Пополз. Я за ним. У нейтральной полосы Жуков внимательно осмотрел лощины и взгорки. А когда возвращались, как видно, были замечены немцами. Мины! Одна – впереди, другая – сзади. „Третья будет наша, прижимайся к земле!“ При этих словах я рванулся и накрыл, как мне предписано было службой, маршала своим телом. Мина разорвалась в четырех метрах, к счастью, на взгорке – осколки верхом пошли. Но взрывом нас сильно тряхнуло. Георгий Константинович потерял слух. Осмотревший его в Москве профессор сказал, что надо в госпиталь. „Какой госпиталь – столько забот!“ Пришлось врачу-специалисту приехать на фронт. Тут и лечились месяца два».
Жуков потом этим случаем даже бравировал. Когда в декабре 1967 года отмечал товарищеским ужином 70-летие Конева, тогдашний начальник Главного политического управления Советской Армии генерал А.А. Епишев выступил с длинным тостом. Oн высказал вполне здравую мысль, что «доблесть командующего фронтом состоит в управлении войсками, а не в том, чтобы рисковать жизнью и ползать по передовой на животе». По словам присутствовавшего на ужине Константина Симонова, Жуков возразил тостующему: «А я вот, будучи командующим фронтом, неоднократно ползал на животе, когда этого требовала обстановка и особенно когда перед наступлением своего фронта в интересах дела желал составить себе личное представление о переднем крае противника на участке будущего прорыва. Так что вот, признаюсь, было дело – ползал! – повторил он и развел руками, словно иронически извиняясь перед оратором в том, что он, Жуков, увы, действовал тогда вопреки этим застольным инструкциям».
Должен заметить, что в чуть не закончившемся трагически эпизоде на Курской дуге маршал действовал вопреки элементарному здравому смыслу. Ведь он никогда непосредственно не командовал танковыми частями. Для того чтобы разведать, пройдут ли на данном участке фронта танки, гораздо лучше годился бы толковый командир танкового батальона, чем заместитель Верховного Главнокомандующего.
Жуков, безусловно, был смелым человеком. Но в данном случае он напрасно рисковал не только собственной жизнью, но и жизнью подчиненного – офицера охраны. В чем-то этот поступок маршала сродни поступку немца-полковника из «Войны и мира», который во главе эскадрона отправился зажигать мост под огнем неприятельской артиллерии, тогда как достаточно было послать двух человек. Полковника не волновало, что пострадают его солдаты. Главное было доложить, что он сам во главе эскадрона зажигал мост, и получить за храбрость в бою лишний крестик. А что двоих подчиненных ранило и одного сразило наповал, так это, как говорил полковник: «Пустячок!». Для Жукова потери своих войск были если и не пустяком, то вещью, к которой он относился достаточно спокойно. И в разведку на нейтральную полосу полз, чтобы после отрапортовать: лично проверил, могут ли пройти танки на направлении главного удара.
Но думаю, этому поступку была и более глубинная причина. Георгий Константинович был военным до мозга костей. И хотел ощутить музыку боя, пусть на мгновение, но еще раз пережить то чувство, которое испытывает рядовой боец, ползущий по нейтральной полосе к вражеским окопам, как когда-то давно он сам, драгунский унтер-офицер, полз во главе группы разведчиков к немецким позициям, чтобы захватить «языка». И наверное, Жуков мысленно смотрел на себя с высот истории. Маршал, ползущий в разведку под вражеским огнем как простой солдат, – в этом есть что-то символическое.
Вот и Манштейн, полководец весьма неординарный, в июне 42-го, накануне решающего наступления на Севастополь, отправился на торпедном катере в не столь уж необходимую рекогносцировку вдоль южного берега Крыма. В мемуарах он объяснял это обернувшееся трагедией путешествие следующим образом:
«С целью ознакомления с местлостью я совершил плаванье на итальянском торпедном катере до Балаклавы… Мне необходимо было установить, в какой степени прибрежная дорога, по которой обеспечивалось все снабжение корпуса, могла просматриваться с моря и обстреливаться корректируемым огнем корабельной артиллерии. Советский Черноморский флот не решился взяться за выполнение этой задачи, видимо, из страха перед нашей авиацией».
Но не лучше ли было бы послать на такую рекогносцировку опытного офицера-артиллериста. Да и опасаться советского флота не было больших оснований: во время всей крымской кампании он вел себя на удивление пассивно. Адмиралы очень боялись потерять крупные корабли из-за ударов германской авиации, не очень-то надеясь на «сталинских соколов» и огонь маломощных корабельных зениток. Поэтому совершенно неоправданным риском была катерная поездка-прогулка. На катер налетели советские истребители, судно получило повреждение, несколько человек было убито и ранено. Смертельное ранение получил водитель Манштейна, а сам командующий 11-й армией едва избежал гибели. Думаю, Манштейну хотелось насладиться картиной для будущего учебника истории: полководец, обходящий войска на катере на фоне романтического крымского пейзажа.
Курская битва окончилась победой Красной Армии, освободившей Орел, Белгород и Харьков и устремившейся к Днепру. Однако советские потери многократно превысили немецкие. Манштейн утверждает, что его войска в ходе наступления на Курск потеряли 20 720 человек, в том числе 3 300 убитыми. Советские потери германский фельдмаршал оценивает в 17 тысяч убитых и отмечает, что в плен попало 34 тысячи красноармейцев. С учетом же раненых общую цифру потерь он увеличивает до 85 тысяч человек. Самое интересное, что в данном случае Манштейн ошибся не в большую, как можно было подумать, а в меньшую сторону. Даже заведомо приуменьшенные данные книги «Гриф секретности снят» превышают его цифры. Согласно им, в Курской оборонительной операции войска Воронежского фронта потеряли 27 542 человека убитыми и пропавшими без вести и еще 46 350 – ранеными и больными. Безвозвратные потери войск Степного фронта составили 27 452 человека, а санитарные – 42 606. В сумме два фронта потеряли не 85 тысяч челевек, как думал Манштейн, а минимум 144 тысячи бойцов и командиров и превосходили немецкие почти в семь раз. Если же предположить, что, как и на Центральном фронте, безвозвратные потери Воронежского и Степного фронтов были занижены втрое, то соотношение безвозвратных потерь на фронте участвовавших в «Цитадели» войск группы армий «Юг» становится почти 50-кратным или, если предположить, что Манштейн в германских потерях под цифрой 3 300 имел в виду только убитых, без пропавших без вести, то 25-кратным. Общее же соотношение всех потерь убитыми, пропавшими без вести и ранеными будет в этом случае 12:1. А на Центральном фронте, общие потери которого достигали 89 тысяч человек, соотношение оказалось немного утешительнее для Красной Армии – 4,5:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222
Жуков потом этим случаем даже бравировал. Когда в декабре 1967 года отмечал товарищеским ужином 70-летие Конева, тогдашний начальник Главного политического управления Советской Армии генерал А.А. Епишев выступил с длинным тостом. Oн высказал вполне здравую мысль, что «доблесть командующего фронтом состоит в управлении войсками, а не в том, чтобы рисковать жизнью и ползать по передовой на животе». По словам присутствовавшего на ужине Константина Симонова, Жуков возразил тостующему: «А я вот, будучи командующим фронтом, неоднократно ползал на животе, когда этого требовала обстановка и особенно когда перед наступлением своего фронта в интересах дела желал составить себе личное представление о переднем крае противника на участке будущего прорыва. Так что вот, признаюсь, было дело – ползал! – повторил он и развел руками, словно иронически извиняясь перед оратором в том, что он, Жуков, увы, действовал тогда вопреки этим застольным инструкциям».
Должен заметить, что в чуть не закончившемся трагически эпизоде на Курской дуге маршал действовал вопреки элементарному здравому смыслу. Ведь он никогда непосредственно не командовал танковыми частями. Для того чтобы разведать, пройдут ли на данном участке фронта танки, гораздо лучше годился бы толковый командир танкового батальона, чем заместитель Верховного Главнокомандующего.
Жуков, безусловно, был смелым человеком. Но в данном случае он напрасно рисковал не только собственной жизнью, но и жизнью подчиненного – офицера охраны. В чем-то этот поступок маршала сродни поступку немца-полковника из «Войны и мира», который во главе эскадрона отправился зажигать мост под огнем неприятельской артиллерии, тогда как достаточно было послать двух человек. Полковника не волновало, что пострадают его солдаты. Главное было доложить, что он сам во главе эскадрона зажигал мост, и получить за храбрость в бою лишний крестик. А что двоих подчиненных ранило и одного сразило наповал, так это, как говорил полковник: «Пустячок!». Для Жукова потери своих войск были если и не пустяком, то вещью, к которой он относился достаточно спокойно. И в разведку на нейтральную полосу полз, чтобы после отрапортовать: лично проверил, могут ли пройти танки на направлении главного удара.
Но думаю, этому поступку была и более глубинная причина. Георгий Константинович был военным до мозга костей. И хотел ощутить музыку боя, пусть на мгновение, но еще раз пережить то чувство, которое испытывает рядовой боец, ползущий по нейтральной полосе к вражеским окопам, как когда-то давно он сам, драгунский унтер-офицер, полз во главе группы разведчиков к немецким позициям, чтобы захватить «языка». И наверное, Жуков мысленно смотрел на себя с высот истории. Маршал, ползущий в разведку под вражеским огнем как простой солдат, – в этом есть что-то символическое.
Вот и Манштейн, полководец весьма неординарный, в июне 42-го, накануне решающего наступления на Севастополь, отправился на торпедном катере в не столь уж необходимую рекогносцировку вдоль южного берега Крыма. В мемуарах он объяснял это обернувшееся трагедией путешествие следующим образом:
«С целью ознакомления с местлостью я совершил плаванье на итальянском торпедном катере до Балаклавы… Мне необходимо было установить, в какой степени прибрежная дорога, по которой обеспечивалось все снабжение корпуса, могла просматриваться с моря и обстреливаться корректируемым огнем корабельной артиллерии. Советский Черноморский флот не решился взяться за выполнение этой задачи, видимо, из страха перед нашей авиацией».
Но не лучше ли было бы послать на такую рекогносцировку опытного офицера-артиллериста. Да и опасаться советского флота не было больших оснований: во время всей крымской кампании он вел себя на удивление пассивно. Адмиралы очень боялись потерять крупные корабли из-за ударов германской авиации, не очень-то надеясь на «сталинских соколов» и огонь маломощных корабельных зениток. Поэтому совершенно неоправданным риском была катерная поездка-прогулка. На катер налетели советские истребители, судно получило повреждение, несколько человек было убито и ранено. Смертельное ранение получил водитель Манштейна, а сам командующий 11-й армией едва избежал гибели. Думаю, Манштейну хотелось насладиться картиной для будущего учебника истории: полководец, обходящий войска на катере на фоне романтического крымского пейзажа.
Курская битва окончилась победой Красной Армии, освободившей Орел, Белгород и Харьков и устремившейся к Днепру. Однако советские потери многократно превысили немецкие. Манштейн утверждает, что его войска в ходе наступления на Курск потеряли 20 720 человек, в том числе 3 300 убитыми. Советские потери германский фельдмаршал оценивает в 17 тысяч убитых и отмечает, что в плен попало 34 тысячи красноармейцев. С учетом же раненых общую цифру потерь он увеличивает до 85 тысяч человек. Самое интересное, что в данном случае Манштейн ошибся не в большую, как можно было подумать, а в меньшую сторону. Даже заведомо приуменьшенные данные книги «Гриф секретности снят» превышают его цифры. Согласно им, в Курской оборонительной операции войска Воронежского фронта потеряли 27 542 человека убитыми и пропавшими без вести и еще 46 350 – ранеными и больными. Безвозвратные потери войск Степного фронта составили 27 452 человека, а санитарные – 42 606. В сумме два фронта потеряли не 85 тысяч челевек, как думал Манштейн, а минимум 144 тысячи бойцов и командиров и превосходили немецкие почти в семь раз. Если же предположить, что, как и на Центральном фронте, безвозвратные потери Воронежского и Степного фронтов были занижены втрое, то соотношение безвозвратных потерь на фронте участвовавших в «Цитадели» войск группы армий «Юг» становится почти 50-кратным или, если предположить, что Манштейн в германских потерях под цифрой 3 300 имел в виду только убитых, без пропавших без вести, то 25-кратным. Общее же соотношение всех потерь убитыми, пропавшими без вести и ранеными будет в этом случае 12:1. А на Центральном фронте, общие потери которого достигали 89 тысяч человек, соотношение оказалось немного утешительнее для Красной Армии – 4,5:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222