Он был старше меня лет на десять и в оные времена приходил к нам в «Сталинский сокол», и я готовил его статьи в печать, расцвечивал, старался делать их интересными, и они становились вдвое больше. Костя потом приглашал меня в ресторан, чтобы хоть таким образом поделиться гонораром, но я всегда отказывался. Писал он часто, писал скучновато и был рад, когда мы вместе с ним превращали его статью в очерк. Потом собрал их вместе и напечатал книгу. И подарил её со словами: «Иван! Спасибо тебе. Ты сделал из меня писателя». И всё хотел как-то отблагодарить, но я, конечно, решительно отверг все эти его посягательства.
Костя меня любил и просил, чтобы я его называл на ты, но я не хотел фамильярничать с таким важным и большим человеком.
– Где ты теперь? Устинов сказал, что демобилизовался и нигде не работаешь. Я на него насыпался: как же так! Дали затоптать лучшего журналиста? Надо же вернуть его в армию!
– Спасибо, Константин Иванович, за заботу, но я отказался. Хочу устраиваться в гражданской журналистике.
– В гражданской? Ты с ума сошёл! У тебя фронтовой опыт, знания авиации, да «Сталинский сокол» – это же твоя стихия. Ну, а если к Устинову не хочешь – иди ко мне. Дам тебе высокую зарплату, лучшую должность; будешь писателем при журнале. А?.. Соглашайся. И по рукам. Сегодня же подпишу приказ.
Я молчал. Проходили мимо двухэтажного особняка, на котором у входа на синем небесном поле красовалась вывеска: «Журнал ГУ ГВФ „Гражданская авиация“.
– Что такое ГУ? Ах, да: Главное управление.
Прошли на второй этаж – в кабинет редактора. Костя попросил секретаршу сварить кофе, принести конфет.
– Так что же ты молчишь? Беспривязное содержание: хочешь пришёл на работу, хочешь нет. Бесплатный билет на самолёт – лети куда угодно. И за границу – тоже. А?.. Соглашайся!
– Нет, Константин Иванович, спасибо вам за сватовство, но я невеста плохая, порченая: я исключён из партии. Не хочу осложнять вам отношения с начальством, а главное – с партийными органами.
Костя сник; его, как горевшую спичку, вдруг потушили. Он-то, конечно, знал, что такое быть исключённым из партии. Глухо спросил:
– За что?
– Не объяснили. Более того, исключён был в год смерти Сталина, а сообщили три года спустя, как вернулся в Москву. Где-то документы завалялись, не прислали в Румынию, а то бы и там не дали служить.
– Ясно, старичок. У нас на флоте в подобных случаях говорили: ша, братцы, не будем делать волну. Они тебя исключили, а мы восстановим. Поработаешь немного – восстановим. Я не из тех, кто отступает. На фронте хоть и не был, в гражданской авиации служил, но знаю: побеждают только те, кто наступает. Завтра пойду к маршалу, буду говорить с ним. А ты пиши заявление.
– Нет, Константин Иванович, не хочу эксплуатировать ваше хорошее ко мне расположение.
– Ну, а это разговор не мужской. Ты когда мне помогал, не считался ни со временем, ни со своими силами, а я, видишь ли, кого-то буду бояться. Нет, Иван, ты из меня бабу не делай, да я ради друга на всё пойду. Люди мы русские, и ты об этом не забывай. Пиши заявление!
Двинул в мою сторону листок бумаги. Я написал.
– Ну, вот. Паспорт есть?.. А служебное удостоверение?
– Ещё не отобрали. И даже пропуск в ЦК партии есть.
– Клади на стол все документы, и я поеду к маршалу. Сейчас же поеду.
– А кто у вас начальник? Я что-то не знаю.
– Маршал авиации Жаворонков, мужик трусоватый, всё на ЦК оглядывается, ну, да постараюсь его обломать. А не то скажу: «Тогда ухожу в отставку. Я не из тех, кто способен бросить товарища в беде».
На следующий день Костя мне рассказал, что вот эта его последняя фраза и решила все дело.
– Маршал никак не соглашался, говорил, что отношение к окружению Василия Сталина – это высокая политика, не подчиниться ей, значит, пойти против Хрущёва. Я тогда поднялся и торжественно произнёс эту фразу. Ну, маршал дрогнул, подошёл ко мне, положил руку на плечо. Мирно, по-отцовски проговорил:
– Ну, ну – ты остынь, Костя. Я ведь тоже подлецом-то никогда не был. И к Васе относился хорошо. А что ты так бьёшься за товарища, ценю. Я и сам такой, из той породы, что и Чкалов, Громов, Водопьянов. Зачисляй своего товарища, а если на нас бочку покатят – отобьёмся. Лётчики так и должны поступать.
Костя при этих словах даже прослезился; он был человеком сентиментальным, втайне пописывал стихи, любил музыку и был способен на крепкую мужскую дружбу. Вынул из стола приказ, подал мне. Я читал: «…назначить специальным корреспондентом журнала с окладом в 350 рублей».
– Будем ждать от тебя шесть очерков в год. И за каждый выплачивать по 400–500 рублей. В итоге зарплата, как у министра.
В сердце моём клокотала радость, мне хотелось обнять Костю, как во младенчестве я обнимал маму. Но я старался быть сдержанным, крепко пожал ему руку.
– Спасибо, Константин Иванович, такого подарка я ещё не получал ни от одного человека.
По коридору второго этажа он повёл меня в угловую комнату, тут строители производили ремонт.
– Твой кабинет. С месяц будут ремонтировать, а потом займёшь его. Пока же… посидишь в гадюшнике.
И, наклонившись ко мне:
– Я так называю комнату, где сидит секретарь парторганизации и заместитель ответственного секретаря журнала – два главных демагога. Ты, конечно, с ними поосторожней, но и палец в рот не клади. Словом, побудь с ними и узнаешь, чем дышит моя оппозиция.
Спустились на первый этаж и вошли в просторную комнату. Здесь находились трое: за внушительным столом под портретом Маяковского, как важный начальник, восседал молодой плечистый атлет с красивой шевелюрой кудрявых волос. Редактор назвал его:
– Тимур Валерьянович Переверзев, заместитель ответственного секретаря, наш начальник штаба.
И пояснил:
– Ответственного секретаря у нас пока нет, так он, Тимур Валерьянович, за главного повара: рисует макет, располагает статьи, фотографии, – и, конечно же, редактирует.
У окна, выходящего на улицу, сидел дядя лет сорока, с большим лбом и сверкающей лысиной – сильно похожий на Чаадаева:
– Масолов Борис Фомич, секретарь партийной организации.
И уже тише, как бы для меня одного, добавил:
– Вы хотя и беспартийный, но собрания у нас почти всегда открытые, – приглашаются все сотрудники.
Я подошёл к нему, протянул руку. Масолов, чуть привстав, сунул мне свою ладонь. Редактору сказал:
– Заранее-то не приглашайте; неизвестно ещё, какие у нас секреты возникнут.
У стены рядом с дверью сидел мужчина непонятного возраста, небольшой ростом, ничем не примечательный.
– Киреев Антон Васильевич, – сказал приветливо и крепко пожал мне руку.
Два стола были свободны. Показывая на один из них, редактор сказал:
– Здесь сидит Василенко, литературный сотрудник.
И, показав на другой стол:
– А здесь пока ваше место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142