Оно и впрямь было неожиданным для тогдашней Европы, где было принято считать невозможным все, что совершалось бы не по воле Англии и Франции – версальских триумфаторов и диктаторов. А это соглашение шло против их воли.
К числу легенд относится и его внезапность. Этой легендой могли утешать себя на Даунинг-стрит и на Кэ д'Орсей: мол, коварные немцы и зловредные русские, встретившись на экономической конференции в Генуе, «вдруг» сговорились. Но дело было далеко не внезапным для тех, кто его сделал, – особенно для советской дипломатии. Здесь практическим инициатором ориентации РСФСР на контакт с веймарской республикой был, безусловно, сам Чичерин.
История Рапалльского соглашения и Генуэзской конференции – своеобразная страница советской внешней политики. В ней сошлись два поворота: один – в доселе негативном отношении западных держав к молодой Советской Республике. Другой – в поведении советских лидеров, которые впервые вышли на «открытую» международную сцену. Коммунистическая ортодоксия в духе только что созданного Коминтерна требовала громогласного объявления будущего краха капиталистической системы и грядущей мировой революции. Но этого не произошло. Новая тактика, разработанная Лениным и Чичериным (при участии Зиновьева и Сталина), предусматривала отказ от максималистских деклараций и переход к столь нелюбимой ранее пацифистской программе. Как писал Чичерин в феврале 1922 г. Ленину:
«Никакие наши заверения не рассеют опасений иностранного капитала. Он пойдет к нам только в том случае, если по общей нашей физиономии создаст себе убеждение в том, что идти к нам безопасно, что наша нынешняя система, т. е. политическая власть пролетариата, предоставляющая в собственных интересах определенное поле действия капиталу и в этих рамках гарантирующая интересы последнего, является действительно длительной и прочной системой. Иностранный капитал должен из всей совокупности фактов и, в частности, из всей совокупности наших выступлений в Генуе сделать вывод о том, что наш курс на сделку с капиталом является прочной и длительной системой. Если наши выступления в Генуе будут идти с этим вразрез, результатом будет то, что мы будем продолжать гибнуть без транспорта и с разоренным сельским хозяйством.
Мы должны, как марксисты и реалисты, трезво учитывать сложность нашего положения… Наша дипломатия преследует в конечном счете производственные цели, нашу внешнюю политику мы постоянно характеризуем как производственную политику, ставящую себе целью способствовать интересам производства в России. Если сегодня именно эти производственные цели являются для нас наиболее актуальными задачами момента, мы не должны упускать из виду, что какие бы то ни было выступления революционного характера будут идти с этими целями радикальнейшим образом вразрез. У нас уже давно принято и указано даже Пленумом Центрального Комитета строгое разделение Советского Государства и Коминтерна. Коммунистическая агитация предоставлена последнему. Советское же государство защищает политические и экономические интересы трудящихся масс России. Если мы вдруг в Генуе забудем это строгое разделение, мы поставим под вопрос все экономические достижения, составляющие для нас задачу момента. Выдвигание нами «симпатичных» лозунгов восстановления мирового хозяйства не помешает нашей деятельности как купцов. Но мы должны все время иметь в виду, что именно эта купеческая деятельность есть основное содержание нашей задачи в Генуе».
Большевиков не надо был учить пониманию связи политики и экономики. С молоком марксизма они восприняли – порой догматически-теоретически, но чаще сугубо практически и прагматически – постулат обусловленности всех политических и духовных явлений экономикой, сферой материального производства. Не приходится удивляться тому, что сразу после прихода к власти партия Ленина столкнулась с реальной и жестокой необходимостью мыслить экономическими понятиями, в том числе и в своей внешней политике. Это делал сам Ленин и его верные ученики, в числе которых видное место занимал Георгий Чичерин. Экономические отношения с ближайшим соседом Германией приобретали первостепенное значение, поскольку другие развитые капиталистические страны с 1917 года попали в разряд враждебных. Этой проблематики не был чужд и другой член Совнаркома – нарком по делам национальностей Иосиф Джугашвили-Сталин.
Правда, у «издревле» подозрительного к всяким империалистическим интригам и проискам Сталина скепсис давал себя знать. Сохранился обмен записками между Сталиным и Чичериным, строившим радужные планы использования богатых стран Запада в интересах советского государства и будущей всемирной революции. Сталин писал:
«Одни изучают, другие играют, третьи просто кривляются. Если все это принять за чистую монету, как это делает т. Чичерин, можно запутаться вконец. Одно ясно во всяком случае, что для серьезных деловых комбинаций с немцами или англичанами время еще не настало (оно только настает).
И. Сталин. 30.XI. 1921 г..»
Но вскоре это время настало, – когда самые крупные немецкие фирмы того времени проявили интерес к русскому рынку. Еще до Рапалло, а именно осенью 1921 года, Берлин по решению Политбюро ЦК РКП(б) посетил Леонид Красин (он тогда был наркомом по делам торговли и промышленности РСФСР) для ведения секретных переговоров с немецкими банкирами и промышленниками, в том числе об организации в России военной промышленности для удовлетворения запрещенных в Версале потребностей рейхсвера. Сталин был полностью в курсе переговоров Красина в Берлине. Уже тогда вырисовывались контуры будущей международной конференции, в которой примет участие молодая Российская советская республика. Посетив Германию, другой член ЦК, Карл Радек, докладывал Ленину (с докладом был ознакомлен и Сталин). Он считал, что необходимо:
«1. Не выжидание Генуэзской конференции, а продолжение нашей работы сепаратных переговоров, деловых сделок и разъяснения нашей точки зрения.
2. Работая на соглашение с Англией и Германией, избегать обострения отношений с Францией, ибо оно усилит нашу зависимость от Англии, затруднит давление на Германию.
3. В Генуе надо выступить с реалистической платформой, намечающей в общих рамках фактические пределы наших уступок: не цыганский торг с надеждой всех обмануть, а крупная политика игры сравнительно открытыми картами, которые всегда в исторических поворотах момента оказывались наиболее уместны.
4. Предложение деловитой программы ближайших шагов для восстановления русского хозяйства.
5. Идти на реальную сделку, не избегая срыва, если капиталистический мир будет посягать на суверенные права Советской России и пытаться наложить на нее тяготы, относительно которых мы убеждены, что мы не в состоянии будем их нести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
К числу легенд относится и его внезапность. Этой легендой могли утешать себя на Даунинг-стрит и на Кэ д'Орсей: мол, коварные немцы и зловредные русские, встретившись на экономической конференции в Генуе, «вдруг» сговорились. Но дело было далеко не внезапным для тех, кто его сделал, – особенно для советской дипломатии. Здесь практическим инициатором ориентации РСФСР на контакт с веймарской республикой был, безусловно, сам Чичерин.
История Рапалльского соглашения и Генуэзской конференции – своеобразная страница советской внешней политики. В ней сошлись два поворота: один – в доселе негативном отношении западных держав к молодой Советской Республике. Другой – в поведении советских лидеров, которые впервые вышли на «открытую» международную сцену. Коммунистическая ортодоксия в духе только что созданного Коминтерна требовала громогласного объявления будущего краха капиталистической системы и грядущей мировой революции. Но этого не произошло. Новая тактика, разработанная Лениным и Чичериным (при участии Зиновьева и Сталина), предусматривала отказ от максималистских деклараций и переход к столь нелюбимой ранее пацифистской программе. Как писал Чичерин в феврале 1922 г. Ленину:
«Никакие наши заверения не рассеют опасений иностранного капитала. Он пойдет к нам только в том случае, если по общей нашей физиономии создаст себе убеждение в том, что идти к нам безопасно, что наша нынешняя система, т. е. политическая власть пролетариата, предоставляющая в собственных интересах определенное поле действия капиталу и в этих рамках гарантирующая интересы последнего, является действительно длительной и прочной системой. Иностранный капитал должен из всей совокупности фактов и, в частности, из всей совокупности наших выступлений в Генуе сделать вывод о том, что наш курс на сделку с капиталом является прочной и длительной системой. Если наши выступления в Генуе будут идти с этим вразрез, результатом будет то, что мы будем продолжать гибнуть без транспорта и с разоренным сельским хозяйством.
Мы должны, как марксисты и реалисты, трезво учитывать сложность нашего положения… Наша дипломатия преследует в конечном счете производственные цели, нашу внешнюю политику мы постоянно характеризуем как производственную политику, ставящую себе целью способствовать интересам производства в России. Если сегодня именно эти производственные цели являются для нас наиболее актуальными задачами момента, мы не должны упускать из виду, что какие бы то ни было выступления революционного характера будут идти с этими целями радикальнейшим образом вразрез. У нас уже давно принято и указано даже Пленумом Центрального Комитета строгое разделение Советского Государства и Коминтерна. Коммунистическая агитация предоставлена последнему. Советское же государство защищает политические и экономические интересы трудящихся масс России. Если мы вдруг в Генуе забудем это строгое разделение, мы поставим под вопрос все экономические достижения, составляющие для нас задачу момента. Выдвигание нами «симпатичных» лозунгов восстановления мирового хозяйства не помешает нашей деятельности как купцов. Но мы должны все время иметь в виду, что именно эта купеческая деятельность есть основное содержание нашей задачи в Генуе».
Большевиков не надо был учить пониманию связи политики и экономики. С молоком марксизма они восприняли – порой догматически-теоретически, но чаще сугубо практически и прагматически – постулат обусловленности всех политических и духовных явлений экономикой, сферой материального производства. Не приходится удивляться тому, что сразу после прихода к власти партия Ленина столкнулась с реальной и жестокой необходимостью мыслить экономическими понятиями, в том числе и в своей внешней политике. Это делал сам Ленин и его верные ученики, в числе которых видное место занимал Георгий Чичерин. Экономические отношения с ближайшим соседом Германией приобретали первостепенное значение, поскольку другие развитые капиталистические страны с 1917 года попали в разряд враждебных. Этой проблематики не был чужд и другой член Совнаркома – нарком по делам национальностей Иосиф Джугашвили-Сталин.
Правда, у «издревле» подозрительного к всяким империалистическим интригам и проискам Сталина скепсис давал себя знать. Сохранился обмен записками между Сталиным и Чичериным, строившим радужные планы использования богатых стран Запада в интересах советского государства и будущей всемирной революции. Сталин писал:
«Одни изучают, другие играют, третьи просто кривляются. Если все это принять за чистую монету, как это делает т. Чичерин, можно запутаться вконец. Одно ясно во всяком случае, что для серьезных деловых комбинаций с немцами или англичанами время еще не настало (оно только настает).
И. Сталин. 30.XI. 1921 г..»
Но вскоре это время настало, – когда самые крупные немецкие фирмы того времени проявили интерес к русскому рынку. Еще до Рапалло, а именно осенью 1921 года, Берлин по решению Политбюро ЦК РКП(б) посетил Леонид Красин (он тогда был наркомом по делам торговли и промышленности РСФСР) для ведения секретных переговоров с немецкими банкирами и промышленниками, в том числе об организации в России военной промышленности для удовлетворения запрещенных в Версале потребностей рейхсвера. Сталин был полностью в курсе переговоров Красина в Берлине. Уже тогда вырисовывались контуры будущей международной конференции, в которой примет участие молодая Российская советская республика. Посетив Германию, другой член ЦК, Карл Радек, докладывал Ленину (с докладом был ознакомлен и Сталин). Он считал, что необходимо:
«1. Не выжидание Генуэзской конференции, а продолжение нашей работы сепаратных переговоров, деловых сделок и разъяснения нашей точки зрения.
2. Работая на соглашение с Англией и Германией, избегать обострения отношений с Францией, ибо оно усилит нашу зависимость от Англии, затруднит давление на Германию.
3. В Генуе надо выступить с реалистической платформой, намечающей в общих рамках фактические пределы наших уступок: не цыганский торг с надеждой всех обмануть, а крупная политика игры сравнительно открытыми картами, которые всегда в исторических поворотах момента оказывались наиболее уместны.
4. Предложение деловитой программы ближайших шагов для восстановления русского хозяйства.
5. Идти на реальную сделку, не избегая срыва, если капиталистический мир будет посягать на суверенные права Советской России и пытаться наложить на нее тяготы, относительно которых мы убеждены, что мы не в состоянии будем их нести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140