджогу города.
Он внимательно посмотрел на меня, и в его глазах вспыхнул огонек алчности. Я понял, что он будет вымогать деньги у тех, на кого написали доносы, и выкачивать из них целые состояния. Ведь каждый с радостью заплатит, сколько ему скажут, лишь бы избежать ареста и сохранить себе жизнь.
И я повторил свой вопрос о виновных и невиновных.
— Да я и так сказал тебе больше, чем следовало, — напыщенно заявил Тигеллин.
Однако я настаивал, и тогда он провел меня по тюремным камерам, переполненным стонущими избитыми людьми.
— Имей в виду, что я приказывал клеймить и пытать только беглых рабов и тех, кто казался мне подозрительным, — объяснил префект. — Иногда дело кончалось обычной поркой, но в некоторых случаях приходилось пользоваться клещами и раскаленным железом. Они довольно-таки выносливы, эти христиане. Многие из них умирали, ни в чем не сознавшись, беспрестанно выкрикивая имя Мессии. Впрочем, были и такие, что раскисали, только лишь увидев орудия пыток.
— И в чем же они сознавались? — поинтересовался я.
— В том, что подожгли Рим по приказу Христа, — сообщил Тигеллин, глядя мне прямо в глаза.
И, заметив мое изумление, добавил:
— Ответы были на любой вкус. Двое-трое согласились с тем, что вместе с солдатами поджигали дома. Некоторые уверяли, будто их бог наказал Рим пожаром за грехи его обитателей. Разве этого недостаточно? Еще они говорили, что ждали Христа, который должен был спуститься с неба во время пожара и начать судить не признающих его. А это уже похоже на тайный заговор против государства. Вот почему христиане должны быть наказаны, и неважно, сами ли они додумались поджечь город или же им внушили этот жестокий замысел другие люди.
Тут я обратил внимание на девушку, связанную кожаными ремнями и лежавшую на залитой кровью каменной скамье. Губы у нее были разбиты, а все тело изуродовано железными клещами. Жить ей, как мне показалось, осталось совсем недолго.
— И в чем же созналась эта юная преступница? — спросил я.
Тигеллин передернул плечами. Он явно избегал моего взгляда.
— Постарайся понять меня, — пробормотал он. — Последние несколько часов я трудился как молотобоец, принуждая этих людей сообщить то, что им известно, но хотел бы я знать, чего, собственно, я от них добиваюсь. Ох, и не нравится мне такая работа! Девица рассказала только, что вскоре в Рим придут какие-то судьи, которые в наказание за мои злодейства бросят меня в огонь. Мстительная оказалась особа! И о пожаре говорила странно, вроде и волнуясь, и радуясь одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101