Порывшись в кармане, он вытащил коробок спичек. Рассыпав их по столу, Сундбек произвел несколько простейших вычислений, а затем написал в тетради цифры от единицы до девяти и отдельно от них – нуль. Соответственно каждой цифре были разложены спички – от одной до десяти. Десятая кучка больше всех заинтересовала Кагота, потому что она не имела обозначения на бумаге.
– Так вот, – многозначительно произнес Сундбек, – десять спичек обозначаются цифрой десять. Знак нуль вообще-то обозначает ничего, отсутствие числа. Скажем, если у вас, Кагот, нет ни одной спички, это и будет нуль.
– Но почему, если мы к единице приставляем нуль, получается так много? – недоумевал Кагот.
Сами очертания цифр ему напомнили многие вещи. Ну, о единице и разговора не было – она была понятна с первого взгляда. А вот двойка явно походила на крюк, на который в яранге вешали над огнем чайник или котел. Три напоминало завиток моржовой кишки, четыре – перевернутый стул из кают-компании «Мод», а пятерка была тем же крюком, что и двойка, но только перевернутым. Шесть – это небольшой кусок ремня, семерка – надломленный болью в пояснице старик. Восьмерка вполне могла быть очками, поставленными стоймя, а девятка – то же самое, что и шестерка, только наоборот. Но десятка…
– Если вы будете задумываться над вещами, не относящимися к тому, что я вам говорю, – строго заметил Сундбек, – то из нашего обучения ничего не получится. Вы должны верить каждому моему слову, понимать его так, как я вам говорю.
Кагот молча кивнул. В самом деле, своими вопросами он, похоже, ставил в тупик учителя, и тот терял нить объяснения.
С помощью спичек арифметические действия в пределах первого десятка пошли на лад, и за короткое время Кагот научился быстро складывать и вычитать. Вычислительные действия Каготу понравились куда больше, чем попытки овладеть звуками и письмом.
Когда он удалился в свою каюту, утомленный необычным для него занятием, Олонкин заметил:
– Мне кажется, что с грамотой ничего не получится…
– Почему? – спросил Амундсен.
– Потому что надо обучать его какой-то одной грамоте – либо русской, либо английской, либо норвежской… Чукотской грамоте обучать его невозможно по той причине, что ее попросту не существует.
– А какой же грамоте учит Алексей Першин? – спросил Амундсен.
– Я интересовался этим, – ответил Олонкин. – Алексей одновременно учит и русскому языку и русской грамоте. При этом сам учится чукотскому. Мне же начинать изучать язык здешних аборигенов нет никакого смысла, раз мы через несколько месяцев покинем Чукотку. Вряд ли потом в своей жизни мне доведется встретиться с ее жителями.
– Но ведь числа он сразу начал понимать! – возразил Сундбек.
– Может быть, потому, что математика – наука более общая и абстрактная, нежели грамота, – заметил Амундсен. – Грамота тесно связана с языком, и Олонкин совершенно прав, что обучать Кагота надо какой-то одной грамоте, и, на мой взгляд, русской.
– Почему именно русской? – спросил Ренне.
– Ну, во-первых, он остается русским подданным, а во-вторых, насколько я понял, у русских большевиков здесь весьма серьезные намерения в области просвещения.
– Но ведь Кагот не знает русского языка, – напомнил Олонкин.
– А почему бы вам не учить его одновременно и русскому языку? – предложил Амундсен.
Решено было Кагота обучать русскому языку и русской грамоте и арифметике.
– У него, как я заметил, очень образное мышление, – продолжал рассуждения Амундсен, – Когда Сундбек учил его счету, все вычисления с пальцами он воспринимал как реальные действия. И отсюда я делаю вывод, что обучать его надо на примерах, близких ему, на предметах непосредственного окружения.
– Ну что же, – согласился Олонкин, – попробуем, что получится.
Кагот в воображении видел себя уже человеком грамотным, способным читать и писать. Его одновременно привлекали и книги и газеты. В книгах, как он понял, содержались самые различные сведения о жизни, в том числе и о жизни прошедшей. Что же касается газет, то, как сказал Олонкин, в одном таком большом листе величиной со шкуру молодого оленя было столько новостей, сколько не могли привезти люди даже на нескольких собачьих караванах. Но чтобы было так много новостей, для этого и жизнь должна быть наполненной ими, должно быть очень много людей, вовлеченных в разные дела. Представлялось это так, что где-то там, за южными хребтами, похожими на очертания буквы «М», копошится, бурлит людское море, происходят малопонятные и невероятные вещи вроде человеческих побоищ с применением огнестрельного оружия и даже огромных пушек, подобных тем, из которых стреляют по китам. Там же находятся мастерские, где бедняки делают разные товары: топоры, ножи, виктролы, котлы, винчестеры, иголки, нитки, сапоги и многое-многое другое. Где-то там строят и корабли – и деревянные, и с огнедышащими машинами, плюющими в небо черным дымом. Там же происходила та самая революция, о которой рассказывал Першин, когда сняли с высокого золоченого сиденья Солнечного владыку и поделили богатства между бедными… Конечно, рассказывать словами про всю эту груду новостей – сколько времени надо! Другое дело, когда перед тобой газета. Ты бегаешь глазами по следам – и вся та бурная, многокрасочная, шумная, с выстрелами из пушек и винчестеров, с криками, стонами, ликующими возгласами жизнь предстает перед тобой как живая, словно сам наблюдаешь ее.
Но одолеть значки оказалось довольно трудным делом. Каготу удалось выяснить, что их несколько десятков. С числами было куда проще. Тангитаны считали не двадцатками, а десятками. Поэтому это число у них обозначалось так удивительно – самым малым значением, рядом с которым еще ставился знак, выражающий отсутствие числа. Прибавлять и отнимать, своей властью уменьшать и увеличивать количество – это открывало возможности, которых Кагот раньше в себе и не подозревал. В вычислениях таилось странное могущество, волшебная способность управлять явлениями и, быть может, даже самими людьми.
От этих мыслей на душе стало тревожно. Вспомнилось давнее, полузабытое, когда он овладевал шаманской силой, когда и во сне и наяву ему являлись красочные картины, посылаемые ему Внешними силами, чудились голоса, и неземная музыка, и эти слова… В последнее время все это ослабело в нем, и даже словесные наития все реже посещали его. Он объяснял это себе переменой места жительства, необычным и непривычным для Внешних сил окружением… А если Внешние силы начнут действовать на него через числа? Найдут новый путь к нему, иной, нежели тот, через который они общались с ним, когда он жил в яранге и ходил на охоту за нерпой?
Сон отлетел. Кагот понял, что теперь ему не удастся заснуть до самого того часа, когда надо будет вставать готовить завтрак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75