Редактор вышел, но скоро вернулся и положил на мой стол подшивку журнала:
– Смотрите, изучайте; наш журнал пока суховат, здесь редки очерки, репортажи и уж совсем не частые гости рассказы, но с вашим приходом мы его надеемся серьёзно оживить.
Едва закрылась дверь за редактором, как Масолов, повернув ко мне могучий лоб, заговорил тоном явного недовольства:
– Обыкновенно при поступлении к нам на работу приходят на беседу к секретарю партийной организации. В случае с вами почему-то этим правилом пренебрегли.
Я пожал плечами, не знал, что ему ответить. А он при сгустившейся тишине, всё больше раздражаясь, продолжал:
– Секретарь райкома будет спрашивать о вас, а что я ему скажу? Дело-то ведь непростое, вы субъект необычный, – можно даже сказать экзотический. В райкоме-то уж, поди, прознали, что за птица к нам залетела. У меня непременно будут спрашивать всякие подробности.
– У меня секретов ни от кого нет, спрашивайте, что вас интересует.
Говорил я спокойно, но голова моя загудела, сердце набирало обороты; я знал, что голос мой будет дрожать, в нём появятся едва заметные противные свисты, – набрал полные лёгкие воздуха, сказал себе на манер ещё не забытого жаргона беспризорников: «Ша, братишечка, не пыли, не сори словами и делай вид, что никого не боишься». И ещё стороной шли мысли: «Фрукт этот вредный, с ним не заводись, не осложняй жизнь ни себе, ни редактору».
Масолов продолжал:
– Я вам не прокурор и не следователь – вопросы там задают, а здесь должна быть дружеская доверительная беседа.
– Я вас вижу в первый раз, но всё равно: буду откровенен.
– То-то и оно, что первый раз! За вами оттуда тянется чёрт знает какой хвост, а и здесь вы начинаете с нарушения.
– Ну, ладно, хватит вам, Борис Фомич! – вмешался Переверзев. – Пригласите его в партбюро и там поговорите. А сейчас…
Он сгрёб со стола кипу бумаг и принёс мне:
– Бросьте вы читать старые журналы, вот мы подготовили новый номер, скоро сдавать будем. Посмотрите, что тут с вашей точки зрения хорошо, а что и не очень.
Я склонился над макетом, над статьями. Дышал тяжело, щёки пылали. Масолов бросил мне перчатку, и я понял, что наши с ним разборки впереди, что много он попортит крови за меня редактору, – и это вот последнее обстоятельство волновало меня больше всего. Я успел заметить, что вид у Самсонова усталый, лицо землистое, нездоровое, а руки мелко подрагивают – признак непрочной, расшатанной нервной системы. Ох, как не хотелось бы мне добавлять ему служебных огорчений!
Долго смотрю на обложку; здесь крупным планом дана девушка-стюардесса, сходящая по трапу самолёта. Девушка стройная, красивая, но лицо её теряется во множестве второстепенных деталей, и в целом обложка не производит сильного впечатления. Я подумал: «Хорошо бы лицо её дать крупным планом, а рядом в сторонке или где-то в углу – показать её сходящей по трапу. И подпись: „Из дальних странствий возвратясь…“ Тогда понятен будет общий замысел снимка и ярко засветится изумительно красивое лицо».
Стал листать статью; большая, очевидно, пойдёт на открытие журнала. Несколько раз прочёл заглавие «Первые всполохи соревнования». Слово «всполохи» показалось странным, неточным. Удивился: неужели никто не поправил? И Самсонов пропустил. Но нет, редактор ещё статью не подписал. Статью готовил Масолов, а подписал Переверзев. «Батюшки! – бросилось мне в голову. – Как же они глухи к языку. Не слышать такой нелепицы!..»
Снова и снова читаю заголовок: слово претенциозное, вроде бы свежее, но оно явно не на месте. Что значит – всполохи соревнования? Проблески, предвестники, первые сигналы, признаки?.. Ничего подобного тут не слышится. Все эти синонимы далеки от логики и здравого смысла. Но вдруг я чего-то не понимаю? Вдруг как ошибаюсь?.. Готовил-то её Масолов! Судьба словно нарочно сталкивает меня с этим человеком. И всё-таки наверху легонько карандашом написал свой заголовок: «Дорогу осилит идущий».
Начинаю читать статью. Тема скучная, тянется как бесцветный прокисший кисель: о том, как в одном далёком авиаотряде «ширится», «развёртывается» соревнование. Называются профессии, фамилии, перечисляются показатели налёта, экономии горючего… Господи! Да что же они тут печатают?..
Подошёл Переверзев, склонился над столом. Я поднимаю голову и вижу, что в комнате кроме нас никого нет.
– Заработались, товарищ капитан. Пора обедать.
– Я был капитаном. Теперь-то в запасе.
– Вы молодой, вас по имени-отчеству как-то и называть неудобно.
Показал ему свой чертёж обложки:
– Я бы вот так подал эту тему. Лицо бы высветлил, показал крупным планом. Очень уж хороша девица.
– Мысль интересная. Будем думать. Ну, а статьи как?
– Написаны грамотно. Правда, скучновато, но это уж, наверное, стиль журнала таков. Я сужу, как газетчик.
– А вы поправьте их. К примеру, эту вот.
Извлёк из пачки статей масоловскую. Я возразил:
– Нет, эту править не стану. Разве что вот эту.
Показал на статью инженера Раппопорта.
– Ладно, поправьте эту. И эту вот… подборку мелких заметок.
Я взялся за дело, которое журналисты особенно не любят и считают самой чёрной работой: править, переделывать. Над статьёй просидел до конца дня, а заметки оставил назавтра.
В редакции уж никого не было, когда я вышел на улицу. До станции метро шёл пешком, на Киевском мосту остановился. Свесившись через перила, долго смотрел на тёмную грязную воду Москва-реки. Так счастливо начавшийся день испортился. Масоловская атака оставила горечь на сердце. Будет интриговать, вредить, – он, видно, конфликтует с редактором, имеет связи в райкоме. Станут придираться и, чего доброго, добьются увольнения, а редактору из-за меня останутся одни неприятности.
И всё-таки купил коробку конфет и дыню. Дети запрыгали от радости, а Надя, пришедшая домой почти в одно время со мной, постелив на стол новую скатерть, умыв и расчесав детей, заделав им в волосы новые бантики, весело проговорила:
– Будем считать, что у нас сегодня праздник.
Не спросила, с чего это я так расщедрился. Чувствовала какие-то перемены, но, что случилось, понять не могла. Вопросов не задавала, ждала, когда я сам обо всём расскажу. Я же сообщать свои новости не торопился; боялся, что забью в колокола раньше времени. Вдруг как из райкома или, того хуже, из ЦК партии потребуют отстранить меня, уволить из журнала, что же я тогда скажу Надежде? Нет уж, лучше я помолчу.
Наконец, Надя заговорила:
– С чего ты сегодня такой щедрый?
Я слукавил:
– Дыни скоро отойдут, надо покормить детей.
– А-а… Ну, ну. Ты вообще-то у нас мот известный, но в последнее время стал денежки прижимать.
И в этот самый момент, – а говорят ещё нет чудес на свете! – раздаётся стук в дверь и звонкий голос Панны Корш:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142