Ведь любой более или менее опытный криминалист знает, что экспертиза по одной только подписи не имеет доказательной силы в судебном процессе. Слишком небольшой материал оказывается тогда в распоряжении эксперта. Написание отдельных букв автографа может значительно меняться в зависимости от настроения того, кто подписывает документ: здоров ли он или хворает, волнуется или спокоен. Об этом можно прочитать в любом учебнике криминалистики. Автор доноса наверняка волновался, когда сочинял его, и его подпись, поэтому, могла значительно отличаться от обычной. Что кому-нибудь в 38-м году могло прийти в голову подделывать подпись Георгия Константиновича под такого рода документом, не поверит ни один здравомыслящий человек. В тех условиях донос на Егорова был не компрометирующим документом, а свидетельством благонадежности и заявкой на карьерный рост. Слова из текста экспертизы о том, что подпись на документе выполнена «с подражанием подлинным подписям Жукова Г.К.», как раз способны только укрепить подозрения, что автором доноса был Георгий Константинович.
И совершенно непонятно, почему эксперт все время повторяет, что подпись выполнена «от имени Жукова Г.К.». В автографе ведь читается только «Жуков», а в его машинописной расшифровке – «Г. Жуков». Второго инициала «К.» нигде нет, равно как нет и указания на должность автора доноса. Вот если бы было написано: «Г. Жуков, командир 3-го кавалерийского корпуса», все было бы ясно и никаких сомнений не возникало бы. А так перед экспертом лежит документ, подписанный неким Г. Жуковым, судя по упоминанию И.В. Тюленева, – кавалеристом, но совсем не обязательно – Георгием Константиновичем Жуковым. И утверждать, будто донос выполнен «от имени» моего героя, строго говоря, эксперту не следовало.
Насчет же «прямоты и честности» маршала… Думаю, что из предшествовавшего разбора части «Воспоминаний и размышлений» читатели уже поняли: Георгий Константинович в своих мемуарах чаще отклонялся от истины, чем следовал ей. Впрочем, авторы многих других мемуаров немногим правдивей. Но на том же пленуме, когда громили Маленкова, Кагановича и других оппозиционеров, Жукову пришлось оглашать расстрельные списки, подписанные членами «антипартийной группы». Тут, по словам присутствовавшего на пленуме Константина Симонова, один из оппозиционеров прервал Георгия Константиновича и заявил, что «время было такое, когда приходилось подписывать некоторые документы, хотел ты этого или нет. И сам Жуков хорошо знает это. И если порыться в документах того времени, то, наверное, можно найти среди них такие, на которых стоит и подпись Жукова. Жуков резко повернулся и ответил: „Нет, не найдете. Ройтесь! Моей подписи вы там не найдете“. Конечно, Георгий Константинович прекрасно знал, что рыться в архивах опальным Кагановичу, Молотову и их соратникам никто не позволит. Неужели маршал и на этот раз солгал?
Я попытаюсь установить автора документа не с помощью графологической экспертизы, результаты которой в данном случае не могут служить доказательством. Я попробую проанализировать факты биографии Георгия Константиновича Жукова и сравнить их с тем, что сообщает о себе автор письма.
Доносчик в ноябре 1917 года был делегатом съезда 1-й армии Северного фронта в Штокмазгофе. Этот съезд открылся 30 октября 1917 года в Альтшваненбурге, частью которого была мыза Штокмазгоф. А. И. Егоров был там делегатом от 33-й дивизии. Съезд закончился 6 ноября. Жуков же, как мы помним, был младшим унтер-офицером в 6-м маршевом эскадроне 5-го запасного полка Юго-Западного фронта. Располагался этот полк в районе Балаклеи, больше чем за тысячу километров от лифляндского Штокмазгофа. И в автобиографии 1938 года Георгий Константинович отмечал, что во время «октябрьского переворота» вместе с эскадроном был на станции Савинцы Северо-Донецкой железной дороги в Харьковской губернии. Допустим, что Жуков придумал, как позднее ему приходилось несколько недель в районе Балаклеи укрываться от проукраински настроенных офицеров, желавших отомстить председателю эскадронного комитета за срыв «украинизации» эскадрона. Примем предположение, будто Георгий Константинович покинул эскадрон буквально сразу же, как только стало известно о захвате большевиками власти в Петрограде, скажем, 26-го или 27-го числа. Все равно ему бы катастрофически не хватило времени, чтобы попасть в Штокмазгоф к началу съезда. Ведь не на аэроплане же он летел? Да и с чего бы вдруг унтер-офицера Жукова понесло бы в Лифляндию, и кто бы его в 1-й армии в одночасье избрал на армейский съезд? К тому же в автобиографии 38-го года Георгий Константинович пунктуально указал, что был председателем эскадронного комитета и членом полкового совета, но ничего не сказал насчет своего участия в армейском съезде. Зачем ему было таить столь лестный для себя факт?
Обратил я внимание и на дату поступления доноса на Егорова в канцелярию наркома – 26 января 1938 года. В самом тексте письма никаких дат нет, а говорится только, что последний раз с Тюленевым автор разговаривал «сегодня» – Значит, письмо к наркому должно было поступить в тот же день, когда было написано, и передал его, скорее всего, сам доносчик. Следовательно, 26 января 1938 года командир по фамилии Жуков должен был находиться в Москве. Напомню, что 28 января того же года партсобрание вкатило Георгию Константиновичу выговор. Кто бы стал за два дня до этого посылать комкора в Москву?
Полагаю, у читателей уже исчезли последние сомнения, что Жуков ни с какого боку не причастен к доносу на Егорова и сам этот донос в глаза не видел. Но кто же был автором рокового для Александра Ильича письма? В ответе на этот вопрос нам помогут «Воспоминания и размышления». Рассказывая о своей службе в 1919 году в 4-м кавполку 1-й Московской кавалерийской дивизии, Георгий Константинович целую страницу посвятил встрече со своим однофамильцем: «…Я познакомился с комиссаром дивизии, моим однофамильцем, Жуковым Георгием Васильевичем. Это произошло при следующих обстоятельствах. Однажды ранним утром, проходя мимо открытого манежа, я увидел, что кто-то „выезжает“ лошадь. Подошел ближе, вижу, сам комиссар дивизии. Зная толк в езде и выездке, захотел посмотреть, как это делает комиссар.
Не обращая на меня внимания, комиссар весь в поту отрабатывал подъем коня в галоп с левой ноги. Но как ни старался, конь все время давал сбой и вместо левой периодически выбрасывал правую ногу. Я не удержался и крикнул:
– Укороти левый повод!
Комиссар, ничего не говоря, перевел коня на шаг, подъехал ко мне и, соскочив, сказал:
– А ну-ка, попробуй.
Мне ничего не оставалось делать, как подогнать стремена и сесть в седло. Пройдя несколько кругов, чтобы познакомиться с конем, я подобрал его и поднял в галоп с левой ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222
И совершенно непонятно, почему эксперт все время повторяет, что подпись выполнена «от имени Жукова Г.К.». В автографе ведь читается только «Жуков», а в его машинописной расшифровке – «Г. Жуков». Второго инициала «К.» нигде нет, равно как нет и указания на должность автора доноса. Вот если бы было написано: «Г. Жуков, командир 3-го кавалерийского корпуса», все было бы ясно и никаких сомнений не возникало бы. А так перед экспертом лежит документ, подписанный неким Г. Жуковым, судя по упоминанию И.В. Тюленева, – кавалеристом, но совсем не обязательно – Георгием Константиновичем Жуковым. И утверждать, будто донос выполнен «от имени» моего героя, строго говоря, эксперту не следовало.
Насчет же «прямоты и честности» маршала… Думаю, что из предшествовавшего разбора части «Воспоминаний и размышлений» читатели уже поняли: Георгий Константинович в своих мемуарах чаще отклонялся от истины, чем следовал ей. Впрочем, авторы многих других мемуаров немногим правдивей. Но на том же пленуме, когда громили Маленкова, Кагановича и других оппозиционеров, Жукову пришлось оглашать расстрельные списки, подписанные членами «антипартийной группы». Тут, по словам присутствовавшего на пленуме Константина Симонова, один из оппозиционеров прервал Георгия Константиновича и заявил, что «время было такое, когда приходилось подписывать некоторые документы, хотел ты этого или нет. И сам Жуков хорошо знает это. И если порыться в документах того времени, то, наверное, можно найти среди них такие, на которых стоит и подпись Жукова. Жуков резко повернулся и ответил: „Нет, не найдете. Ройтесь! Моей подписи вы там не найдете“. Конечно, Георгий Константинович прекрасно знал, что рыться в архивах опальным Кагановичу, Молотову и их соратникам никто не позволит. Неужели маршал и на этот раз солгал?
Я попытаюсь установить автора документа не с помощью графологической экспертизы, результаты которой в данном случае не могут служить доказательством. Я попробую проанализировать факты биографии Георгия Константиновича Жукова и сравнить их с тем, что сообщает о себе автор письма.
Доносчик в ноябре 1917 года был делегатом съезда 1-й армии Северного фронта в Штокмазгофе. Этот съезд открылся 30 октября 1917 года в Альтшваненбурге, частью которого была мыза Штокмазгоф. А. И. Егоров был там делегатом от 33-й дивизии. Съезд закончился 6 ноября. Жуков же, как мы помним, был младшим унтер-офицером в 6-м маршевом эскадроне 5-го запасного полка Юго-Западного фронта. Располагался этот полк в районе Балаклеи, больше чем за тысячу километров от лифляндского Штокмазгофа. И в автобиографии 1938 года Георгий Константинович отмечал, что во время «октябрьского переворота» вместе с эскадроном был на станции Савинцы Северо-Донецкой железной дороги в Харьковской губернии. Допустим, что Жуков придумал, как позднее ему приходилось несколько недель в районе Балаклеи укрываться от проукраински настроенных офицеров, желавших отомстить председателю эскадронного комитета за срыв «украинизации» эскадрона. Примем предположение, будто Георгий Константинович покинул эскадрон буквально сразу же, как только стало известно о захвате большевиками власти в Петрограде, скажем, 26-го или 27-го числа. Все равно ему бы катастрофически не хватило времени, чтобы попасть в Штокмазгоф к началу съезда. Ведь не на аэроплане же он летел? Да и с чего бы вдруг унтер-офицера Жукова понесло бы в Лифляндию, и кто бы его в 1-й армии в одночасье избрал на армейский съезд? К тому же в автобиографии 38-го года Георгий Константинович пунктуально указал, что был председателем эскадронного комитета и членом полкового совета, но ничего не сказал насчет своего участия в армейском съезде. Зачем ему было таить столь лестный для себя факт?
Обратил я внимание и на дату поступления доноса на Егорова в канцелярию наркома – 26 января 1938 года. В самом тексте письма никаких дат нет, а говорится только, что последний раз с Тюленевым автор разговаривал «сегодня» – Значит, письмо к наркому должно было поступить в тот же день, когда было написано, и передал его, скорее всего, сам доносчик. Следовательно, 26 января 1938 года командир по фамилии Жуков должен был находиться в Москве. Напомню, что 28 января того же года партсобрание вкатило Георгию Константиновичу выговор. Кто бы стал за два дня до этого посылать комкора в Москву?
Полагаю, у читателей уже исчезли последние сомнения, что Жуков ни с какого боку не причастен к доносу на Егорова и сам этот донос в глаза не видел. Но кто же был автором рокового для Александра Ильича письма? В ответе на этот вопрос нам помогут «Воспоминания и размышления». Рассказывая о своей службе в 1919 году в 4-м кавполку 1-й Московской кавалерийской дивизии, Георгий Константинович целую страницу посвятил встрече со своим однофамильцем: «…Я познакомился с комиссаром дивизии, моим однофамильцем, Жуковым Георгием Васильевичем. Это произошло при следующих обстоятельствах. Однажды ранним утром, проходя мимо открытого манежа, я увидел, что кто-то „выезжает“ лошадь. Подошел ближе, вижу, сам комиссар дивизии. Зная толк в езде и выездке, захотел посмотреть, как это делает комиссар.
Не обращая на меня внимания, комиссар весь в поту отрабатывал подъем коня в галоп с левой ноги. Но как ни старался, конь все время давал сбой и вместо левой периодически выбрасывал правую ногу. Я не удержался и крикнул:
– Укороти левый повод!
Комиссар, ничего не говоря, перевел коня на шаг, подъехал ко мне и, соскочив, сказал:
– А ну-ка, попробуй.
Мне ничего не оставалось делать, как подогнать стремена и сесть в седло. Пройдя несколько кругов, чтобы познакомиться с конем, я подобрал его и поднял в галоп с левой ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222