– Я угощаю!
– Ты, наверное, плохо меня расслышал, – уже недобро ухмыльнулся Пит. – Я сказал: «ЕСЛИ БЫ ТЫ НЕ БЫЛ ТАКОЙ СВОЛОЧЬЮ!..»
Они проводили Русского до самого кресла в самолете «Аэрофлота» и усадили его между двумя здоровенными русскими мужиками, один из которых тут же пристегнул Воробьева-Еременко к своей толщенной лапе наручником. Это были представители российского отдела Интерпола, специально прилетевшие за Сергеем-Валерием в Лос-Анджелес сегодня ночью.
– Знаете, что вас роднит и объединяет с русской милицией? – спросил на прощание «Воробьев-Еременко» у Пита и Боба.
– Что же? – поинтересовался вежливый Боб.
– То, что и у вас, и у них на меня нет – ни черта…
* * *
Браток у нас захандрил.
Не матюгается, по «фене не ботает» – в смысле: по-блатному не разговаривает. С дурацкими вопросами не лезет. Почти ни хрена не жрет, только воду пьет. Все больше лежит в садике и вздыхает.
Я-то знаю – отчего это с ним, но помалкиваю.
Он молчит, и я молчу. Он – не говорит, я – не спрашиваю.
Это мы еще с Ленинграда так с Шурой Плоткиным приучены. Не лезь другому в душу. Позовут – выслушай, постарайся помочь. Не позовут – делай вид, что ничего не происходит. Так всем легче.
А ночи три тому назад произошло вот что.
Браток у нас обычно спит в саду, на той самой ветке, с которой когда-то прыгал на Казахского Немца…
Я же дрыхну, как известно, в гостиной – на своем диванчике. И вот как-то в середине ночи – приспичило!
Встаю, глаз не открыть, лапы со сна не держат, иду-бреду к оконной щели, через которую собираюсь вылезти в сад пописать. Мне Тимур всегда эту щель оставляет…
Собрал все свои сонные силы, вспрыгнул на подоконник, как куль с дерьмом, только хотел было в эту щель просунуться, слышу – в саду возня какая-то!
Я уперся глазами в темноту, врубил свое «Котовое зрение ночного видения» и…
Батюшки-светы!.. Неужто у меня в глазах двоится?! Браток-то у нас в саду не один, а ДВА их – Братка!
И так играют они весело, так кувыркаются друг через дружку, так чего-то счастливо бормочут, так лижутся!..
А я… Вот ведь паскудство! Сразу же заподозрил Братка в «нетрадиционной половой ориентации». Это сейчас жутко модно! Как у Людей, так и у Животных.
Ну, думаю, нам только Педика еще в компахе не хватало… Теперь мы в полном комплекте!
Сна у меня уже ни в одном глазу, и даже писать напрочь расхотелось. Ну надо же?! Такой, можно сказать, Самец – и на тебе! Ну не может быть… Глазам своим не верю! Чтобы наш Браток?..
Вгляделся повнимательнее – точно, слава те Господи! Второй-то был не «Браток», а «Сеструха»! Натуральная ПУМОЧКА! КУГУАРОЧКА, можно сказать!.. ГОРНАЯ, как говорится, ЛЬВИЦА…
М-да-а-а… Это тебе не Шимпа – Обезьяна зацикленная, не Собака-Колли – звезда кино, мать ее за ногу!.. Это была НАСТОЯЩАЯ КУГУАРИХА – ХИЩНАЯ И ВЕСЕЛАЯ КРАСАВИЦА ЮЖНОКАЛИФОРНИЙСКИХ ГОР!
Ростом она была такая же громадная, как и наш Браток. Ну, может, слегка пониже в холке – на толщину сосиски, не больше. А красоты – неописуемой!
Так они замечательно и нежно играли, так прыгали друг на друга, так свивались в один гигантский клубок, так смешно удирали друг от друга, чтобы потом слиться в мощных и любовных объятиях, что в душу мою просто-напросто заползла самая откровенная и пошлая зависть…
Вот, видать, с тех пор Браток и захандрил.
Повторяю: я ни словом, ни взглядом не дал ему почувствовать, что видел в ту ночь. Молчал, как «хек мороженый, безголовый». И своих просил с вопросами к Братку не лезть. Все ждал, когда Браток сам проявится.
На четвертый день на «Парамаунте» выползли мы с Братком из нашего трейлера, у нас в тот день была небольшая досъемочка, и пошли прошвырнуться к Операторскому цеху, а заодно и погадить там втихаря.
На студии к нам с Братком уже привыкли – никто не цепляется, внимания не обращает. Все мы тут считаемся на работе – и я, и Браток, и Аль Пачино, и Сильвестр Сталлоне, и наша Нэнси, и Мерил Стрип… На каждого оборачиваться – голова отвинтится на хрен!
Добрели до нашего закутка, сделали свои дела, и Браток так осторожно меня спрашивает:
– Как вы думаете, Шеф, я уже совсем отснялся? Или мне еще чего-нибудь делать придется?
– Думаю, что совсем, – говорю. – И знаешь, Браток, давай без всякого Шефа и на ты! Уж для кого, для кого, а для тебя я – Кыся!
– Спасибо, – говорит, – Шеф… Ой! Виноват… Кыся! А ты не знаешь, мне отпуск хоть какой-нибудь полагается?
– Где «отпуск»? На «Парамаунте» или у нас в компахе?
– Ну вообще, отпуск… Повсюду.
– Нет проблем, Браток. Когда захочешь.
– Тогда, если можно, Шеф… То есть Кыся… Если можно, с завтрашнего дня. Не возражаешь?
Вот когда я растерялся, хоть плачь!
– Я-то не возражаю… – промямлил я. – Только я не думал, что это произойдет так скоро…
То ли Браток не врубился в мое состояние, то ли решил излишне не драматизировать ситуацию:
– Знаешь, Кыся, я бы уже и сегодня ушел, но мне же еще нужно попрощаться с Тимурчиком, Джеком, Питом, Бобом, Наташей… С тобой, Мартынчик! Да и вы же вот-вот отвалите отсюда… На хер мне ждать этого – только слезы лить, да? – неожиданно твердым голосом проговорил Браток и лизнул меня от ушей до хвоста так, что я два раза через голову перекувырнулся…
* * *
Провожали Братка до отрогов гор Сан-Габриэль четырьмя машинами. Джек, Наташа, Тимур, Браток и я – в «линкольне», Пит Морено со своим сыном Нуэнгом – на здоровенном «шевроле» со всеми полицейскими наворотами и прибамбасами, Боб – на собственной «мазде» вместе с Нэнси Паркер. И Саша Половец с Эллочкой, Саем и Зигеле Фрумкиными – на Сашином «гранд-чероки».
Когда взобрались наверх, в самую глухомань, откуда уже были видны желто-серые скалы, все вылезли из своих автомобилей, для которых и дороги-то дальше не было.
Я оглядел всю эту мишпуху и подумал, что за недолгое время пребывания в Калифорнии мы здорово обросли друзьями-приятелями!
Каждый автомобиль, не сговариваясь с остальными, преподнес Братку на прощание по свежей индюшке, купленной в «Ла раса меркадо». Даже для могучего Братка это было многовато. Но Браток тут же благодарно всех облизал и очень хозяйственно закопал двух индюшек «про запас» под каким-то деревом.
Никого не стесняясь, Браток окропил «собой» все вокруг – «пометил», так сказать, свой склад и свою территорию и сел перед нами, словно хотел сказать речь.
Но только подозвал к себе нас с Тимурчиком и, сидя, обнял передними лапами обоих. Повздыхал и сказал:
– Нет слов, братва…
Как-то умудрился прихватить клыками обе оставшиеся индюшки, оглядел всю компанию веселым глазом и исчез!
Но мы не двигались с места. Мы смотрели на желто-серые скалы, где в ожидании Братка сидела его знакомая Красотка-Пумочка – та самая, которая приходила к нему в гости в ту ночь в наш бунгальский садик при «Беверли-Хиллз-отеле».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– Ты, наверное, плохо меня расслышал, – уже недобро ухмыльнулся Пит. – Я сказал: «ЕСЛИ БЫ ТЫ НЕ БЫЛ ТАКОЙ СВОЛОЧЬЮ!..»
Они проводили Русского до самого кресла в самолете «Аэрофлота» и усадили его между двумя здоровенными русскими мужиками, один из которых тут же пристегнул Воробьева-Еременко к своей толщенной лапе наручником. Это были представители российского отдела Интерпола, специально прилетевшие за Сергеем-Валерием в Лос-Анджелес сегодня ночью.
– Знаете, что вас роднит и объединяет с русской милицией? – спросил на прощание «Воробьев-Еременко» у Пита и Боба.
– Что же? – поинтересовался вежливый Боб.
– То, что и у вас, и у них на меня нет – ни черта…
* * *
Браток у нас захандрил.
Не матюгается, по «фене не ботает» – в смысле: по-блатному не разговаривает. С дурацкими вопросами не лезет. Почти ни хрена не жрет, только воду пьет. Все больше лежит в садике и вздыхает.
Я-то знаю – отчего это с ним, но помалкиваю.
Он молчит, и я молчу. Он – не говорит, я – не спрашиваю.
Это мы еще с Ленинграда так с Шурой Плоткиным приучены. Не лезь другому в душу. Позовут – выслушай, постарайся помочь. Не позовут – делай вид, что ничего не происходит. Так всем легче.
А ночи три тому назад произошло вот что.
Браток у нас обычно спит в саду, на той самой ветке, с которой когда-то прыгал на Казахского Немца…
Я же дрыхну, как известно, в гостиной – на своем диванчике. И вот как-то в середине ночи – приспичило!
Встаю, глаз не открыть, лапы со сна не держат, иду-бреду к оконной щели, через которую собираюсь вылезти в сад пописать. Мне Тимур всегда эту щель оставляет…
Собрал все свои сонные силы, вспрыгнул на подоконник, как куль с дерьмом, только хотел было в эту щель просунуться, слышу – в саду возня какая-то!
Я уперся глазами в темноту, врубил свое «Котовое зрение ночного видения» и…
Батюшки-светы!.. Неужто у меня в глазах двоится?! Браток-то у нас в саду не один, а ДВА их – Братка!
И так играют они весело, так кувыркаются друг через дружку, так чего-то счастливо бормочут, так лижутся!..
А я… Вот ведь паскудство! Сразу же заподозрил Братка в «нетрадиционной половой ориентации». Это сейчас жутко модно! Как у Людей, так и у Животных.
Ну, думаю, нам только Педика еще в компахе не хватало… Теперь мы в полном комплекте!
Сна у меня уже ни в одном глазу, и даже писать напрочь расхотелось. Ну надо же?! Такой, можно сказать, Самец – и на тебе! Ну не может быть… Глазам своим не верю! Чтобы наш Браток?..
Вгляделся повнимательнее – точно, слава те Господи! Второй-то был не «Браток», а «Сеструха»! Натуральная ПУМОЧКА! КУГУАРОЧКА, можно сказать!.. ГОРНАЯ, как говорится, ЛЬВИЦА…
М-да-а-а… Это тебе не Шимпа – Обезьяна зацикленная, не Собака-Колли – звезда кино, мать ее за ногу!.. Это была НАСТОЯЩАЯ КУГУАРИХА – ХИЩНАЯ И ВЕСЕЛАЯ КРАСАВИЦА ЮЖНОКАЛИФОРНИЙСКИХ ГОР!
Ростом она была такая же громадная, как и наш Браток. Ну, может, слегка пониже в холке – на толщину сосиски, не больше. А красоты – неописуемой!
Так они замечательно и нежно играли, так прыгали друг на друга, так свивались в один гигантский клубок, так смешно удирали друг от друга, чтобы потом слиться в мощных и любовных объятиях, что в душу мою просто-напросто заползла самая откровенная и пошлая зависть…
Вот, видать, с тех пор Браток и захандрил.
Повторяю: я ни словом, ни взглядом не дал ему почувствовать, что видел в ту ночь. Молчал, как «хек мороженый, безголовый». И своих просил с вопросами к Братку не лезть. Все ждал, когда Браток сам проявится.
На четвертый день на «Парамаунте» выползли мы с Братком из нашего трейлера, у нас в тот день была небольшая досъемочка, и пошли прошвырнуться к Операторскому цеху, а заодно и погадить там втихаря.
На студии к нам с Братком уже привыкли – никто не цепляется, внимания не обращает. Все мы тут считаемся на работе – и я, и Браток, и Аль Пачино, и Сильвестр Сталлоне, и наша Нэнси, и Мерил Стрип… На каждого оборачиваться – голова отвинтится на хрен!
Добрели до нашего закутка, сделали свои дела, и Браток так осторожно меня спрашивает:
– Как вы думаете, Шеф, я уже совсем отснялся? Или мне еще чего-нибудь делать придется?
– Думаю, что совсем, – говорю. – И знаешь, Браток, давай без всякого Шефа и на ты! Уж для кого, для кого, а для тебя я – Кыся!
– Спасибо, – говорит, – Шеф… Ой! Виноват… Кыся! А ты не знаешь, мне отпуск хоть какой-нибудь полагается?
– Где «отпуск»? На «Парамаунте» или у нас в компахе?
– Ну вообще, отпуск… Повсюду.
– Нет проблем, Браток. Когда захочешь.
– Тогда, если можно, Шеф… То есть Кыся… Если можно, с завтрашнего дня. Не возражаешь?
Вот когда я растерялся, хоть плачь!
– Я-то не возражаю… – промямлил я. – Только я не думал, что это произойдет так скоро…
То ли Браток не врубился в мое состояние, то ли решил излишне не драматизировать ситуацию:
– Знаешь, Кыся, я бы уже и сегодня ушел, но мне же еще нужно попрощаться с Тимурчиком, Джеком, Питом, Бобом, Наташей… С тобой, Мартынчик! Да и вы же вот-вот отвалите отсюда… На хер мне ждать этого – только слезы лить, да? – неожиданно твердым голосом проговорил Браток и лизнул меня от ушей до хвоста так, что я два раза через голову перекувырнулся…
* * *
Провожали Братка до отрогов гор Сан-Габриэль четырьмя машинами. Джек, Наташа, Тимур, Браток и я – в «линкольне», Пит Морено со своим сыном Нуэнгом – на здоровенном «шевроле» со всеми полицейскими наворотами и прибамбасами, Боб – на собственной «мазде» вместе с Нэнси Паркер. И Саша Половец с Эллочкой, Саем и Зигеле Фрумкиными – на Сашином «гранд-чероки».
Когда взобрались наверх, в самую глухомань, откуда уже были видны желто-серые скалы, все вылезли из своих автомобилей, для которых и дороги-то дальше не было.
Я оглядел всю эту мишпуху и подумал, что за недолгое время пребывания в Калифорнии мы здорово обросли друзьями-приятелями!
Каждый автомобиль, не сговариваясь с остальными, преподнес Братку на прощание по свежей индюшке, купленной в «Ла раса меркадо». Даже для могучего Братка это было многовато. Но Браток тут же благодарно всех облизал и очень хозяйственно закопал двух индюшек «про запас» под каким-то деревом.
Никого не стесняясь, Браток окропил «собой» все вокруг – «пометил», так сказать, свой склад и свою территорию и сел перед нами, словно хотел сказать речь.
Но только подозвал к себе нас с Тимурчиком и, сидя, обнял передними лапами обоих. Повздыхал и сказал:
– Нет слов, братва…
Как-то умудрился прихватить клыками обе оставшиеся индюшки, оглядел всю компанию веселым глазом и исчез!
Но мы не двигались с места. Мы смотрели на желто-серые скалы, где в ожидании Братка сидела его знакомая Красотка-Пумочка – та самая, которая приходила к нему в гости в ту ночь в наш бунгальский садик при «Беверли-Хиллз-отеле».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128