— Вы пытались выяснить, кто убил Дональда? — весело воскликнула миссис Хайбек.
— Я старался собрать материал для статьи. Пожалуйста, поймите…
— Дональда понять нельзя. Ни тогда, ни теперь. Если б он сам сказал мне, что он мертв, я бы подождала некролога, прежде чем поверить.
— Некрологам тоже не всегда можно верить, — заметил Флетч.
— Я бы надеялась, что тот, кто его написал, получил информацию не только от Дональда или его фирмы.
— Он умер. Его застрелили. На автостоянке одной из газет.
— Наверное, в это время где-то заседали присяжные.
— Что вы хотите этим сказать?
— Дональд всегда привлекает к себе внимание, если знает, что по какому-то процессу присяжные собираются вынести выигрышное для него решение. Он говорит, что это положительно сказывается на бизнесе.
— Он не застрелился, — уточнил Флетч. — Пистолет не нашли.
— Он ушел. Ушел в черных туфлях.
— Да, похоже, что так. Скажите, как часто вы приходите в дом, где жили раньше? Садовник вас не знает.
— Не слишком часто. Обычно я не захожу туда, не убедившись, что в саду никого нет. Я привыкла к тому, что дом пуст. Иногда появляется Жасмин. Выходит из дому и садится рядом со мной. Мы беседуем. Она уже знает, что жить с Дональдом более одиноко, чем одной. Он блуждает.
— В черных туфлях. Чем отличался вчерашний день?
— Вчерашний день? Дайте подумать. О, да, Дональда застрелили.
— Я имел в виду, почему вы остались у бассейна, несмотря на присутствие садовника?
— Было так тепло.
— Когда мы встретились, вы уже знали, что Дональд убит?
— Мне об этом известно. Точно не помню, когда я узнала о его смерти, до встречи с вами или после. Ваш вид, правда, меня удивил. Вы не были пьяны?
— Нет.
— От вас так разило спиртным.
— Вы знали о намерении Дональда пожертвовать музею пять миллионов до того, как я сказал вам об этом?
— Я постирала вашу одежду. Бампи-бампи-бам! Так гремели теннисные туфли в сушилке. Словно бегущий верблюд.
Игрок в бридж переместился на следующий стул.
— Как вы ездите по городу?
— По-разному.
— Расскажите, как попадаете к дочери, в свой…
— Я сажусь в пустой автомобиль. Когда приходит владелец, из магазина или откуда-то еще, я прошу отвезти меня в нужное мне место. Они отвозят.
— Всегда?
— Всегда. Я — седенькая старушка в цветастом платье и зеленых теннисных туфлях. С чего им отказывать? Бывает, что сначала мы заезжаем в другое место. Секрет в том, что я никуда не спешу. Иногда я попадаю в такие места, где иначе никогда бы не побывала.
Флетч нахмурился.
— Ваша дочь сегодня поступила точно так же.
— Правда? Я не объясняла ей, как это делается. Она не спрашивала. Но у нее, бедняжки, тоже нет денег.
— Сегодня вместе с вашей дочерью я ездил в монастырь святого Томаса и говорил с Робертом.
— Этот грешник!
— Почему вы так его называете?
— Вы не слышали о грехе пренебрежения?
— Нет.
— Роберт пренебрег жизнью, уйдя в монастырь. Подозреваю, он скорее бы сел в тюрьму, но знал, что отец это предотвратит, каким бы тяжким ни было совершенное им преступление. Я думаю, некоторым людям хочется сидеть в тюрьме. Вы согласны?
— Застрелив отца, он одним выстрелом убил бы двух зайцев, так?
— Именно так.
— Ваш сын, монах, сказал мне, что не будет горевать, если его отец попадет в ад.
— О, мы все относились к Дональду точно так же. А вы?
— Мне не довелось познакомиться с ним.
— Не жалейте об этом.
— Нэнси плакала, когда говорила Роберту, что их отец мертв.
— Нэнси! Я воспитала ее такой милой девушкой, а она стала шлюхой.
— Неужели?
— Вышла замуж за своего колледжского профессора. Как там его зовут?
— Том Фарлайф.
— Вчера вы не знали его имени. Сегодня знаете. Видите? Знаний у вас прибавилось.
— Если и прибавилось, то ненамного.
— Я стараюсь, чтобы его имя получило известность.
— Довольно странный человек, не правда ли?
— О, он душка. Очень добр ко мне. Публикует мои стихи.
— Что?
— Да, публикует. Разумеется, под своей фамилией.
Флетч наклонился вперед.
— Что?
— Я вижу, вам нравится узнавать новое.
— О чем вы говорите?
— Об этой маленькой книжице, «Нож. Кровь». В ней собраны мои поэмы.
Флетч вытаращился на седенькую старушку, сидящую на стуле в комнате отдыха «Агнес Уайтейкер Хоум».
— Вам действительно нравится играть со словами?
— Очень нравится, — подтвердила миссис Хайбек.
— Хай, ха, хау.
— Хорошие поэмы, не так ли?
— Я вам верю. Поэзия насилия, написанная…
— Несколько критиков, рецензировавших эти поэму, охарактеризовали их именно как «поэзия насилия». Возможно. Но скорее, поэзия истины и красоты. Я не люблю ярлыков.
— Ваше авторство полностью меняет смысл этих стихов.
— Правда? Такого быть не должно.
— Меняется точка отсчета. «Тротуары города, — процитировал Флетч. — Дорога без жалости!/ Ограбленные старушки!» Если думаешь, что написал это молодой мужчина, стихотворение кажется жестоким. Если узнаешь, что автор — шестидесятилетняя женщина…
— Я не сильна в литературной критике. Я знаю, что Тому нужны публикации, чтобы остаться в университете. Его собственные стихи блуждают, как Дональд, в черных туфлях. Никогда не могла понять, о чем они. Естественно, их никто не печатал. Тогда я дала ему свои поэмы. Ему нужно кормить пятерых моих внуков.
— Мой Бог! Жизнь безумна.
— Любопытная мысль.
— Том ведет себя так, словно сам написал эти поэмы.
— Все правильно. Это секрет, знаете ли. Даже Нэнси ни о чем не догадывается. Вы упомянули точку отсчета. Кто будет публиковать стихи старушки, живущей в дурдоме? Том — университетский профессор. Если он принесет стихи в издательство, их хотя бы прочтут. Так? И с этим ничего не поделаешь.
— Если люди настолько испорчены, что хотят слушать ложь, нельзя отказать им во лжи.
— Том работает сейчас над вторым сборником. Я помогаю. Ему нелегко, знаете ли. Когда каждый день читаешь пятидесятиминутные лекции, практически невозможно писать короткими, сжатыми строками, в которых каждое слово несет огромную смысловую нагрузку, да еще сохранять четкий ритм. Вы так не думаете?
— Я в этом ничего не понимаю.
— А вот я, с другой стороны, живу в тишине. Тишине такой глубокой, что, когда в нее вторгается звук, я осознаю истинное его значение, не только слышу его, но чувствую, пробую на вкус, рассматриваю со всех сторон. Я одна, и он один, мы отделены от окружающего мира. Тома, в его суетной жизни, с пятью детьми, звук отторгает. Я же холю и лелею звук и выражаю его словом, полностью ему соответствующим. Я думаю, что указала Тому доселе неведомый ему источник прекрасного. С его глаз словно спала пелена. И очень скоро некоторые стихотворения будут выходить из-под его пера, — Луиза Хайбек оглядела комнату отдыха. — А еще скорее наступит время ужина.
— Мне говорили, что Дональд Хайбек решил обратиться к религии, — сменил тему разговора Флетч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51