Еще – очень хотелось пить. Да и поесть Климент бы не отказался. Однако и об этом, как и об отдыхе, он старался даже не думать, чтобы не делать дорогу еще тяжелее.
Так – цепляясь за гриву лошади и жмурясь, чтобы хоть что-то увидать в ночи, он и продвигался куда-то вверх.
Один раз, услыхав сильный шум со стороны лагеря азарцев, Климент чуть было не повернул обратно. Но, памятуя о приказе Фредерика слушаться беспрекословно, тронулся дальше, бесконечно укоряя себя за то, что произошло в последний день.
Во-первых, за горячность, проявленную в бою. Как Судья, он не смел так распускаться.
Во-вторых, за неподчинение приказам старшего в их маленьком отряде. Это вообще тянуло на преступление. И при одной такой мысли Климент обозвал себя несколько раз скотиной.
В-третьих, за то, что Фредерик остался во вражьем стане, разгребать заваренную с его, Климента, «легкой» руки кашу. Он же, цельный Судья, был отослан, как недавно – юнцы из Ветряного.
В недавнем прошлом, года три назад, случилось нечто похожее. И те неприятные события часто всплывали в памяти Климента, как упрек его привычке торопиться в делах и словах…
Тогда он только вступил в должность Судьи Северного округа, заменив лорда Конрада, предавшего Королевский дом. Клименту едва исполнилось семнадцать лет.
Нельзя сказать, что ему в новинку было вести расследования, наказывать преступников и рисковать при всем при этом жизнью. Отец, Восточный Судья Освальд, часто брал его и старшего Бертрама с собой в разъезды по округу, обучал тонкостям судейского дела, «натаскивал» сыновей, как опытный волк молодых волчат. Но даже лорд Освальд больше надежд возлагал на рассудительного и хладнокровного старшего сына, а о резвом и чересчур быстром в суждениях и действиях младшем говорил только «надо ему перебесится».
Именно из-за торопливости и проиграл Климент свое первое дело Судьи.
Это случилось зимой, в поселке Белокамье в северных скалах, куда он поехал для разбирательств по просьбе местных жителей. Они прислали новому Судье Северного округа письмо, в котором кратко изложили суть своего дела.
В Белокамье перед зимними праздниками пропала девочка одиннадцати лет. Поиски селяне организовали сами, и через пару дней усилия дали результат – ее нашли, но изнасилованной и задушенной, в сугробах у реки.
Тот, на кого пали подозрения, был определен сразу.
В поселке за неделю до ужасных событий появились два сапожника – отец и сын. Они колесили по стране на своей маленькой повозке, которую тащила приземистая пегая лошадка, в поисках работы. Всяк ведь по-своему зарабатывает на кусок хлеба. И так получилось, что зимние праздники они приехали встречать в это горное село, мастеря башмаки и сапоги местным крестьянам.
На старого сапожника никто плохого не подумал – тот был слишком дряхлым – ему уже за семьдесят перевалило. А вот на его сына – мужчину лет пятидесяти – все сразу указали пальцем. Он-де, злодей, над девочкой надругался и убил ее, чтоб его не выдала. То, что это мог сделать кто-то из своих, крестьяне и думать не могли – все хорошо знали друг друга, а убитая считалась красавицей и всеобщей любимицей.
Так как преступник был пришлый, то самосуд ему устраивать не годилось (хотя вначале бока сапожнику намяли славно), и для справедливого решения позвали Судью. К тому же и отец обвиненного на коленях ползал перед крестьянами, умоляя не казнить сына без положенного суда. А горцы и в самом деле были готовы сбросить сапожника в пропасть. Но порядок есть порядок…
Клименту дело сразу показалось ясным и простым. Он даже скучал, пока занесенными снегом тропами ехал в Белокамье, предполагая скорый суд и не менее скорое исполнение приговора – за изнасилование и за убийство полагалась смерть.
На первое расследование с ним отправился Бертрам, который уже больше года судействовал в Восточном округе, заменив погибшего отца…
Молодой Судья, как и положено, начал со сбора информации.
Староста Белокамья предоставил ему и Бертраму для проживания и работы свой просторный дом, а сам переехал вместе с семьей к брату.
Первым для допроса в просторную горницу крестьянского дома, временно превратившуюся в кабинет Судьи, привели злосчастного сапожника. Тот ни в чем не признавался, твердил, что «не делал злого никому». Но против сапожника говорили улики. Например серебряное колечко девочки, которое нашли в его сумке. И отец убитой показал, что сапожник был у него в доме и снимал мерки с ног жены и дочки, а последнюю погладил по голове и даже подарил самодельную подвеску из кусочков кожи. Стало быть, по словам отца, девочка ему очень понравилась.
Потом последовали допросы жителей, но их рассказы не добавили никакого проблеска. Женщины вспоминали, какой хорошей была погибшая, плакали и громко сморкались при этом в свои необъятные платки, а мужчины отвечали на вопросы коротко, часто такими словами – «ничего не знаю».
Когда в деревне не осталось никого, с кем он еще не разговаривал (кроме бессловесных животных), Климент уже хотел выносить приговор, и не в пользу обвиняемого. Но Бертрам тогда его остановил:
– Ты еще не всех допросил. Слишком торопишься.
– Чего же больше? Все указывает на сапожника.
– Самый главный свидетель при убийстве – это тело жертвы. Его мы еще не видели.
Дальше Климент лишь наблюдал, ощущая себя неумелым подмастерьем.
Убитого ребенка уже похоронили, и крестьяне сперва возмутились, узнав, что бедняжку откопают, чтобы осмотреть. Однако, мешать Судьям никто не осмелился – это бы приравнялось к государственной измене.
Поэтому все жители Белокамья стояли хмурой молчаливой толпой у ограды своего кладбища, пока дюжие землекопы деревянными лопатами разбрасывали свежую могилу. Судьи были рядом. Один – старший – невозмутимо наблюдал за их работой, второй – младший – беспокойно похлопывал себя рукой, затянутой в перчатку, по бедру.
Из черной ямы наверх подняли тельце, завернутое в белое полотно, осторожно положили на гору накопанной земли.
Бертрам махнул землекопам, чтоб стали дальше, сам подошел, быстро кинжалом вспорол саван, открыл голову, грудь погибшей.
Серое детское личико с застывшим на нем выражением крайнего страдания (как ужасно видеть такое на лице ребенка), темные, удивительно красивые вьющиеся волосы, и тонкая надломленная шея с черными отпечатками пальцев, сложенные крестом руки на груди, тоже тонкие, полупрозрачные…
– Смотри сюда, – сказал Бертрам, указывая на пятна на шее. – Внимательно.
Клименту было тяжело. Он никогда еще не видел мертвого ребенка, убитого ребенка. В нем все клокотало. Он представил себе, как кричала эта девочка, когда ее терзали. Наверняка, она звала маму, она просила не делать ей больно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108