– Ну что же, – сказал он, – раз никто из вас не вы­ражает желания поселиться в Бастилии, мы можем ужинать… Это будет наше последнее пиршество на земле, которой управляет мой добрый кузен Филипп от имени своего – но уже не нашего – короля, а потому это должен быть необычный ужин! Будем веселиться от всей души!
Это предложение было принято с энтузиазмом, и Ориоль, тот самый Ориоль, что больше всех дрожал, представляя свою могилу на берегах Тахо, первым вспомнил о тех, без кого не бывает настоящего веселья.
– Ужин это прекрасно, – произнес он, – но где же женщины, желающие разделить с нами трапезу?
Поистине, этот толстый финансист не мыслил себе жизни без алых губ и лилейной груди. Монтобер вскочил на стол.
– Пари, господа! – крикнул он. – Все видели нашу хо­зяйку? Лакомый кусочек, которым не побрезговал бы и сам король! Кто сумеет завоевать ее? Я ставлю на себя…
– Держу пари против! – воскликнул Таранн. – Она достанется мне!
Носе скорчил гримасу.
– Я не дам ломаного гроша за таких фатов, как вы! – возразил он. – Если только монсеньор не приберег ее для се­бя, то я знаю, кто выйдет победителем…
Барон фон Бац без конца подливал вина в свой бокал и не счел нужным прерываться, чтобы что-нибудь сказать.
Ориоль, отвалившись на спинку стула, горько размышлял о том, что его совсем не принимают в расчет, хотя именно он по­дал идею, и что все эти безумные молодые люди вполне спо­собны заколоть его за один-единственный поцелуй красотки хозяйки.
Пейроль, сидя в углу, улыбался своей кривой улыбкой, а Гонзага, стоя у окна, вдыхал соленый морской воздух.
Перед тем как пройти в комнату для благородных гостей, бывшие завсегдатаи Золотого дома прошли через общий зал, где собирались люди попроще – они говорили между собой на многих языках, но французской речи почти не было слышно.
Здесь находилось около пятидесяти человек, причем ремес­ло их определить было бы довольно затруднительно. Но все они являлись старыми знакомыми хозяйки, и слово ее для всех было законом. Никто из них не осмеливался вмешиваться в де­ла прекрасной Хасинты, поэтому они упорно не замечали под­ручных Гонзага, невзирая на их чрезмерно самодовольный вид и дерзкие манеры. Ни один не взглянул в их сторону: спокойно потягивая темное вино, они бросали кости, обмениваясь нето­ропливыми ленивыми фразами.
И если бы они услышали хвастливые речи в соседней ком­нате, то лишь пожали бы плечами, ибо, в отличие от париж­ских франтов, прекрасно знали неприступность гордой басконки.
– Вина! И закусок! – закричал Таранн. – Куда поде­вались все служанки?
– Служанки? – переспросила хозяйка. – У меня их нет. Я буду обслуживать вас сама, любезные господа… Разре­шите только заняться сначала дамами, что поднялись наверх… В Байонне женщинам всегда уступают первое место: так, впро­чем, должно быть везде.
Пейроль наградил ее одобрительным взглядом, и она, по­вернувшись, быстро поднялась на второй этаж.
Аврора и донья Крус по-прежнему стояли у окна. Басконка посмотрела на них с той жалостью, что всегда рождается в сильной душе при виде слабости.
Но прекрасное лицо мадемуазель де Невер было овеяно столь глубокой печалью, что сердце вольнолюбивой дикарки не могло не откликнуться на это горе… Более того, она поняла, что Пейроль негодяй и что за таинственным появлением в ее доме двух девушек, одна из которых была в подвенечном наря­де, скрывается какая-то драма, а может быть, и трагедия… Как ни хитрил интендант принца Гонзага, из его распоряжений ясно следовало, что восемь вооруженных мужчин готовы на все, лишь бы не выпустить из рук свою добычу.
Известно, что женщины часто отравляют друг другу жизнь по самым ничтожным поводам. Но когда под угрозой оказыва­ется любовь, они забывают о ревности и мелочной мстительно­сти.
Хасинта, столь яростно защищавшая свою независимость и честь, что никто не смел на них посягнуть под страхом пример­ного наказания, инстинктивно догадалась, что ей следует помо­гать не мужчинам, на чьей стороне была сила и которые, возможно, проявили трусливое вероломство, а двум этим сла­бым созданиям – беспомощным и очевидно страдающим.
Когда басконка видела на одной стороне попранное право, а на другой – насилие и ложь, она без колебаний делала выбор, ибо душа ее жаждала справедливости, и она защищала достоин­ство других с той же пылкостью, что и свое собственное.
Пленницы не подозревали, что отныне у них появился бес­корыстный и бесценный союзник.
– Поешьте, милые дамы, – сказала им хозяйка. – Че­рез несколько минут я вернусь; только не засните, пока не пе­реговорите со мной.
Донья Крус посмотрела ей прямо в глаза… Неужели их хо­тят заманить в новую ловушку?
Хасинта поняла, что творится в душе у цыганки.
– Не сомневайтесь во мне, – сказала она. – В нашей Стране Басков живут честные люди…
И с этими словами трактирщица скрылась за дверью. Сни­зу ее уже звали. Приспешники Гонзага жаждали вновь увидеть это тонкое лицо, обрамленное волнами смоляных волос. Они так давно не признавались женщине в любви, что у них чеса­лись языки.
Но та, к которой они устремляли пылкие взоры, была спо­собна перехитрить их всех, не исключая принца и Пейроля.
Когда басконка появилась на пороге, она была встречена восторженными восклицаниями.
Молодые дворяне, поджидая ее, уже успели осушить не­сколько кувшинов приятного местного вина; а поскольку оно было довольно крепким, то быстро ударило им в голову – тем более что легло на пустые желудки.
– Эй, красотка! – вскричал Монтобер. – Твои розо­вые щечки восхитительны, но нам нужно и чего-нибудь более существенного. Черт возьми! Я тебя с удовольствием расце­лую, но прежде я должен выпить и поесть… я становлюсь пыл­ким, лишь утолив жажду и голод. А ты, Ориоль?
– Ориоль готов любить в любой час дня и ночи, – отве­тил за толстяка Носе, – да вот беда: его самого ни одна жен­щина никогда не любила.
В положении несчастного финансиста ничего не изменилось: как играл он роль шута и посмешища на ужинах регента или во время пирушек в особняке Гонзага, так продолжал веселить своих спутников и на пути в Испанию.
Однако раньше он все же пытался парировать особо колкие замечания, чтобы не потерять уважения к самому себе; теперь же он угрюмо промолчал, ибо его снедали черные мысли и он не понимал, как можно смеяться, спасаясь бегством.
Обстоятельства изменились: жизнь утеряла все свои весе­лые стороны, и он не считал нужным радоваться наперекор судьбе.
Прекрасная трактирщица подбоченилась, так что еще боль­ше выпятилась ее упругая грудь, выставила вперед левую ногу, чью изящную линию не столько скрывала, сколько подчеркива­ла укороченная на басконский манер юбка, и обвела взглядом своих гостей, ни на ком не остановив взора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85