Его жена ответила на невысказанный им вопрос:
– Я останусь и помогу тебе. – Он взглянул на нее снизу вверх, и Мэри-Эстер увидела в его глазах следующий вопрос. – Эдмунд, я несчетное число раз помогала при рождении детей. Я смогу помочь тебе.
Он, кивнув, посмотрел на нее с облегчением. Мэри-Эстер безумно хотелось прикоснуться к нему, но она понимала, что сейчас не время.
– В кладовой лежит несколько мотков веревки. Принеси самую тонкую и мягкую, а заодно прихвати немного ветоши, если найдешь ее. И там должны быть еще лампы. Возьми с собой вот эту, разожги другую и принеси ее.
Ему не надо было просить ее поторопиться. Стоя на коленях в этой темноте, Эдмунд в глубине души испытывал чувство облегчения, приглушенное, однако тревога не могла уничтожить его полностью. Ведь рядом была она, с ее находчивым умом и быстрыми ногами. Мэри-Эстер возвратилась с новой лампой и веревкой как раз в тот момент, когда вошел Гидеон с бутылочкой спирта. Эдмунд заставил ее выпить глоточек обжигающей жидкости, прежде чем она помогла ему влить немного в послушное горло кобылы. А Гидеон тем временем отправился готовить пойло из отрубей.
Спирт, похоже, помог Фее, потому что вскоре она снова принялась тужиться. С помощью Эдмунда и Мэри-Эстер кобыла перевернулась на грудь и с усилием попыталась подняться на ноги. Эдмунд без устали продолжал нежно подбадривать Фею, в то же время стараясь помочь ей. А Мэри-Эстер тянула Фею за уздечку, и в конце концов, издав продолжительный натужный стон, старая кобыла подобрала под себя колени и ухитрилась встать. Правда, какое-то время она устало раскачивалась из стороны в сторону, прежде чем снова смогла отдаться родовым схваткам.
Когда вернулся Гидеон, Эдмунд сдернул с себя куртку и закатал рукава нижней рубашки. Пока Мэри-Эстер держала голову Феи, гладя ее вспотевшую шею и подбадривая кобылу, Эдмунд с Гидеоном взялись за веревки, обернутые еще и тряпками, обвили ими уже показавшиеся задние ноги жеребенка и приготовились тянуть, чтобы помочь Фее, когда она будет тужиться. Да, это было долгое и трудное занятие, и несколько раз только резкий окрик Эдмунда не давал Фее снова без сил рухнуть на солому. Мимолетные взгляды, которые Мэри-Эстер успевала бросить на Эдмунда, говорили ей, что он испытывает те же самые чувства. Но в конце концов их усилия были вознаграждены, и жеребенок выскользнул на солому. А Эдмунд, опустившийся на колени, чтобы развязать веревки и прочистить ноздри новорожденного, сказал:
– Кобылка… она жива.
Спустя мгновение жеребенок чихнул, изогнулся, пошлепал своими мокрыми ушами и испустил этакий блеющий крик. Фея, устало повернув голову, ответила ему слабым ржанием, хотя она была слишком слаба, чтобы пошевелиться.
– Помоги мне подтянуть к ней жеребенка, – крикнул Эдмунд Гидеону.
Вдвоем они поднесли новорожденную кобылку к тому месту, где Фея могла без усилий насухо вылизать ее. И под медленной лаской шершавого материнского языка кобылка замигала своими длинными ресницами и снова чихнула, а вскоре уже попыталась встать, распрямляя длинные, хрупкие на вид ноги, неуклюжие, словно ходули. Наконец она сумела отыскать материнский сосок и животворное молоко в нем.
Только вот Фея уже не обращала ни на что внимания. Ноги ее подогнулись, и Эдмунд, оставив жеребенка на попечение Гидеона, вцепился в уздечку Феи и дернул ее вверх, крича:
– Ну держись же, дорогая! Давай, Фея, давай же, держись! Теперь ты не должна сдаваться! Пойло… дайте же кто-нибудь сюда это пойло! Может быть, ее удастся заставить съесть что-нибудь. Это должно придать ей сил.
Мэри-Эстер держала ведро, пока Эдмунд кормил Фею из собственных ладоней, хотя усталость не позволила ей сделать больше двух глотков. Но Эдмунд словно каким-то непостижимым образом влил в Фею свои силы, и в результате она осталась на ногах, а ее маленький жеребенок тем временем сосал молоко. Конечно, Фею пошатывало из стороны в сторону, конечно, ее голова все тяжелее и тяжелее свешивалась на плечо Эдмунда, и все-таки она накормила новорожденную. И только после того, как жеребенок наполнил свой желудок, Фея с протяжным вздохом снова опустилась на солому.
– Хорошая кобылка, – нараспев шептал Эдмунд, встав подле Феи на колени и гладя ее морду. – Ах ты, моя хорошая. Как отлично все у нас получилось. Теперь твоя малютка спит, и ты тоже можешь отдохнуть.
Гидеон принес меховую полость, чтобы набросить ее на Фею, и Эдмунд кивком показал конюху, что тот может уходить. Но поскольку Эдмунд решил подольше побыть с лошадью, то и Мэри-Эстер задержалась в стойле. Он говорил чуть слышно, и поначалу Мэри-Эстер решила, что муж разговаривает сам с собой. Эдмунд был благодарен ей за то, что она осталась с ним.
– Самая лучшая кобыла из всех, что у меня когда-либо были, самая лучшая лошадь, самая лучшая производительница… Ее жеребята – самые лучшие в этом графстве. А смелость-то какая! Ты ведь никогда ничего не боялась, Фея, верно? Какие только испытания ни выпадали на твою долю – и все ты преодолевала, да уж, смелости у тебя, что у льва. Ты ведь не покинешь своего детеныша, пока не выкормишь, не умрешь ведь, милая моя Фея? Хорошая кобылка, ах ты, моя хорошая.
Он держал голову лошади у себя на коленях, гладил ее и тихонько говорил. И Фея спокойно дышала, время от времени ее веки подрагивали или подергивались уши – она как будто откликалась на его голос, поскольку никаких иных движений сделать уже не могла. Мэри-Эстер в молчаливом сочувствии склонилась рядом, а под теплым боком Феи, пригревшись, спал новорожденный жеребенок. Эдмунд устало посмотрел на жену.
– С ней прошла моя молодость. Мой отец вырастил ее, вскормил буквально своими руками, как всегда делают в приграничных областях, и она за всю свою жизнь никогда не знала ни грубого слова, ни, упаси Господи, удара. Она совсем не боялась человеческих рук. Сколько верховых прогулок мы с ней совершили вместе? Должно быть, тысяч двадцать, от первой и до последней. Я скакал на ней, когда впервые приметил тебя… ты помнишь? – Мэри-Эстер кивнула. – На ней я приехал навестить тебя, и на ней я привез тебя в Морлэнд, она несла нас обоих… ты тогда сидела передо мной. Ты была такая маленькая и легкая, что Фея едва ли заметила этот груз. А теперь вот… – он посмотрел вниз, на свои руки, легонько поглаживающие шелковистые уши, и голос его чуть дрогнул: – Жизнь животных так коротка.
– У нее была счастливая жизнь, – сказала Мэри-Эстер.
Эдмунд ничего не ответил. Ночной мрак уже начинал светлеть, когда он, наконец, опустил тяжелую голову Феи на солому и утомленно поднялся на ноги. Мэри-Эстер, качавшаяся от усталости, тоже встала. Эдмунд, опустив глаза, только и смог вымолвить:
– Вместе с ней умерла и моя молодость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120