Точно сфинксы, с застывшими навсегда в приветствии рожами, они приняли возвращение блудного Государя просто и естественно. Нет! Не просто и не естественно! Алексашка хотел было обратить внимание Петра на необычный караул, но тот уже шагнул к ближайшему от себя Ревенанту.
В том было добрых семь футов. Темно-синяя форма, в сумерках кажущаяся почти черной, обрезанный вполовину для удобства бердыш с трехкилограммовым лезвием на конце, мощный арбалет за спиной, алая полоска берета. Справа на поясе подсумок с арбалетными болтами. Рукоять для натягивания в комплект не входила, поскольку обладающие отменным здоровьем Ревенанты без труда натягивали дакроновую тетиву руками.
– Здорово! – проговорил Петр, немного задирая голову. Все-таки Ревенант был сантиметров на десять повыше царя.
– Какого полку? – тут же вопрошал Алексашка.
– Че Гевары! – рявкнул Ревенант, скосив глазом на Государя. Тот под этим взглядом почувствовал себя неуютно и отвернулся к Меньшикову.
– Что-то я не знаю полковника Чекивара, – пробормотал он, – может, Федор Юрьевич нанял... А может, из новых... Кого мы там наняли в Англии?
– Нет, мин херц, у того прозвище вроде на «ась» кончалось... Блюмк... блю... бляншайсь...
– Бланшез! – поправил дорогого друга Государь, снова повернулся к караульному и хмыкнул: – Хорош! Звать как?
– Рольф! – Низкое рычание Ревенанта, казалось, могло принадлежать с таким успехом и тигру.
Пожав плечами, Петр вошел в двери. Следом двинулся и Меньшиков с солдатами. В гостиной зале, убранной по случаю недавнего празднования Нового года, было тепло и сухо. Петр повращал бешеными глазами и прошел дальше. У дверей в Грановитую палату застыла еще парочка бездушных дьяволов. Меньшиков перекрестился про себя и передернул плечами. Боль в заднице становилась все нетерпимей.
Быстрыми шагами Петр подошел к дверям и распахнул их.
– Все в сборе, – удовлетворенно заметил он, – а ты, майн либер камрад, сомневался.
– Заходи, Петруша! – донесся из глубины палаты давно забытый, ненавистный голос. – Зело рады, что возвернулся ты в целости и сохранности.
Меньшиков в испуге закрыл глаза. Вот и не верь теперь собственной корме! То, чего не ждали, но боялись – свершилось. Богоданная единокровная сестрица царя, нагло усевшись на царском троне, смотрела легко и вызывающе. Петра внезапно обуял приступ панического всепоглощающего страха, такой же, что заставил его девять лет назад бежать в Троицу в одном исподнем. У него задергалась левая щека, глаза закатились так, что были видны одни белки, левая рука вцепилась в правую и начала самопроизвольно дергаться.
– Мин херц! – воскликнул бледный Меньшиков.
– Шалый какой, – брезгливо произнесла Софья, – а и не изменился ничуть!
Ростислав встал со своего места и подошел к скривившемуся в эпилептическом припадке царю. У Петра, как известно, не было эпилепсии в привычном понимании этого слова, лишь легкие припадки при чрезмерном возбуждении. К сожалению, царь Петр так и не научился держать себя в руках. Вернее, его этому не учили, так как никто всерьез не воспринимал претензий долговязого мальчишки на трон. Покойная Наталья Кирилловна лишь ахала на проказы своего сорванца, да предлагала Никитке Зотову излишнюю динамику из Петра Лексеича выгонять чтением Библии.
Каманин еще немного посмотрел на Петра, а затем неожиданно влепил тому хлесткую оплеуху. Голова государя мотнулась в сторону и глаза внезапно возвратились на прежние места. Он удивленно посмотрел на человека, стоящего перед ним.
– Как ты посмел! – громко прошептал царь.
Каманин медленно сложил руку в кулак и на этот раз уже с наслаждением поднес прямо в рыло. Как будто ударная волна прошла по Грановитой палате: смятый царь, перевалившись через собственную голову, мешком осел на пол; Меньшиков Александр Данилыч, либер киндер унд брудер, моментально сгорбился и стал на голову ниже. Уж если Государя Великия, и Малыя, и Белыя награждают подобными плюхами, то чего ждать ему?
Половина сидящих за столом бояр втянула голову в плечи. В то время понимали толк в кулачных боях, многие были любителями этого дела, поэтому все на мгновение представили себя на царском месте. Очевидно, это было впервые – никто из них не хотел оказаться на этом месте. Ростислав Алексеевич помахал в воздухе разжатыми пальцами. Уж зело от души влепил по человечишке! Вернулся на свое место Премьер-министра и громко сказал Софье:
– Прошу прощения, Государыня. Давно это хотел сделать. Число зубов, выбитых вашим братцев изо ртов слуг своих, не поддается исчислению. Я и возжелал, чтобы он на своей шкуре ощутил это – каково самому получать.
Софья Алексеевна подняла на него свои пресветлые глаза, полные обожания.
– О нет, мой храбрый рыцарь! Не нужно просить прощения за столь удачную шутку. Вставай, Петруша! Дело будем говорить.
– Один момент, Софья Алексеевна! – попросил Премьер. – Пусть куда-нибудь уберут этого вора и педрилу.
Он пальцем указал на едва не наложившего в штаны Данилыча. Двое Ревенантов из четырех, охраняющих непосредственно Грановитую палату, подхватили бедолагу под руки и выволокли прочь. Петр уже оправился от нокаута и теперь стоял, хмуро потирая начинающую синеть челюсть. Сестра поманила его, и он подошел. Встал, как напроказничавший мальчишка перед троном, хмуро спросил:
– Ну, чего теперь?
Сесть ему не предложили. Ростислав пробормотал сквозь зубы: «Звиняй, Петр Ляксеич, мястов нетути», но его услышали лишь ближайшие бояре, царица, да полковник Волков, усмехнувшийся на эту сакраментальную фразу.
– Ну, рассказывай, братец, – предложила Софья, – а мы послушаем.
– Чего рассказывать? – насупился Петр. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. Долговязый, мрачный, насупившийся. Гадающий о том, что дальше. Думающий, что двадцать шесть – это еще не возраст. Стервенеющий при мысли, что дело жизни загублено. Задыхающийся от страха при мыслях о своей дальнейшей судьбе. Насчет Соньки он иллюзий не пытал – загубит как пить дать.
Но как она смогла выбраться из монастыря? Хотел же перед отъездом увеличить там охрану, поставить надежных людей. Даже дядюшка, Иуда, сидит как ни в чем не бывало... в глаза не смотрит, сволочь! Дать бы в рыло дорогое, чтобы душенька порадовалась, да уж не достать. Верзила энтот смотрит совсем плохо, ай-яй, что же будет?
Софья Алексеевна чуть прищурила глаза и медово-неприятным голосом пропела:
– Все рассказывай! Как там у иноземцев? Чему научился полезному? Как честь и достоинство Московского царя берег! Как позорил нас в Голландии, Англии, Австрии! Доездился, сукин сын! Вся Европа над нами потешается! Каковски царь, такова и держава! Пьянчуга! Сарынь! Дурак!!!
Раскрасневшаяся Государыня была великолепна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
В том было добрых семь футов. Темно-синяя форма, в сумерках кажущаяся почти черной, обрезанный вполовину для удобства бердыш с трехкилограммовым лезвием на конце, мощный арбалет за спиной, алая полоска берета. Справа на поясе подсумок с арбалетными болтами. Рукоять для натягивания в комплект не входила, поскольку обладающие отменным здоровьем Ревенанты без труда натягивали дакроновую тетиву руками.
– Здорово! – проговорил Петр, немного задирая голову. Все-таки Ревенант был сантиметров на десять повыше царя.
– Какого полку? – тут же вопрошал Алексашка.
– Че Гевары! – рявкнул Ревенант, скосив глазом на Государя. Тот под этим взглядом почувствовал себя неуютно и отвернулся к Меньшикову.
– Что-то я не знаю полковника Чекивара, – пробормотал он, – может, Федор Юрьевич нанял... А может, из новых... Кого мы там наняли в Англии?
– Нет, мин херц, у того прозвище вроде на «ась» кончалось... Блюмк... блю... бляншайсь...
– Бланшез! – поправил дорогого друга Государь, снова повернулся к караульному и хмыкнул: – Хорош! Звать как?
– Рольф! – Низкое рычание Ревенанта, казалось, могло принадлежать с таким успехом и тигру.
Пожав плечами, Петр вошел в двери. Следом двинулся и Меньшиков с солдатами. В гостиной зале, убранной по случаю недавнего празднования Нового года, было тепло и сухо. Петр повращал бешеными глазами и прошел дальше. У дверей в Грановитую палату застыла еще парочка бездушных дьяволов. Меньшиков перекрестился про себя и передернул плечами. Боль в заднице становилась все нетерпимей.
Быстрыми шагами Петр подошел к дверям и распахнул их.
– Все в сборе, – удовлетворенно заметил он, – а ты, майн либер камрад, сомневался.
– Заходи, Петруша! – донесся из глубины палаты давно забытый, ненавистный голос. – Зело рады, что возвернулся ты в целости и сохранности.
Меньшиков в испуге закрыл глаза. Вот и не верь теперь собственной корме! То, чего не ждали, но боялись – свершилось. Богоданная единокровная сестрица царя, нагло усевшись на царском троне, смотрела легко и вызывающе. Петра внезапно обуял приступ панического всепоглощающего страха, такой же, что заставил его девять лет назад бежать в Троицу в одном исподнем. У него задергалась левая щека, глаза закатились так, что были видны одни белки, левая рука вцепилась в правую и начала самопроизвольно дергаться.
– Мин херц! – воскликнул бледный Меньшиков.
– Шалый какой, – брезгливо произнесла Софья, – а и не изменился ничуть!
Ростислав встал со своего места и подошел к скривившемуся в эпилептическом припадке царю. У Петра, как известно, не было эпилепсии в привычном понимании этого слова, лишь легкие припадки при чрезмерном возбуждении. К сожалению, царь Петр так и не научился держать себя в руках. Вернее, его этому не учили, так как никто всерьез не воспринимал претензий долговязого мальчишки на трон. Покойная Наталья Кирилловна лишь ахала на проказы своего сорванца, да предлагала Никитке Зотову излишнюю динамику из Петра Лексеича выгонять чтением Библии.
Каманин еще немного посмотрел на Петра, а затем неожиданно влепил тому хлесткую оплеуху. Голова государя мотнулась в сторону и глаза внезапно возвратились на прежние места. Он удивленно посмотрел на человека, стоящего перед ним.
– Как ты посмел! – громко прошептал царь.
Каманин медленно сложил руку в кулак и на этот раз уже с наслаждением поднес прямо в рыло. Как будто ударная волна прошла по Грановитой палате: смятый царь, перевалившись через собственную голову, мешком осел на пол; Меньшиков Александр Данилыч, либер киндер унд брудер, моментально сгорбился и стал на голову ниже. Уж если Государя Великия, и Малыя, и Белыя награждают подобными плюхами, то чего ждать ему?
Половина сидящих за столом бояр втянула голову в плечи. В то время понимали толк в кулачных боях, многие были любителями этого дела, поэтому все на мгновение представили себя на царском месте. Очевидно, это было впервые – никто из них не хотел оказаться на этом месте. Ростислав Алексеевич помахал в воздухе разжатыми пальцами. Уж зело от души влепил по человечишке! Вернулся на свое место Премьер-министра и громко сказал Софье:
– Прошу прощения, Государыня. Давно это хотел сделать. Число зубов, выбитых вашим братцев изо ртов слуг своих, не поддается исчислению. Я и возжелал, чтобы он на своей шкуре ощутил это – каково самому получать.
Софья Алексеевна подняла на него свои пресветлые глаза, полные обожания.
– О нет, мой храбрый рыцарь! Не нужно просить прощения за столь удачную шутку. Вставай, Петруша! Дело будем говорить.
– Один момент, Софья Алексеевна! – попросил Премьер. – Пусть куда-нибудь уберут этого вора и педрилу.
Он пальцем указал на едва не наложившего в штаны Данилыча. Двое Ревенантов из четырех, охраняющих непосредственно Грановитую палату, подхватили бедолагу под руки и выволокли прочь. Петр уже оправился от нокаута и теперь стоял, хмуро потирая начинающую синеть челюсть. Сестра поманила его, и он подошел. Встал, как напроказничавший мальчишка перед троном, хмуро спросил:
– Ну, чего теперь?
Сесть ему не предложили. Ростислав пробормотал сквозь зубы: «Звиняй, Петр Ляксеич, мястов нетути», но его услышали лишь ближайшие бояре, царица, да полковник Волков, усмехнувшийся на эту сакраментальную фразу.
– Ну, рассказывай, братец, – предложила Софья, – а мы послушаем.
– Чего рассказывать? – насупился Петр. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. Долговязый, мрачный, насупившийся. Гадающий о том, что дальше. Думающий, что двадцать шесть – это еще не возраст. Стервенеющий при мысли, что дело жизни загублено. Задыхающийся от страха при мыслях о своей дальнейшей судьбе. Насчет Соньки он иллюзий не пытал – загубит как пить дать.
Но как она смогла выбраться из монастыря? Хотел же перед отъездом увеличить там охрану, поставить надежных людей. Даже дядюшка, Иуда, сидит как ни в чем не бывало... в глаза не смотрит, сволочь! Дать бы в рыло дорогое, чтобы душенька порадовалась, да уж не достать. Верзила энтот смотрит совсем плохо, ай-яй, что же будет?
Софья Алексеевна чуть прищурила глаза и медово-неприятным голосом пропела:
– Все рассказывай! Как там у иноземцев? Чему научился полезному? Как честь и достоинство Московского царя берег! Как позорил нас в Голландии, Англии, Австрии! Доездился, сукин сын! Вся Европа над нами потешается! Каковски царь, такова и держава! Пьянчуга! Сарынь! Дурак!!!
Раскрасневшаяся Государыня была великолепна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92