он все время манит.
– Куда манит? – заинтересовался Кагот.
– В будущее, – многозначительно ответил Амос, – О чем бы ни зашел разговор, он все переводит на будущее. Будто только-только началась жизнь и все самое главное, самое интересное, самое красивое. – впереди!
– Это интересно…
– И будто это новое начало жизни совсем рядом. Как только уйдут льды, сюда приплывет большой пароход…
– Я слыхал от проезжающих, возле мыса Сердце-Камень во льдах зимует какой-то пароход…
– Не тот, – махнул рукой Амос. – Придет большой пароход, на котором привезут деревянные яранги для школы, больницы, для ловли слов…
– Для ловли слов? – переспросил Кагот и догадался: – А, это радио! Амундсен послал своих в Ново-Мариинск, что в устье реки Анадырь, чтобы через тамошнюю станцию отправить новости на родину. Вот только нам – то зачем такая станция? Кому мы будем так далеко отправлять новости?
– Першин говорит, что таким путем сюда скорее дойдет ленинское слово.
– Ленинское слово? – с удивлением спросил Кагот. – Неужто у него и для нашей дали есть слова?
– Першин говорит, – продолжил Амос, – что Ленин совсем простой человек, вроде нас с тобой.
– С виду-то он, может быть, и вправду похож на простого человека, но главное – какая сила у него внутри, – со значением проговорил Кагот. – Уговорить бедных людей – это непросто, – задумчиво продолжал он, мысленно представив толпу оборванных, невеселых людей, а на некотором возвышении Ленина, который обращается к ним со своим словом.
– Но уговорил же! Солнечного владыку скинул! – сказал Амос. – И в наши края своих людей послал, – добавил Кагот.
– Интересно, конечно, каково-то все будет на самом деле, – задумчиво проговорил Амос. – Скажу тебе, Кагот, по мне, чем чуднее а неожиданнее, тем лучше!
– Это почему?
– Потому что злые духи – кэлэ – совсем запутаются и не найдут меня. Нынче я чувствую в себе большую силу, много больше, чем до той поры, когда тонул. Признаюсь тебе, Кагот, зачал я дитя… Вот как! – Он скосил глаза на усердно работающую Чейвынэ. – Чейвынэ! – окликнул он жену. – Отдай-ка Каготу пару свежих нерпичьих печенок! Пусть угостит тангитанов на корабле! Першину тоже нравится печенка. Но больше мороженая, сырая. Умканау повадилась ходить к нему и толочь для него печенку. Совсем сдурела девка, прямо льнет к нему, проходу не дает.
– Созрела, наверное, – высказал догадку Кагот.
– Так ведь тангитан не берет ее, – заметил Амос. – Непонятно: и Каляну не взял и от Умканау отворачивается…
В яранге у Гаймисина у костра сидела Умканау и толкла в каменной ступе.
– Кыкэ вай, Кагот! – обрадованно воскликнула она и крикнула в полог: – Кагот пришел!
– Тангитану толчешь? – Кагот кивнул на ступу.
– Ему, – вызывающе ответила Умканау. Ей было жарко, и она сняла один рукав мехового кэркэра, обнажив вполне сформировавшуюся смуглую грудь с темным, почти черным сосочком.
Из полога высунулся сначала Гаймисин, за ним показалась и его жена Тутына.
– Какие новости на корабле? – спросил слепой.
Он внимательно выслушал то, что Кагот уже рассказывал сначала в яранге у Каляны, затем у Амоса. На сообщение об обучении счету Гаймисин заметил:
– Любят они считать… Это у них, видно, в крови.
– Мы тоже счету учимся! – встряла в разговор Умканау.
Видать, в этой яранге строгий обычай, предписывающий женщине не вмешиваться в разговор мужчин, не соблюдался. Умкэнеу держала себя так, будто она взрослый человек, хозяйка.
– Одно дело, когда этому детей учат, совсем другое – взрослого мужчину, – заметил с оттенком недовольства Гаймисин и проворчал: – Совсем распустилась девка. Учение не идет ей впрок, только портит.
– А учитель говорит, что я способная, – возразила Умканау, лукаво улыбаясь Каготу. – Когда приедут настоящие учителя, они быстро меня всему научат и пошлют в большое селение.
– В Уэлен? – спросил Кагот.
– Дальше!
– В Ново-Мариинск?
– В Петроград!
– Слыхал? – кивнул в сторону дочери Гаймисин. – В Петроград собралась. А вести себя в мужском обществе не научилась. Все огрызается, как собачонка.
– Так у нас же равноправие! – напомнила Умканау.
– Даже если оно, это самое равноправие, и есть, – строго заметил Гаймисин, – то это не для детей.
– Ну сколько можно твердить: не дитя я уже, – устало прцговорила Умкэнеу. – Вот скоро замуж выйду!
– За кого же ты собралась замуж? – спросил Гаймисин.
– Это мое дело – за кого, – загадочно ответила Умканау
– Ты это брось! – крикнул Гаймисин. На его слепом лице отразился настоящий гнев. – На учителя поглядываешь, смущаешь его. Разве такое может быть, чтобы чукотская девка за тангитана замуж выходила?
– У нас теперь равноправие не только между мужчинами и женщинами, но и между тангитанами и чукчами! Так сказал учитель Алексей. И это он не сам выдумал, а услышал от Ленина, вождя большевиков и бедных людей.
Умканау это сказала громко, на весь чоттагин.
– Какие слова научилась выговаривать, язык можно сломать, – простонал Гаймисин. – Человек послан на важное дело, а ты его сбиваешь с толку.
Весело посмеиваясь и нисколько не боясь своего слепого отца, Умканау заварила свежий чай и разлила по чашкам.
Тутына откусила крохотный кусочек сахара и языком затолкала его подальше в рот.
– Благодаря тебе эту зиму только и делаем что пьем сладкий да крепкий чай. – В голосе женщины слышалась искренняя признательность. – Бывало, попьем с месяц, пока лето, а потом всю зиму только воспоминанием и живем, пока кто-нибудь не проедет в сторону Колымы. К весне начисто забывали и вкус сахара, и запах настоящего табака…
– С печалью иногда думаю, что скоро хорошие времена кончатся и тангитаны вместе с кораблем уплывут в другие края, – вздохнул Гаймисин.
– На вершину Земли, – напомнил Кагот.
– Было бы в моих силах, задержал бы их у нас, вморозил бы навечно их корабль у нашего берега, – мечтательно проговорил Гаймисин. – Чем им у нас плохо? Тут хоть люди есть да охота хорошая. А что там будет, на вершине Земли? Может, ничего там такого интересного нет. А мы останемся опять без тангитанов, без чая, без сахара да без хорошего табака…
– Першин тут останется, – напомнила Умканау.
– А что толку от твоего Першина, кроме разговоров да мечтаний о будущем? – махнул рукой Гаймисин. – Похоже, у твоих большевиков у самих ничего нет.
– Учение о справедливости у них, – возразила Умкэнеу. – Чтобы всего было поровну у людей.
– Знаешь, дочка, все эти разговоры о равенстве – ерунда! Никогда не будет, чтобы люди жили одинаково. Такая уж природа людская. Один довольствуется двумя ребрышками от нерпы, а другому подавай всю грудинку – и то сыт не будет, иной с одной женой живет, а, скажем, оленному человеку можно и двух и трех жен иметь, смотря какое у него стадо…
– При новой власти таких богатых оленных людей не будет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– Куда манит? – заинтересовался Кагот.
– В будущее, – многозначительно ответил Амос, – О чем бы ни зашел разговор, он все переводит на будущее. Будто только-только началась жизнь и все самое главное, самое интересное, самое красивое. – впереди!
– Это интересно…
– И будто это новое начало жизни совсем рядом. Как только уйдут льды, сюда приплывет большой пароход…
– Я слыхал от проезжающих, возле мыса Сердце-Камень во льдах зимует какой-то пароход…
– Не тот, – махнул рукой Амос. – Придет большой пароход, на котором привезут деревянные яранги для школы, больницы, для ловли слов…
– Для ловли слов? – переспросил Кагот и догадался: – А, это радио! Амундсен послал своих в Ново-Мариинск, что в устье реки Анадырь, чтобы через тамошнюю станцию отправить новости на родину. Вот только нам – то зачем такая станция? Кому мы будем так далеко отправлять новости?
– Першин говорит, что таким путем сюда скорее дойдет ленинское слово.
– Ленинское слово? – с удивлением спросил Кагот. – Неужто у него и для нашей дали есть слова?
– Першин говорит, – продолжил Амос, – что Ленин совсем простой человек, вроде нас с тобой.
– С виду-то он, может быть, и вправду похож на простого человека, но главное – какая сила у него внутри, – со значением проговорил Кагот. – Уговорить бедных людей – это непросто, – задумчиво продолжал он, мысленно представив толпу оборванных, невеселых людей, а на некотором возвышении Ленина, который обращается к ним со своим словом.
– Но уговорил же! Солнечного владыку скинул! – сказал Амос. – И в наши края своих людей послал, – добавил Кагот.
– Интересно, конечно, каково-то все будет на самом деле, – задумчиво проговорил Амос. – Скажу тебе, Кагот, по мне, чем чуднее а неожиданнее, тем лучше!
– Это почему?
– Потому что злые духи – кэлэ – совсем запутаются и не найдут меня. Нынче я чувствую в себе большую силу, много больше, чем до той поры, когда тонул. Признаюсь тебе, Кагот, зачал я дитя… Вот как! – Он скосил глаза на усердно работающую Чейвынэ. – Чейвынэ! – окликнул он жену. – Отдай-ка Каготу пару свежих нерпичьих печенок! Пусть угостит тангитанов на корабле! Першину тоже нравится печенка. Но больше мороженая, сырая. Умканау повадилась ходить к нему и толочь для него печенку. Совсем сдурела девка, прямо льнет к нему, проходу не дает.
– Созрела, наверное, – высказал догадку Кагот.
– Так ведь тангитан не берет ее, – заметил Амос. – Непонятно: и Каляну не взял и от Умканау отворачивается…
В яранге у Гаймисина у костра сидела Умканау и толкла в каменной ступе.
– Кыкэ вай, Кагот! – обрадованно воскликнула она и крикнула в полог: – Кагот пришел!
– Тангитану толчешь? – Кагот кивнул на ступу.
– Ему, – вызывающе ответила Умканау. Ей было жарко, и она сняла один рукав мехового кэркэра, обнажив вполне сформировавшуюся смуглую грудь с темным, почти черным сосочком.
Из полога высунулся сначала Гаймисин, за ним показалась и его жена Тутына.
– Какие новости на корабле? – спросил слепой.
Он внимательно выслушал то, что Кагот уже рассказывал сначала в яранге у Каляны, затем у Амоса. На сообщение об обучении счету Гаймисин заметил:
– Любят они считать… Это у них, видно, в крови.
– Мы тоже счету учимся! – встряла в разговор Умканау.
Видать, в этой яранге строгий обычай, предписывающий женщине не вмешиваться в разговор мужчин, не соблюдался. Умкэнеу держала себя так, будто она взрослый человек, хозяйка.
– Одно дело, когда этому детей учат, совсем другое – взрослого мужчину, – заметил с оттенком недовольства Гаймисин и проворчал: – Совсем распустилась девка. Учение не идет ей впрок, только портит.
– А учитель говорит, что я способная, – возразила Умканау, лукаво улыбаясь Каготу. – Когда приедут настоящие учителя, они быстро меня всему научат и пошлют в большое селение.
– В Уэлен? – спросил Кагот.
– Дальше!
– В Ново-Мариинск?
– В Петроград!
– Слыхал? – кивнул в сторону дочери Гаймисин. – В Петроград собралась. А вести себя в мужском обществе не научилась. Все огрызается, как собачонка.
– Так у нас же равноправие! – напомнила Умканау.
– Даже если оно, это самое равноправие, и есть, – строго заметил Гаймисин, – то это не для детей.
– Ну сколько можно твердить: не дитя я уже, – устало прцговорила Умкэнеу. – Вот скоро замуж выйду!
– За кого же ты собралась замуж? – спросил Гаймисин.
– Это мое дело – за кого, – загадочно ответила Умканау
– Ты это брось! – крикнул Гаймисин. На его слепом лице отразился настоящий гнев. – На учителя поглядываешь, смущаешь его. Разве такое может быть, чтобы чукотская девка за тангитана замуж выходила?
– У нас теперь равноправие не только между мужчинами и женщинами, но и между тангитанами и чукчами! Так сказал учитель Алексей. И это он не сам выдумал, а услышал от Ленина, вождя большевиков и бедных людей.
Умканау это сказала громко, на весь чоттагин.
– Какие слова научилась выговаривать, язык можно сломать, – простонал Гаймисин. – Человек послан на важное дело, а ты его сбиваешь с толку.
Весело посмеиваясь и нисколько не боясь своего слепого отца, Умканау заварила свежий чай и разлила по чашкам.
Тутына откусила крохотный кусочек сахара и языком затолкала его подальше в рот.
– Благодаря тебе эту зиму только и делаем что пьем сладкий да крепкий чай. – В голосе женщины слышалась искренняя признательность. – Бывало, попьем с месяц, пока лето, а потом всю зиму только воспоминанием и живем, пока кто-нибудь не проедет в сторону Колымы. К весне начисто забывали и вкус сахара, и запах настоящего табака…
– С печалью иногда думаю, что скоро хорошие времена кончатся и тангитаны вместе с кораблем уплывут в другие края, – вздохнул Гаймисин.
– На вершину Земли, – напомнил Кагот.
– Было бы в моих силах, задержал бы их у нас, вморозил бы навечно их корабль у нашего берега, – мечтательно проговорил Гаймисин. – Чем им у нас плохо? Тут хоть люди есть да охота хорошая. А что там будет, на вершине Земли? Может, ничего там такого интересного нет. А мы останемся опять без тангитанов, без чая, без сахара да без хорошего табака…
– Першин тут останется, – напомнила Умканау.
– А что толку от твоего Першина, кроме разговоров да мечтаний о будущем? – махнул рукой Гаймисин. – Похоже, у твоих большевиков у самих ничего нет.
– Учение о справедливости у них, – возразила Умкэнеу. – Чтобы всего было поровну у людей.
– Знаешь, дочка, все эти разговоры о равенстве – ерунда! Никогда не будет, чтобы люди жили одинаково. Такая уж природа людская. Один довольствуется двумя ребрышками от нерпы, а другому подавай всю грудинку – и то сыт не будет, иной с одной женой живет, а, скажем, оленному человеку можно и двух и трех жен иметь, смотря какое у него стадо…
– При новой власти таких богатых оленных людей не будет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75