– Я бы хотел для нее настоящей счастливой жизни, – с надеждой произнес Кагот. – Ей все здесь так нравится: и мыться, и деревянная яранга, и музыка.
По случаю прибытия Айнаны на борт, к удовольствию девочки, завели виктролу, музыка слышалась и на камбузе. Недостатка в няньках не было, каждый старался чем-нибудь развлечь ребенка. Нашлись даже кое-какие детские игрушки, неведомым образом попавшие на экспедиционный корабль. Плюшевый медвежонок и маленькая гуттаперчевая куколка в платьице очень заинтересовали Айнану.
Амундсен снял с плиты кастрюлю, попробовал кашу и с удовлетворением произнес:
– По-моему, в самый раз.
– Ей нравится тангитанская еда, – улыбнулся Кагот, переполненный благодарностью к этим, в общем-то, чужим ему людям, проявившим такую заботу о его дочери.
Перед обедом на корабль явился Першин.
– Очень хорошо, что вы пришли, – сказал Амундсен. – Мне нужно с вами как с представителем законной власти посоветоваться относительно Кагота и его дочери. Вам, должно быть, известно, что для них в связи с приездом земляков возникла серьезная угроза…
– Да, я это знаю, – ответил Першин.
– Сложность заключается в том, – заметил Амундсен, – что и вы и я вмешиваемся в тот уклад жизни, который существовал здесь испокон веков, как бы идем против законов, которые издавна регулировали их жизнь.
– Ничего не поделаешь, – пожал плечами Першин. – Пришло такое время: хочешь не хочешь, а придется вмешиваться. Для меня совершенно ясно: люди, которые приехали за Каготом, это враги новой жизни!
– А если они по-своему правы? – осторожно спросил Амундсен. – Ведь за их действиями стоят многовековой опыт, тысячелетние традиции. Свое отношение к Каготу они изобрели не вчера. Вот в чем сложность и трудность. Откровенно говоря, я вам завидую…
– В чем?
– В том, что для вас все так просто…
– Вы меня не так поняли, – после недолгого раздумья произнес Першин. – К такому отношению к прошлому мы шли долго и нелегко. И если мы уж решили покончить с ним, избавить человека от связывающих его пут, которые вы называете многовековым опытом и тысячелетними традициями, то нас уже ничто не остановит.
– Меня удивляют ваши решимость и уверенность, – после некоторого раздумья произнес Амундсен.
– Мои решимость и уверенность основаны на том, что это историческая неизбежность, которая доказана создателями научного социализма Марксом и Энгельсом и подтверждена опытом нашей революции, ее вождем Лениным. – Голос Першина прозвучал торжественно.
Слушая его, Амундсен кивал и, когда тот кончил, сказал:
– К сожалению, у меня не было времени подробнее ознакомиться с их учением. Лишь порой приходила мысль: как это в недрах немецкого общества, столь приверженного к законопочитанию и порядку, могло родиться такое революционное учение, которое, похоже, совершенно изменило исторический путь России?
– Я возьму на себя смелость заметить, – сказал Першин, – что революция в России окажет такое влияние на мировую историю, какого мы сейчас не можем предсказать. На историческую арену вышла новая огромная сила, сила трудового народа.
Амундсен смотрел на молодого русского и испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, трудно было противостоять логике и убедительности его рассуждений, но с другой – нелегко и примириться с тем, что многое, казавшееся еще вчера незыблемым, устоявшимся, оказывается весьма сомнительным. Вопрос, который встал с первого дня отплытия из Норвегии-каким будет мир, когда экспедиция возвратится в цивилизованные страны? – приобретал новую остроту. И рядом с грандиозностью целей, во имя которых здесь находился этот русский революционер, своя собственная – покорение Северо-Восточного прохода и достижение Северного полюса – порой. начинала казаться не такой значительной.
Сделав над собой усилие, чтобы побороть рождающееся чувство, похожее на зависть, Амундсен сказал:
– Если вы не возражаете, Кагот пока останется, на «Мод» под охраной и защитой норвежского флага.
– Я буду весьма признателен вам за это, – с достоинством ответил Першин, – Мы могли бы постоять за него и под защитой нашего красного флага, но в данной ситуации будет лучше, если Кагот будет у вас.
Проводив гостя, Амундсен заглянул к Каготу и нашел его играющим с девочкой. Айнана совершенно преобразилась. Коротко подстриженная, чисто вымытая душистым мылом, облаченная в наскоро перешитую мужскую рубашку Сундбека, она светилась довольством и счастьем, не подозревая о той опасности, которая грозила ей и отцу.
Да и сам Кагот был удивлен тем, что девочка приняла окружение незнакомых лиц так, будто всю жизнь провела среди этих бородатых и светлолицых людей.
Айнана потянулась ручонками навстречу Амундсену, заставив его почувствовать какое-то странное, незнакомое тепло в груди.
– Да она прелесть! – произнес начальник. – Какая ты красивая, Айнана!
– Она очень похожа на свою мать, – сказал Кагот.
Айнана сразу же стала всеобщей любимицей. Буквально за два дня общими усилиями ей были сшиты платьице, обувь и шубка из мягкого пыжика. Каждый член экспедиции считал для себя величайшим удовольствием погулять с девочкой по палубе, уложить ее спать.
Купали ее каждый вечер, и эта процедура проводилась членами экспедиции по очереди.
Сундбек в этих хлопотах совершенно позабыл об уроках, которые должен был давать Каготу, и поначалу удивился, когда тот спросил:
– А когда будем учиться?
Кагот откровенно предпочитал уроки, связанные с числами, тем, на которых Олонкин безуспешно пытался привить ему начатки грамоты. Премудрость соединения звука и знака оказалась непостижимой для Кагота. И наоборот, манипуляции с числами, разного рода арифметические действия целиком захватили его. Он готов был заниматься вычислениями бесконечно. Эти действия доставляли ему странное наслаждение, рождали ощущение причастности к какой-то неведомой силе, прикосновения к подлинному могуществу. Кагот надеялся, что где-то в недрах больших чисел таится разгадка многих явлений, может быть, сокровенных тайн бытия, того, например, как Внешние силы связаны с живущими на земле людьми.
Толстая тетрадь, которую ему дали, ранее предназначавшаяся для записи наблюдений над магнитным полем Земли, заполнялась колонками и рядами цифр, какими-то дополнительными значками, понятными только ему.
Заглянув как-то в его тетрадь, Ренне сказал с нескрываемым удивлением:
– Похоже, что Кагот всерьез увлекся математикой.
Слегка нарушенный появлением Айнаны твердый корабельный распорядок быстро вошел в свою колею, и вечерами, после того как была вымыта посуда, искупана и уложена Айнана, в кают-компании возобновлялись уроки. Наскоро покончив с попытками овладеть тайной букв, Кагот со вздохом облегчения закрывал тетрадь для письменных работ и открывал другую, для чисел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75