Остановились. Игорь стер со лба пот.
– У Лилен получается ее утихомирить, – пожаловался он. – У меня…
– Ты – папа, – посочувствовала Чигракова.
Время перевалило за полдень, солнце палило немилосердно. На прогалине, укрытой лишь прозрачной трепещущей тенью, стоять было неуютно, невзирая на все красоты южного леса. В небесной расплавленной синеве таяли очертания клина псевдоптиц, отправляющихся за море. Весенний гам звенел над зелеными кронами. Неуклюжая полу-ящерица, полу-рыба вроде вымершей ихтиостеги чуть одаль, в тени, медленно выползала из сохнущей лужи.
– Заметь, – сосредоточенно вышагивая по тропе, сказала Таисия, – экраноплан появился почти сразу после того, как Лили приняла решение. То решение, которое разворачивало Вольфов лицом к нам. И их убили.
Игорь поднял бровь. Зажатая в зубах травинка шевельнулась.
– Ты полагаешь, реши Лилен иначе, и убийцы бы развернулись? – со сдержанным сарказмом проговорил мастер.
– Игорь, ты забыл, с кем разговариваешь.
– Прошу прощения.
– Да я не о том, – подкупающе улыбнулась Таисия, остановившись. – Ты сам сверхполноценник, ты разговариваешь с эмиссаром Райского Сада, и при этом не понимаешь, какую я вижу здесь зависимость… Игорь, это похоже на действия корректора.
На лице мастера выразился глубокий скепсис.
– Это похоже на действия корректора, который способен нарушать закон причинности. При этом выставляя предопределенные связи. – Он помолчал. – Совершеннейшая фантастика.
– Но прецеденты известны.
– На это была способна только Ифе Никас. И то – по легенде.
– Такова легенда, – кивнула Таисия. – Но я знаю по меньшей мере четверых живущих.
Глава шестая. Дикий Порт
Цмайши, великая старейшина, первая среди женщин, сидит в кругу челяди. Прообраз круга – небесное собрание Ймерхши, породившей мир и людей. Ибо сказано:
Ймерхши, сияющая, грозная, ужасная видом,
Среди светил, громадная, восседает.
Она всему исток дает.
Все в ней успокаивается.
Дочери подле нее сидят, как горы.
Ймерхши, Мать-Начало, солнцу над кряжем подобна.
Она светоч смерти,
Она победа, она ликование.
Прочие женщины сидят по левую и правую руку старейшины, подобно могущественным дочерям богини, за ними – мужчины, в блеске завоеванных украшений, бахвалящиеся силой и ловкостью. Дети смотрят на величие матерей, разглядывают броню воинов и знаки отличия, гадая, который из доблестных зачал их; ждут куска из рук великой старейшины, чтобы подраться за него и выяснить, кто будет первым через несколько лет.
Все как велит честь.
Цмайши огромна, жестока и все еще очень сильна, но в очертаниях ее тела больше нет красоты. Тело стало тяжелым и часто болит. Это знак: ее срок на земле истекает. Годы ее собираются, как зажимы на косах храброго воина, и уже самих кос из-под них не увидеть… Цмайши близится к двум векам.
Она рождалась в блеске клинков, в девичестве ей не было равных. Даже брат ее того же выводка, великий Р’харта, что осмелился выйти из чрева прежде нее и доказал потом свое право отодвигать женщин, брат, достойно принявший ужаснейшую из судеб – даже он остерегался свирепости Цмайши. Но минули годы и десятилетия, войны и выводки, голод и поражения. Клыки ее затупились, сосцы иссохли, теперь ей немного нужно.
«Солгите!» – молит старуха.
Солгите ей. Скажите, что она дома, что над нею небо Кадары. Что мир ее по-прежнему, как и в начале времен – царствующий, первый, исполненный вечной славы. Что все ее дочери живы и плодоносны, что ее сыновья прославлены подвигами, и каждого не раз выбирала женщина для зачатия. Что доблесть и мощь не покинули человечество, и дети его мечтают о победоносной войне.
Она умирает. Солгите.
– Пусть расскажут легенду, – приказывает она, и вокруг утихает хруст костей на зубах. Ее дому нечасто выпадает сытная трапеза, и все же никто не смеет ослушаться. Никто не переспрашивает, какую легенду следует рассказать. Всем известна любимая история Цмайши, как и то, отчего величайшая из женщин желает склонять к ней свой слух. Пусть скажут о древних героях: о победах и упоении боя, о богах, склоняющихся перед людьми, о высокой любви и высокой чести. Цмайши услышит о себе и доблестном Р’харте.
Один из мужчин выходит и садится перед ней на землю. Старейшина взирает на него сверху, глаза ее полузакрыты; Цмайши не думает о том, что в прежние времена обладателя четырех кос не пустили бы не только на чтимое место перед нею, но и вообще в ее собрание. Даже прибирать объедки…
Не помнит.
Он хорош в речи. Говорит нараспев, искусно подчеркивая рычащие звуки. Язык, новый и понятный, оттого кажется более древним; слова, которыми в действительности было когда-то сложено повествование, погребены и истлели более полумиллиона лет назад.
Он в материнском чреве своих братьев убил.
Он пожрал их, человеческой плотью себя насытил.
Он из чрева как трехлетний ребенок вышел, сестру отодвинул.
Шакхатарши, сестра, говорит:
«Ш’райра, мой брат, воистину силой обладает.
Мать не от слабого зачинала, она взяла бога».
Цмайши не помнит и о том, что М’рхенгла проиграл бой выродку. Приказывает глазам не видеть, носу не чуять, что мужчина перед нею болен и слаб, что из его сердец бьются лишь два.
Пусть говорит. Пусть говорит о Ш’райре и Шакхатарши.
…уже давно не с чем сравнить умения живых. Людская техника надежна, куда надежней того гнилья, что делают х’манки, но слишком много минуло лет. Слишком давно не делают нового. Все износилось. Не взлетит корабль, не выстрелит пушка, и не на чем прочесть кристалл с записью, где светит истинное солнце родины, где лица и голоса давно утраченных храбрецов. Старые серьги Цмайши с передатчиками не только отказались работать – искрошились в пыль…
Никто уже не сделает новых.
Выродки пользуются сделанным руками х’манков. Дозволяют х’манкам записывать людские сказки. Поругание, хуже которого нет.
Ш’райра, приплод смерти, три заката увидел.
Он пожелал с юнцами отправиться,
Он, Ш’райра, за кровью хехрту идти вознамерился.
Юнцы: «Куда, чадо пятнистое, собрался?», – смеются.
Ш’райра когтей не выпускал, не обнажал зубы.
Он очи сузил, молча вперед ступил.
Он одному на спину лицо завернул,
Смертерожденный, второму челюсть разбил.
Неплодные девочки улыбнулись.
Ш’райра один за хехрту ушел.
Никто с ним идти не осмелился.
Ш’райра не обнажал зубов, не выпускал когтей,
Он ударом кулака убивал хехрту.
Он с сотней матерых самцов вернулся, тысячу, где убил, оставил.
Молодые женщины улыбнулись.
Ш’райра: «Дома матери не желаю», – говорит.
«Я о науке воинской хочу слышать».
Шакхатарши говорит:
«Мать наша первая из женщин, отец наш бог смерти.
Лучший из лучших наставник лишь тебя обуздает.
Имя ему Х’йарна, обитель его далеко отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
– У Лилен получается ее утихомирить, – пожаловался он. – У меня…
– Ты – папа, – посочувствовала Чигракова.
Время перевалило за полдень, солнце палило немилосердно. На прогалине, укрытой лишь прозрачной трепещущей тенью, стоять было неуютно, невзирая на все красоты южного леса. В небесной расплавленной синеве таяли очертания клина псевдоптиц, отправляющихся за море. Весенний гам звенел над зелеными кронами. Неуклюжая полу-ящерица, полу-рыба вроде вымершей ихтиостеги чуть одаль, в тени, медленно выползала из сохнущей лужи.
– Заметь, – сосредоточенно вышагивая по тропе, сказала Таисия, – экраноплан появился почти сразу после того, как Лили приняла решение. То решение, которое разворачивало Вольфов лицом к нам. И их убили.
Игорь поднял бровь. Зажатая в зубах травинка шевельнулась.
– Ты полагаешь, реши Лилен иначе, и убийцы бы развернулись? – со сдержанным сарказмом проговорил мастер.
– Игорь, ты забыл, с кем разговариваешь.
– Прошу прощения.
– Да я не о том, – подкупающе улыбнулась Таисия, остановившись. – Ты сам сверхполноценник, ты разговариваешь с эмиссаром Райского Сада, и при этом не понимаешь, какую я вижу здесь зависимость… Игорь, это похоже на действия корректора.
На лице мастера выразился глубокий скепсис.
– Это похоже на действия корректора, который способен нарушать закон причинности. При этом выставляя предопределенные связи. – Он помолчал. – Совершеннейшая фантастика.
– Но прецеденты известны.
– На это была способна только Ифе Никас. И то – по легенде.
– Такова легенда, – кивнула Таисия. – Но я знаю по меньшей мере четверых живущих.
Глава шестая. Дикий Порт
Цмайши, великая старейшина, первая среди женщин, сидит в кругу челяди. Прообраз круга – небесное собрание Ймерхши, породившей мир и людей. Ибо сказано:
Ймерхши, сияющая, грозная, ужасная видом,
Среди светил, громадная, восседает.
Она всему исток дает.
Все в ней успокаивается.
Дочери подле нее сидят, как горы.
Ймерхши, Мать-Начало, солнцу над кряжем подобна.
Она светоч смерти,
Она победа, она ликование.
Прочие женщины сидят по левую и правую руку старейшины, подобно могущественным дочерям богини, за ними – мужчины, в блеске завоеванных украшений, бахвалящиеся силой и ловкостью. Дети смотрят на величие матерей, разглядывают броню воинов и знаки отличия, гадая, который из доблестных зачал их; ждут куска из рук великой старейшины, чтобы подраться за него и выяснить, кто будет первым через несколько лет.
Все как велит честь.
Цмайши огромна, жестока и все еще очень сильна, но в очертаниях ее тела больше нет красоты. Тело стало тяжелым и часто болит. Это знак: ее срок на земле истекает. Годы ее собираются, как зажимы на косах храброго воина, и уже самих кос из-под них не увидеть… Цмайши близится к двум векам.
Она рождалась в блеске клинков, в девичестве ей не было равных. Даже брат ее того же выводка, великий Р’харта, что осмелился выйти из чрева прежде нее и доказал потом свое право отодвигать женщин, брат, достойно принявший ужаснейшую из судеб – даже он остерегался свирепости Цмайши. Но минули годы и десятилетия, войны и выводки, голод и поражения. Клыки ее затупились, сосцы иссохли, теперь ей немного нужно.
«Солгите!» – молит старуха.
Солгите ей. Скажите, что она дома, что над нею небо Кадары. Что мир ее по-прежнему, как и в начале времен – царствующий, первый, исполненный вечной славы. Что все ее дочери живы и плодоносны, что ее сыновья прославлены подвигами, и каждого не раз выбирала женщина для зачатия. Что доблесть и мощь не покинули человечество, и дети его мечтают о победоносной войне.
Она умирает. Солгите.
– Пусть расскажут легенду, – приказывает она, и вокруг утихает хруст костей на зубах. Ее дому нечасто выпадает сытная трапеза, и все же никто не смеет ослушаться. Никто не переспрашивает, какую легенду следует рассказать. Всем известна любимая история Цмайши, как и то, отчего величайшая из женщин желает склонять к ней свой слух. Пусть скажут о древних героях: о победах и упоении боя, о богах, склоняющихся перед людьми, о высокой любви и высокой чести. Цмайши услышит о себе и доблестном Р’харте.
Один из мужчин выходит и садится перед ней на землю. Старейшина взирает на него сверху, глаза ее полузакрыты; Цмайши не думает о том, что в прежние времена обладателя четырех кос не пустили бы не только на чтимое место перед нею, но и вообще в ее собрание. Даже прибирать объедки…
Не помнит.
Он хорош в речи. Говорит нараспев, искусно подчеркивая рычащие звуки. Язык, новый и понятный, оттого кажется более древним; слова, которыми в действительности было когда-то сложено повествование, погребены и истлели более полумиллиона лет назад.
Он в материнском чреве своих братьев убил.
Он пожрал их, человеческой плотью себя насытил.
Он из чрева как трехлетний ребенок вышел, сестру отодвинул.
Шакхатарши, сестра, говорит:
«Ш’райра, мой брат, воистину силой обладает.
Мать не от слабого зачинала, она взяла бога».
Цмайши не помнит и о том, что М’рхенгла проиграл бой выродку. Приказывает глазам не видеть, носу не чуять, что мужчина перед нею болен и слаб, что из его сердец бьются лишь два.
Пусть говорит. Пусть говорит о Ш’райре и Шакхатарши.
…уже давно не с чем сравнить умения живых. Людская техника надежна, куда надежней того гнилья, что делают х’манки, но слишком много минуло лет. Слишком давно не делают нового. Все износилось. Не взлетит корабль, не выстрелит пушка, и не на чем прочесть кристалл с записью, где светит истинное солнце родины, где лица и голоса давно утраченных храбрецов. Старые серьги Цмайши с передатчиками не только отказались работать – искрошились в пыль…
Никто уже не сделает новых.
Выродки пользуются сделанным руками х’манков. Дозволяют х’манкам записывать людские сказки. Поругание, хуже которого нет.
Ш’райра, приплод смерти, три заката увидел.
Он пожелал с юнцами отправиться,
Он, Ш’райра, за кровью хехрту идти вознамерился.
Юнцы: «Куда, чадо пятнистое, собрался?», – смеются.
Ш’райра когтей не выпускал, не обнажал зубы.
Он очи сузил, молча вперед ступил.
Он одному на спину лицо завернул,
Смертерожденный, второму челюсть разбил.
Неплодные девочки улыбнулись.
Ш’райра один за хехрту ушел.
Никто с ним идти не осмелился.
Ш’райра не обнажал зубов, не выпускал когтей,
Он ударом кулака убивал хехрту.
Он с сотней матерых самцов вернулся, тысячу, где убил, оставил.
Молодые женщины улыбнулись.
Ш’райра: «Дома матери не желаю», – говорит.
«Я о науке воинской хочу слышать».
Шакхатарши говорит:
«Мать наша первая из женщин, отец наш бог смерти.
Лучший из лучших наставник лишь тебя обуздает.
Имя ему Х’йарна, обитель его далеко отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138