Это вырвалось случайно, по привычке - наверное, именно с этими словами он засыпал, когда была жива Мэгги. Он даже не сознавал, конечно, что говорит.
Зато я сознавала, и еще как. Лежала, смотрела на огонь и пыталась остановить слезы, но они все равно текли. Не скажи он это, я бы осталась и с радостью уснула в его объятиях. Однако слова прозвучали и разрушили уютный кокон, в котором я находилась. Снова вспомнилось, что я всего лишь временно занимаю чужое место, а тот факт, что оно уже никому не принадлежит, дела не менял. Надо бежать, думала я. На этом доме свет клином не сошелся, есть и другие места, где можно укрыться от Джорджа. Оставшись здесь, я поставлю на карту больше, чем могу себе позволить потерять.
И я покинула уютное кольцо мужских рук, каменея каждый раз, стоило лишь Уолтеру шевельнуться. Но он повернулся на спину и уснул еще глубже. Торопливо одевшись, я укрыла его получше. Он только вздохнул во сне. Тогда я опустилась на колени и коснулась губами его губ, давая ему шанс все-таки проснуться и удержать меня. Но и это его не разбудило. Минут пять я сидела рядом, стараясь запомнить его мирно спящим, потом поднялась к себе за вещами. Ключ оставила на кухонном столе. Словно сговорившись с судьбой, дверь закрылась за мной совершенно бесшумно. Слезы полились снова, когда я шла к машине, и не иссякали почти шесть часов, пока я кружила по извилистым улицам Хейстингса в ожидании утра.
В девять часов, измученная сверх всякой меры, я решила, что уже можно нанести визит, и постучалась в дверь дома Элизабет. Одного взгляда на меня ей было до-статочно, чтобы понять, что дело плохо. Она молча отвела меня в комнату над гаражом и ушла, а я впала в тяжелый сон, который длился почти двенадцать часов.
В дверь постучали. На часах было семнадцать минут десятого.
- Войдите! - прохрипела я.
Вошла Элизабет с кружкой чего-то горячего. Язык был как пергаментный, поэтому я ограничилась тем, что приглашающим жестом похлопала по постели. Она уселась и протянула мне кружку. Это был горячий шоколад.
Довольно долго царило молчание. Я прихлебывала напиток, прислушиваясь к тому, как сознание пробуждается от дремотного оцепенения.
- Хочешь поговорить? - спросила Элизабет, когда кружка опустела. - Я вроде как неплохой психоаналитик.
- А не о чем говорить, - усмехнулась я. - Просто пришло в голову, что самое время удалиться по-английски, пока дело не зашло слишком далеко.
- Зашла дальше, чем собиралась? - с пониманием уточнила она.
- Упс! В точку! - Я залихватски прищелкнула пальцами и расхохоталась как можно циничнее.
* * *
Элизабет обвела взглядом комнату, предоставленную мне для ночлега.
- Извини за все это. Свекровь постаралась. Мне бы и в голову не пришло сделать стены желтыми. - Она передернулась. - Фу!
Вселяясь, я совершенно не обратила внимания на окружающее и лишь теперь огляделась. Это было просторное помещение с двумя дверями: порог одной я переступила, поднявшись по лестнице на крышу гаража и оказавшись на крохотной лестничной площадке; другая, как выяснилось, вела в ванную. Двуспальная кровать не торчала посредине, а уютно пристроилась в углу. У окна стоял простой стол, в другом углу - шкаф в том же стиле, рядом с ним - комод, одновременно служивший туалетным столиком. Дощатый пол был прикрыт тканым ковром, очень похожим на деревенский половик, только большим и квадратным. Общее впечатление складывалось на редкость приветливое, как от чистенького деревенского домика. Лучшего места, где женщина может спрятаться от злого мужа, нельзя было и придумать.
- А мне нравится, даже очень, - честно призналась я. - Сколько возьмешь за постой?
- За постой ничего, - пожала плечами Элизабет. - Вот если захочешь остаться насовсем, тогда и поговорим. Давай не будем далеко заглядывать.
- Давай не будем. - Я благодарно улыбнулась.
- Вот ключи абсолютно от всего. - Она положила на стол целую связку. - Кухня и гостиная в твоем распоряжении, будь там как дома. И вообще, заходи в любое время. Детям не терпится с тобой познакомиться.
Когда дверь за Элизабет закрылась, я полежала, вначале прислушиваясь к затихающим шагам по лестнице, потом провожая взглядом сполохи огней проезжающих машин на потолке, и сама не заметила, как снова уснула.
Следующие три дня я провела в добровольном затворничестве, выходя только в магазин за питьевой водой и апельсинами, на которых могла сидеть месяцами. Не хотелось ни видеть кого-то, ни говорить с кем-то. Уважая мое настроение, Элизабет не навязывала свое общество.
В ящике стола нашлись бумага и ручка, и на третий день я отдала должное эпистолярному жанру: писала письма без адреса, просто чтобы высказать то, что приходило на ум или вспоминалось.
О том, например, как мы с отцом на Рождество засиживались допоздна в ожидании фильма «Филадельфийская история» (того прежнего, с Кэтрин Хепберн), который почему-то каждый раз показывал один из каналов. Или о том, как однажды мы с мамой (мне тогда было двенадцать) решили сами сшить костюм на Хэллоуин и какой это был жуткий провал. О школе танцев и о том, как мисс Мария (по-настоящему Магда, эмигрантка из Венгрии) хватала мой многострадальный подбородок всей пятерней и провозглашала басом: «Никогда, никогда я не видела такого жизнерадостного ребенка!»
И это была чистая правда. Я росла на редкость жизнерадостной и имела к тому все основания - единственный ребенок любящих, счастливых в браке родителей. Отцовская практика разрасталась, я могла позволить себе все, что хотела, и тем не менее рано научилась ценить радость собственного приработка, своих небольших, но независимых денег, научилась тратить их со вкусом и удовольствием (к примеру, на джинсы от лучших модельеров и деликатесы из фирменных магазинов). Почему же все так обернулось? Каким образом беззаботная, грациозная девочка, восхищавшая своими пируэтами строгую мисс Марию, превратилась в сварливую, озлобленную на весь мир женщину?
Снова и снова я задавала себе этот вопрос, но ответа не находила. Помнится, учителя предсказывали мне блестящее будущее, а потому считали своим долгом придираться по поводу и без повода. «Ты очень одаренная, Ванда, и, приложив достаточные усилия, сможешь стать кем захочешь. Ты уже выбрала себе профессию? С твоими способностями следует с детства стремиться к цели».
Увы, такой цели у меня не было. Мне легко давались как точные, так и гуманитарные науки, но не было особых предпочтений. По математике и родному языку я шла блестяще, неплохо справлялась и с факультативными предметами, но ничто не привлекало меня больше остального. Я даже не понимала, чего от меня, в сущности, хотят, почему все время повторяют, что я могу добиться того и этого, достигнуть той и этой высоты. Когда по результатам школьного опроса «Кто из выпускного класса добьется в жизни успеха» я обошла Анни Маги, претендентку на золотую медаль, и снова попала под ливень восхвалений, то так прямо и спросила преподавательницу английского:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Зато я сознавала, и еще как. Лежала, смотрела на огонь и пыталась остановить слезы, но они все равно текли. Не скажи он это, я бы осталась и с радостью уснула в его объятиях. Однако слова прозвучали и разрушили уютный кокон, в котором я находилась. Снова вспомнилось, что я всего лишь временно занимаю чужое место, а тот факт, что оно уже никому не принадлежит, дела не менял. Надо бежать, думала я. На этом доме свет клином не сошелся, есть и другие места, где можно укрыться от Джорджа. Оставшись здесь, я поставлю на карту больше, чем могу себе позволить потерять.
И я покинула уютное кольцо мужских рук, каменея каждый раз, стоило лишь Уолтеру шевельнуться. Но он повернулся на спину и уснул еще глубже. Торопливо одевшись, я укрыла его получше. Он только вздохнул во сне. Тогда я опустилась на колени и коснулась губами его губ, давая ему шанс все-таки проснуться и удержать меня. Но и это его не разбудило. Минут пять я сидела рядом, стараясь запомнить его мирно спящим, потом поднялась к себе за вещами. Ключ оставила на кухонном столе. Словно сговорившись с судьбой, дверь закрылась за мной совершенно бесшумно. Слезы полились снова, когда я шла к машине, и не иссякали почти шесть часов, пока я кружила по извилистым улицам Хейстингса в ожидании утра.
В девять часов, измученная сверх всякой меры, я решила, что уже можно нанести визит, и постучалась в дверь дома Элизабет. Одного взгляда на меня ей было до-статочно, чтобы понять, что дело плохо. Она молча отвела меня в комнату над гаражом и ушла, а я впала в тяжелый сон, который длился почти двенадцать часов.
В дверь постучали. На часах было семнадцать минут десятого.
- Войдите! - прохрипела я.
Вошла Элизабет с кружкой чего-то горячего. Язык был как пергаментный, поэтому я ограничилась тем, что приглашающим жестом похлопала по постели. Она уселась и протянула мне кружку. Это был горячий шоколад.
Довольно долго царило молчание. Я прихлебывала напиток, прислушиваясь к тому, как сознание пробуждается от дремотного оцепенения.
- Хочешь поговорить? - спросила Элизабет, когда кружка опустела. - Я вроде как неплохой психоаналитик.
- А не о чем говорить, - усмехнулась я. - Просто пришло в голову, что самое время удалиться по-английски, пока дело не зашло слишком далеко.
- Зашла дальше, чем собиралась? - с пониманием уточнила она.
- Упс! В точку! - Я залихватски прищелкнула пальцами и расхохоталась как можно циничнее.
* * *
Элизабет обвела взглядом комнату, предоставленную мне для ночлега.
- Извини за все это. Свекровь постаралась. Мне бы и в голову не пришло сделать стены желтыми. - Она передернулась. - Фу!
Вселяясь, я совершенно не обратила внимания на окружающее и лишь теперь огляделась. Это было просторное помещение с двумя дверями: порог одной я переступила, поднявшись по лестнице на крышу гаража и оказавшись на крохотной лестничной площадке; другая, как выяснилось, вела в ванную. Двуспальная кровать не торчала посредине, а уютно пристроилась в углу. У окна стоял простой стол, в другом углу - шкаф в том же стиле, рядом с ним - комод, одновременно служивший туалетным столиком. Дощатый пол был прикрыт тканым ковром, очень похожим на деревенский половик, только большим и квадратным. Общее впечатление складывалось на редкость приветливое, как от чистенького деревенского домика. Лучшего места, где женщина может спрятаться от злого мужа, нельзя было и придумать.
- А мне нравится, даже очень, - честно призналась я. - Сколько возьмешь за постой?
- За постой ничего, - пожала плечами Элизабет. - Вот если захочешь остаться насовсем, тогда и поговорим. Давай не будем далеко заглядывать.
- Давай не будем. - Я благодарно улыбнулась.
- Вот ключи абсолютно от всего. - Она положила на стол целую связку. - Кухня и гостиная в твоем распоряжении, будь там как дома. И вообще, заходи в любое время. Детям не терпится с тобой познакомиться.
Когда дверь за Элизабет закрылась, я полежала, вначале прислушиваясь к затихающим шагам по лестнице, потом провожая взглядом сполохи огней проезжающих машин на потолке, и сама не заметила, как снова уснула.
Следующие три дня я провела в добровольном затворничестве, выходя только в магазин за питьевой водой и апельсинами, на которых могла сидеть месяцами. Не хотелось ни видеть кого-то, ни говорить с кем-то. Уважая мое настроение, Элизабет не навязывала свое общество.
В ящике стола нашлись бумага и ручка, и на третий день я отдала должное эпистолярному жанру: писала письма без адреса, просто чтобы высказать то, что приходило на ум или вспоминалось.
О том, например, как мы с отцом на Рождество засиживались допоздна в ожидании фильма «Филадельфийская история» (того прежнего, с Кэтрин Хепберн), который почему-то каждый раз показывал один из каналов. Или о том, как однажды мы с мамой (мне тогда было двенадцать) решили сами сшить костюм на Хэллоуин и какой это был жуткий провал. О школе танцев и о том, как мисс Мария (по-настоящему Магда, эмигрантка из Венгрии) хватала мой многострадальный подбородок всей пятерней и провозглашала басом: «Никогда, никогда я не видела такого жизнерадостного ребенка!»
И это была чистая правда. Я росла на редкость жизнерадостной и имела к тому все основания - единственный ребенок любящих, счастливых в браке родителей. Отцовская практика разрасталась, я могла позволить себе все, что хотела, и тем не менее рано научилась ценить радость собственного приработка, своих небольших, но независимых денег, научилась тратить их со вкусом и удовольствием (к примеру, на джинсы от лучших модельеров и деликатесы из фирменных магазинов). Почему же все так обернулось? Каким образом беззаботная, грациозная девочка, восхищавшая своими пируэтами строгую мисс Марию, превратилась в сварливую, озлобленную на весь мир женщину?
Снова и снова я задавала себе этот вопрос, но ответа не находила. Помнится, учителя предсказывали мне блестящее будущее, а потому считали своим долгом придираться по поводу и без повода. «Ты очень одаренная, Ванда, и, приложив достаточные усилия, сможешь стать кем захочешь. Ты уже выбрала себе профессию? С твоими способностями следует с детства стремиться к цели».
Увы, такой цели у меня не было. Мне легко давались как точные, так и гуманитарные науки, но не было особых предпочтений. По математике и родному языку я шла блестяще, неплохо справлялась и с факультативными предметами, но ничто не привлекало меня больше остального. Я даже не понимала, чего от меня, в сущности, хотят, почему все время повторяют, что я могу добиться того и этого, достигнуть той и этой высоты. Когда по результатам школьного опроса «Кто из выпускного класса добьется в жизни успеха» я обошла Анни Маги, претендентку на золотую медаль, и снова попала под ливень восхвалений, то так прямо и спросила преподавательницу английского:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62