Фуражку он держал в левой руке.
– Морской офицер… – сообщила кому-то дежурная. – К доктору Вагнеру…
Мело уже два дня. Матрос из Миннесоты, который привез его на казенной машине, ехидно прошелся насчет неспособности местных жителей ездить по обледеневшим, усыпанным снегом улицам. Работники больницы, с оттенком удовлетворения отметил Бабун, обращали на распоряжения транспортных властей не больше внимания, чем адмирал Черч.
– Вам нужен лифт вон у той стены. Третий этаж, повернете налево, потом еще налево, четвертая или пятая дверь справа.
– Я найду.
Она улыбнулась и ответила на новый телефонный вызов. Бабун направился к лифтам и нажал кнопку.
Вагнер оказался мужчиной чуть за пятьдесят, с редкими седыми волосами, порывистым и энергичным. Вид у него был бодрый и подтянутый, несмотря на довольно большой животик.
– Вы из программы А-12?
– Да, сэр.
– Вы знаете, зачем вас пригласили?
– Понятия не имею.
– Повесьте шинель и фуражку вон на тот стул. И садитесь, пожалуйста. – Доктор Вагнер убрал со стула кипу историй болезни, не зная, куда бы их пристроить. В конце концов он положил их на край стола, а сам уселся рядом.
Стул возле стола уже был завален бумагами на полметра.
Вагнер присмотрелся к мундиру Бабуна и заговорил:
– Ужасная погода. Особенно для бездомных. Полиция и благотворительные организации подбирают их десятками и направляют тех, кто нуждается в медицинской помощи, к нам.
Бабун вежливо кивнул, гадая, какое это все имеет отношение к флоту.
– На той неделе у меня появился больной – во время этих ужасных холодов, когда ночью температура опускалась до минус восемнадцати. – Он покачал головой. – Не человек, а развалина. Ему пришлось ампутировать все пальцы на руках и ногах. Уцелела только культя одного большого пальца. Он умирал от переохлаждения, гангрены и алкогольного отравления, когда его подобрала полиция. Пришлось также ампутировать уши, кончик носа и часть верхней губы. На них пошла гангрена, видимо, еще от бури в конце января.
Заметив выражение лица Бабуна, врач добавил:
– Как ни удивительно, он, видимо, выживет. Печень – понимаете, у алкоголиков она обычно величиной с футбольный мяч, а у этого нет. Затронута, конечно, но не в такой степени.
– Поразительно.
– Да. Как бы там ни было, этот человек большую часть времени бредит, но иногда бывают моменты просветления. Вот мы и подумали, может, вы сумеете опознать его.
Бабун вежливо улыбнулся:
– У нас во флоте, конечно, встречаются самые диковинные типы, но наше подразделение в последнее время никого не теряло.
– Отпечатки пальцев у него снять нельзя, – продолжал врач. – Пальцев нет. Ни бумажника, ни документов, ни украшений, но он же, в конце концов, кто-то.
– Он не называл себя?
– Нет. Но все время зовет какую-то женщину, видимо, жену или дочь. Джуди. Фамилию не упоминает. И это он произносит только в редкие моменты просветления.
Бабуну Таркингтону сделалось жарко. Он поправил галстук.
– Вы, наверное, навидались таких типов, – выдавил он.
– Еще бы. В основном это шизофреники. Душевное расстройство, отягощенное алкоголем и наркотиками. Идемте взглянем на него. Вы человек занятой, и я не хочу вас долго задерживать. Конечно, один шанс из тысячи.
Бабун поднялся, перекинув шинель через локоть и сверху водрузив фуражку.
– Откуда вы знаете, – спросил он, когда они шли по коридору, – что эти опустившиеся личности – не преступники?
– Некоторые их них – несомненно. Мелкие воришки и всякое такое. Но прокуратура такой мелюзгой не интересуется. А если даже найдется тот, за кем они охотятся, он вряд ли будет в состоянии предстать перед судом.
– Понятно.
– Нам приходится отправлять их в психиатрическую лечебницу Святой Елизаветы на лечение и экспертизу в надежде, что когда-нибудь они смогут понять, в чем их обвиняют и как защищать себя.
– Очень благородно, – заметил Бабун.
– Я чувствую иронию в вашем тоне. – Врач остановился у двери на лестницу, придерживая ее рукой. – Вообще-то всех этих бродяг следует отправлять туда. Они совершенно не способны обихаживать себя. Судьи и адвокаты – это такие ослы.
– Что вы имеете в виду?
– Если кого-то должны подвергнуть суду, мы должны получить у судьи ордер на недобровольное содержание. Необходимо доказать, что человек, которого мы намерены содержать в больнице, представляет опасность для себя или для других. Если судья соглашается, мы можем держать этого человека шесть месяцев. Потом проходит повторное слушание о продлении этого срока. А группа адвокатов-добровольцев бесплатно представляет интересы таких людей. Прокуроры же с самыми благими намерениями стараются выгнать этих больных людей из заведения, где им обеспечен уход, обратно на улицу, где они быстро спиваются и умирают с голоду.
– У нас действительно великая страна, – пробормотал Бабун.
Доктор открыл дверь и начал спускаться по лестнице.
– В Америке наших дней свобода для тех, кто не в состоянии обеспечить себя, не может держать тело и душу в гармонии, означает свободу совершать самоубийство с помощью бутылки на тротуаре, пока мир равнодушно проходит мимо. Политикам наплевать на эту проблему – ведь эти люди не ходят голосовать. Никакой проблемы нет, говорят юристы. Бродяжничество и алкоголизм – не преступления, говорят судьи. Сделать ничего нельзя.
– Тот человек, к которому мы идем, – он опасен?
– Только для самого себя. И юристам на это наплевать.
Они шли по коридору мимо двустворчатых дверей с маленькими окошками, которые вели в палаты. Бабун видел больных на койках, ощущал запах дезинфекции. Сновали санитарки. Отовсюду доносились стоны, а кто-то монотонно изрекал непристойные слова, словно читал манеру безумца.
– Что с ним будет?
– Когда снимут бинты? Отправим в лечебницу Святой Елизаветы, а там попытаются оформить недобровольное содержание – кто знает, может, им это удастся. Но через шесть месяцев, или через год, или через полтора судья отпустит его. И он умрет от пьянства где-нибудь в аллее. Или зимой от холода, если полиция не сумеет его вовремя подобрать.
Доктор повернул налево и вошел в дверь.
Больной уставился в пятно на потолке. Обе руки у него были забинтованы до локтей. Под одеялом в том месте, где должны были быть ступни, выпирали бугры.
Часть верхней губы отсутствовала. Над десной были видны крупные швы. Бинты на ушах и носу были стянуты широкой лентой. Туловище было привязано к койке ремнями.
– Подойдите сюда, чтобы он вас видел. Видимо, алкоголь разрушил у него боковое зрение. – Лейтенант неохотно ступил на место, указанное врачом, и помахал рукой перед глазами больного.
Глаза задвигались. Они фиксировались то на руке, то на лице врача. Затем переместились на Бабуна, на его темно-синий мундир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
– Морской офицер… – сообщила кому-то дежурная. – К доктору Вагнеру…
Мело уже два дня. Матрос из Миннесоты, который привез его на казенной машине, ехидно прошелся насчет неспособности местных жителей ездить по обледеневшим, усыпанным снегом улицам. Работники больницы, с оттенком удовлетворения отметил Бабун, обращали на распоряжения транспортных властей не больше внимания, чем адмирал Черч.
– Вам нужен лифт вон у той стены. Третий этаж, повернете налево, потом еще налево, четвертая или пятая дверь справа.
– Я найду.
Она улыбнулась и ответила на новый телефонный вызов. Бабун направился к лифтам и нажал кнопку.
Вагнер оказался мужчиной чуть за пятьдесят, с редкими седыми волосами, порывистым и энергичным. Вид у него был бодрый и подтянутый, несмотря на довольно большой животик.
– Вы из программы А-12?
– Да, сэр.
– Вы знаете, зачем вас пригласили?
– Понятия не имею.
– Повесьте шинель и фуражку вон на тот стул. И садитесь, пожалуйста. – Доктор Вагнер убрал со стула кипу историй болезни, не зная, куда бы их пристроить. В конце концов он положил их на край стола, а сам уселся рядом.
Стул возле стола уже был завален бумагами на полметра.
Вагнер присмотрелся к мундиру Бабуна и заговорил:
– Ужасная погода. Особенно для бездомных. Полиция и благотворительные организации подбирают их десятками и направляют тех, кто нуждается в медицинской помощи, к нам.
Бабун вежливо кивнул, гадая, какое это все имеет отношение к флоту.
– На той неделе у меня появился больной – во время этих ужасных холодов, когда ночью температура опускалась до минус восемнадцати. – Он покачал головой. – Не человек, а развалина. Ему пришлось ампутировать все пальцы на руках и ногах. Уцелела только культя одного большого пальца. Он умирал от переохлаждения, гангрены и алкогольного отравления, когда его подобрала полиция. Пришлось также ампутировать уши, кончик носа и часть верхней губы. На них пошла гангрена, видимо, еще от бури в конце января.
Заметив выражение лица Бабуна, врач добавил:
– Как ни удивительно, он, видимо, выживет. Печень – понимаете, у алкоголиков она обычно величиной с футбольный мяч, а у этого нет. Затронута, конечно, но не в такой степени.
– Поразительно.
– Да. Как бы там ни было, этот человек большую часть времени бредит, но иногда бывают моменты просветления. Вот мы и подумали, может, вы сумеете опознать его.
Бабун вежливо улыбнулся:
– У нас во флоте, конечно, встречаются самые диковинные типы, но наше подразделение в последнее время никого не теряло.
– Отпечатки пальцев у него снять нельзя, – продолжал врач. – Пальцев нет. Ни бумажника, ни документов, ни украшений, но он же, в конце концов, кто-то.
– Он не называл себя?
– Нет. Но все время зовет какую-то женщину, видимо, жену или дочь. Джуди. Фамилию не упоминает. И это он произносит только в редкие моменты просветления.
Бабуну Таркингтону сделалось жарко. Он поправил галстук.
– Вы, наверное, навидались таких типов, – выдавил он.
– Еще бы. В основном это шизофреники. Душевное расстройство, отягощенное алкоголем и наркотиками. Идемте взглянем на него. Вы человек занятой, и я не хочу вас долго задерживать. Конечно, один шанс из тысячи.
Бабун поднялся, перекинув шинель через локоть и сверху водрузив фуражку.
– Откуда вы знаете, – спросил он, когда они шли по коридору, – что эти опустившиеся личности – не преступники?
– Некоторые их них – несомненно. Мелкие воришки и всякое такое. Но прокуратура такой мелюзгой не интересуется. А если даже найдется тот, за кем они охотятся, он вряд ли будет в состоянии предстать перед судом.
– Понятно.
– Нам приходится отправлять их в психиатрическую лечебницу Святой Елизаветы на лечение и экспертизу в надежде, что когда-нибудь они смогут понять, в чем их обвиняют и как защищать себя.
– Очень благородно, – заметил Бабун.
– Я чувствую иронию в вашем тоне. – Врач остановился у двери на лестницу, придерживая ее рукой. – Вообще-то всех этих бродяг следует отправлять туда. Они совершенно не способны обихаживать себя. Судьи и адвокаты – это такие ослы.
– Что вы имеете в виду?
– Если кого-то должны подвергнуть суду, мы должны получить у судьи ордер на недобровольное содержание. Необходимо доказать, что человек, которого мы намерены содержать в больнице, представляет опасность для себя или для других. Если судья соглашается, мы можем держать этого человека шесть месяцев. Потом проходит повторное слушание о продлении этого срока. А группа адвокатов-добровольцев бесплатно представляет интересы таких людей. Прокуроры же с самыми благими намерениями стараются выгнать этих больных людей из заведения, где им обеспечен уход, обратно на улицу, где они быстро спиваются и умирают с голоду.
– У нас действительно великая страна, – пробормотал Бабун.
Доктор открыл дверь и начал спускаться по лестнице.
– В Америке наших дней свобода для тех, кто не в состоянии обеспечить себя, не может держать тело и душу в гармонии, означает свободу совершать самоубийство с помощью бутылки на тротуаре, пока мир равнодушно проходит мимо. Политикам наплевать на эту проблему – ведь эти люди не ходят голосовать. Никакой проблемы нет, говорят юристы. Бродяжничество и алкоголизм – не преступления, говорят судьи. Сделать ничего нельзя.
– Тот человек, к которому мы идем, – он опасен?
– Только для самого себя. И юристам на это наплевать.
Они шли по коридору мимо двустворчатых дверей с маленькими окошками, которые вели в палаты. Бабун видел больных на койках, ощущал запах дезинфекции. Сновали санитарки. Отовсюду доносились стоны, а кто-то монотонно изрекал непристойные слова, словно читал манеру безумца.
– Что с ним будет?
– Когда снимут бинты? Отправим в лечебницу Святой Елизаветы, а там попытаются оформить недобровольное содержание – кто знает, может, им это удастся. Но через шесть месяцев, или через год, или через полтора судья отпустит его. И он умрет от пьянства где-нибудь в аллее. Или зимой от холода, если полиция не сумеет его вовремя подобрать.
Доктор повернул налево и вошел в дверь.
Больной уставился в пятно на потолке. Обе руки у него были забинтованы до локтей. Под одеялом в том месте, где должны были быть ступни, выпирали бугры.
Часть верхней губы отсутствовала. Над десной были видны крупные швы. Бинты на ушах и носу были стянуты широкой лентой. Туловище было привязано к койке ремнями.
– Подойдите сюда, чтобы он вас видел. Видимо, алкоголь разрушил у него боковое зрение. – Лейтенант неохотно ступил на место, указанное врачом, и помахал рукой перед глазами больного.
Глаза задвигались. Они фиксировались то на руке, то на лице врача. Затем переместились на Бабуна, на его темно-синий мундир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135