Маршал не только Ленина прилюдно называл авантюристом (что несправедливо) и германским агентом (что близко к истине, но что любопытно: на том съезде в Штокмазгофе были сотни, если не тысячи делегатов, а донес только один!). Александр Ильич, когда служил еще в императорской армии в Закавказье капитаном, участвовал в подавлении революционных выступлений 1905-1906 годов. А ведь даже после ареста жены, но еще находясь на свободе, после первых ставок с уже арестованными врагами народа маршал писал Ворошилову: «…Моя политическая база, на основе которой я жил в течение последних 20 лет, живу сейчас и буду жить до конца моей жизни – это наша великая партия ЛЕНИНА – СТАЛИНА, ее принципы, основы и генеральный курс… Я не безгрешен… Но со всей решительностью скажу, что я тотчас же перегрыз бы горло всякому, кто осмелился бы говорить и призывать к смене руководства… Мое политическое лицо не обрызгано ни одной каплей грязи и остается чистым, как оно было на протяжении всех 20 лет моего пребывания в рядах партии и Красной Армии… Если бы я имел за собой, на своей совести и душе хоть одну йоту моей вины в отношении политической связи с бандой врагов и предателей партии, родины и народа, я не только уже теперь, а еще в первые минуты, когда партия устами вождя товарища СТАЛИНА объявила, что сознавшиеся не понесут наказания, да и без этого, прямо и откровенно об этом заявил, в первую голову товарищу СТАЛИНУ и Вам. Но ведь нет самого факта для признания, нет вопросов моей политической вины перед партией и родиной как их врага, изменника и предателя».
Стиль письма Егорова удивительно напоминает стиль поступившего на него доноса. И доносчик, и маршал одинаковыми словами клянутся в политической благонадежности, оба вспоминают о своем двадцатилетнем пребывании в рядах партии. Фраза «я тот час же перегрыз бы горло всякому, кто осмелился бы говорить и призывать к смене руководства» вполне подошла бы Г.К. Жукову в 1957 году, в июне и в октябре. Сначала, когда он помогал Хрущеву громить «Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова», а потом, когда сам оказался в шкуре членов «антипартийной группы».
Во втором письме Ворошилову Егоров, уже исключенный из ЦК и ожидавший ареста, обращался «к вождю нашей партии, учителю моей политической юности в рядах нашей партии т. Сталину», верил, что «он не откажет засвидетельствовать… мою преданность Советской власти», вспоминал, что в Красной Армии проливал свою кровь «в борьбе с врагами на полях сражений», клялся «ценой жизни», что не изменник и не предатель. А в первом письме сообщал: «Я хочу в личной беседе заявить ему (Сталину. – Б С.), что все то светлое прошлое, наша совместная работа на фронте остается и впредь для меня самым дорогим моментом жизни и что это прошлое я никогда и никому не позволял чернить, а тем более не допускал и не могу допустить, чтобы я хоть в мыслях мог изменить этому прошлому и сделаться не только уже на деле, но и в помыслах врагом партии и народа». Александр Ильич явно рассчитывал, что Ворошилов покажет его письма Сталину, и вождь поверит в искренность соратника по борьбе с Деникиным и Пилсудским и прикажет прекратить начатую травлю. Егорову, судя по всему, доноса так и не предъявили. Иначе маршал вряд ли бы рискнул утверждать, будто его политическое лицо «не обрызгано ни одной каплей грязи», а предпочел бы покаяться (что его, впрочем, тоже бы не спасло). Сталин-то донос, можно не сомневаться, читал и знал цену егоровским уверениям.
На публикацию в «Знамени» откликнулись дочери Георгия Константиновича Эра и Элла. Во 2-м номере того же журнала за 1990 год появилось их гневное письмо: «Мы были в состоянии шока. Думается, что автор, который якобы „некоторое время не мог продолжать работу“, мог бы употребить его на установление подлинности столь поразившего его документа. Мы же не могли ни на минуту поверить, зная прямоту и честность отца, что он мог написать такую бумагу даже из-за „инстинкта самосохранения“, как предполагает Карпов. Больше всего нас убеждала в том, что это фальшивка, сама подпись. Бросается в глаза, что она не имеет ничего общего с подлинной его росписью. А также тот факт, что такого рода письмо отпечатано на машинке. Уж это-то могло бы насторожить В. Карпова!»
Эра Георгиевна и Элла Георгиевна добились проведения судебной экспертизы. Заключение эксперта Л.В. Макаровой гласило, что «различающиеся признаки устойчивы, существенны и образуют совокупность, достаточную для вывода о выполнении данной подписи не самим Жуковым Г.К., а другим лицом. Отмеченные выше внешнее сходство, совпадения отдельных общих и частных признаков… могут быть (вероятно) объяснены выполнением подписи с подражанием подлинным подписям Жукова Г.К.». И вывод: «Подпись от имени Жукова Г.К., расположенная в письме на имя Народного Комиссара обороны СССР тов. Ворошилова от 26 января 1938 г. справа от слов „Член ВКП(б)“, выполнена не самим Жуковым Георгием Константиновичем, а другим лицом, вероятно, с подражанием подлинным подписям Жукова Г.К.».
Владимир Васильевич Карпов результатами экспертизы был сражен наповал. В переиздания своих книг о Жукове злосчастный донос не включал, а в письме тогдашнему главному редактору «Знамени» Григорию Яковлевичу Бакланову заявил: «Если это действительно так (т. е. подпись под доносом не Георгия Константиновича. – Б.С.), я буду счастлив!» И стал оправдываться: «У меня на столе ксерокопии многих документов, написанных и подписанных лично Жуковым. Подписи под ними не всегда идентичны, это часто зависело от настроения маршала и от обстановки, в которой он подписывал документ. Но, разумеется, я не специалист-графолог и не могу (и не хочу!) опровергать его заключение. И поэтому прошу читателей и родственников маршала понять, что это письмо опубликовано без злого умысла, а мое безграничное уважение и любовь к Георгию Константиновичу, надеюсь, видны и понятны всем из каждой страницы моего повествования». И в заключение бывший фронтовой разведчик. Герой Советского Союза призвал компетентные инстанции «разобраться» с теми, кто хотел опорочить светлое жуковское имя: «Что касается фальшивки, я надеюсь, правоохранительные органы расследуют и установят, кто хотел скомпрометировать маршала Жукова этим письмом».
– Вот ведь какая психология у советского человека! Если документ подтверждает сложившееся у него отношение к тому или иному историческому герою, то его проверять, а тем более опровергать не стоит. Если же документ неудобен для сложившегося в сознании мифологического образа, то его проще всего объявить фальшивкой.
К сожалению, выводы эксперта отнюдь не проясняют, а только еще больше запутывают вопрос о том, кто же был автором доноса на Егорова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222
Стиль письма Егорова удивительно напоминает стиль поступившего на него доноса. И доносчик, и маршал одинаковыми словами клянутся в политической благонадежности, оба вспоминают о своем двадцатилетнем пребывании в рядах партии. Фраза «я тот час же перегрыз бы горло всякому, кто осмелился бы говорить и призывать к смене руководства» вполне подошла бы Г.К. Жукову в 1957 году, в июне и в октябре. Сначала, когда он помогал Хрущеву громить «Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова», а потом, когда сам оказался в шкуре членов «антипартийной группы».
Во втором письме Ворошилову Егоров, уже исключенный из ЦК и ожидавший ареста, обращался «к вождю нашей партии, учителю моей политической юности в рядах нашей партии т. Сталину», верил, что «он не откажет засвидетельствовать… мою преданность Советской власти», вспоминал, что в Красной Армии проливал свою кровь «в борьбе с врагами на полях сражений», клялся «ценой жизни», что не изменник и не предатель. А в первом письме сообщал: «Я хочу в личной беседе заявить ему (Сталину. – Б С.), что все то светлое прошлое, наша совместная работа на фронте остается и впредь для меня самым дорогим моментом жизни и что это прошлое я никогда и никому не позволял чернить, а тем более не допускал и не могу допустить, чтобы я хоть в мыслях мог изменить этому прошлому и сделаться не только уже на деле, но и в помыслах врагом партии и народа». Александр Ильич явно рассчитывал, что Ворошилов покажет его письма Сталину, и вождь поверит в искренность соратника по борьбе с Деникиным и Пилсудским и прикажет прекратить начатую травлю. Егорову, судя по всему, доноса так и не предъявили. Иначе маршал вряд ли бы рискнул утверждать, будто его политическое лицо «не обрызгано ни одной каплей грязи», а предпочел бы покаяться (что его, впрочем, тоже бы не спасло). Сталин-то донос, можно не сомневаться, читал и знал цену егоровским уверениям.
На публикацию в «Знамени» откликнулись дочери Георгия Константиновича Эра и Элла. Во 2-м номере того же журнала за 1990 год появилось их гневное письмо: «Мы были в состоянии шока. Думается, что автор, который якобы „некоторое время не мог продолжать работу“, мог бы употребить его на установление подлинности столь поразившего его документа. Мы же не могли ни на минуту поверить, зная прямоту и честность отца, что он мог написать такую бумагу даже из-за „инстинкта самосохранения“, как предполагает Карпов. Больше всего нас убеждала в том, что это фальшивка, сама подпись. Бросается в глаза, что она не имеет ничего общего с подлинной его росписью. А также тот факт, что такого рода письмо отпечатано на машинке. Уж это-то могло бы насторожить В. Карпова!»
Эра Георгиевна и Элла Георгиевна добились проведения судебной экспертизы. Заключение эксперта Л.В. Макаровой гласило, что «различающиеся признаки устойчивы, существенны и образуют совокупность, достаточную для вывода о выполнении данной подписи не самим Жуковым Г.К., а другим лицом. Отмеченные выше внешнее сходство, совпадения отдельных общих и частных признаков… могут быть (вероятно) объяснены выполнением подписи с подражанием подлинным подписям Жукова Г.К.». И вывод: «Подпись от имени Жукова Г.К., расположенная в письме на имя Народного Комиссара обороны СССР тов. Ворошилова от 26 января 1938 г. справа от слов „Член ВКП(б)“, выполнена не самим Жуковым Георгием Константиновичем, а другим лицом, вероятно, с подражанием подлинным подписям Жукова Г.К.».
Владимир Васильевич Карпов результатами экспертизы был сражен наповал. В переиздания своих книг о Жукове злосчастный донос не включал, а в письме тогдашнему главному редактору «Знамени» Григорию Яковлевичу Бакланову заявил: «Если это действительно так (т. е. подпись под доносом не Георгия Константиновича. – Б.С.), я буду счастлив!» И стал оправдываться: «У меня на столе ксерокопии многих документов, написанных и подписанных лично Жуковым. Подписи под ними не всегда идентичны, это часто зависело от настроения маршала и от обстановки, в которой он подписывал документ. Но, разумеется, я не специалист-графолог и не могу (и не хочу!) опровергать его заключение. И поэтому прошу читателей и родственников маршала понять, что это письмо опубликовано без злого умысла, а мое безграничное уважение и любовь к Георгию Константиновичу, надеюсь, видны и понятны всем из каждой страницы моего повествования». И в заключение бывший фронтовой разведчик. Герой Советского Союза призвал компетентные инстанции «разобраться» с теми, кто хотел опорочить светлое жуковское имя: «Что касается фальшивки, я надеюсь, правоохранительные органы расследуют и установят, кто хотел скомпрометировать маршала Жукова этим письмом».
– Вот ведь какая психология у советского человека! Если документ подтверждает сложившееся у него отношение к тому или иному историческому герою, то его проверять, а тем более опровергать не стоит. Если же документ неудобен для сложившегося в сознании мифологического образа, то его проще всего объявить фальшивкой.
К сожалению, выводы эксперта отнюдь не проясняют, а только еще больше запутывают вопрос о том, кто же был автором доноса на Егорова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222