– Вот и все, – покачнулся Илиодор.
Небо до половины уже было светлым, Зюка что-то балаболила, разматывая меня, но говорила так много и быстро, что я ни слова не понимала. Волка нигде не было видно. Илиодор посмотрел на меня, освобожденную, красными от усталости глазами, участливо поинтересовавшись:
– Ты хоть маленько-то вздремнула?
– Ага, – кивнула я головой, – ты сам-то пробовал спать, когда над тобой чернокнижник с саблей скачет? То ли снесет головенку, то ли помилует.
Он усмехнулся и игриво щелкнул мне по носу:
– Я молоденьких гроссмейстерш не ем и в жертву не приношу.
– Что ж ты с ними делаешь? – пробурчала я и отвернулась, чтобы не видеть его глумливой улыбочки.
Чучелкин гроб мне пощупать не дали. Зюка не дала, размахивала руками, словно орешник на ветру, того и гляди глаза выхлестнет. Всем своим видом она показывала, что надо идти, а то заснем от усталости, простынем и от простуды зачахнем, несмотря на то что лето на носу.
Обратно брелось веселее. Илиодор вынул из своей котомки кулек орешков в меду и подкармливал нас с Зюкой по дороге. Зюка цокала языком, закатывала глаза, показывая, как ей нравится братиково угощение. Я же сначала мусолила орех, гоняя его во рту, а когда желудок взвыл, начала остервенело жевать, понимая, что это никакая не еда, а издевательство, и мое молодое тело с этим полностью было согласно. Илиодор еще подбодрил меня, сообщив, что на лошади остались пирожки. Я прибавила шагу, не забыв, правда, предупредить мерзкого златоградца, что, если это глупая шутка, он узнает, как страшны, бывают ведьмы в гневе, для начала вызвав у него жуткую икоту, а отбежав шагов на десять, прибавила еще и почесуху. Он содрогнулся, припав на одно колено, и затравленно посмотрел мне вслед.
– Ладно, ты мне еще не такое должен, – вслух рассуждала я, – вот доберусь до Дурнева, выпущу всех ведьм – увидите вы у меня и козью морду, и где раки зимуют.
Заждавшаяся кобылка обрадованно заржала, увидев меня, видно, грустно ей было стоять запряженной все это время.
– Не дрейфь, подруга, – потрепала я ее по холке, потом развернула на узкой тропке и от души стеганула вожжами, показывая выскочившему вслед за мной златоградцу очень неприличный жест.
– Ах ты, гангрена татуированная! – потряс он мне кулаком вслед, но бежать наравне с лошадью ему было слабо.
Телегу подкидывало на кочках, зубы клацали, однако я все равно чувствовала себя победительницей. Вид у меня был еще тот, но, к величайшему облегчению, стража не обратила на меня внимания, хоть и была синекафтанной, столичной.
Подкатив к самым руинам, я лихо спрыгнула и первым делом попыталась сунуться в арку. Днем пройти на Лысую гору, конечно, было тяжелее, чем ночью, но того, что меня швырнет назад, я не ожидала никак.
– Вот, значит, как, – зло прошипела я, закатывая рукава, – по-хорошему не хотим! – и бабахнула по пороговому камню витой молнией, раскалывая надвое.
Когда Илиодор прискакал на коне в казенной сбруе, я уже отчаялась. Пороговый камень был измолот в пыль, колонны закопчены и даже потрескались у основания, а пройти в заветное место все равно было невозможно. Всякий раз, как я делала шаг, в ответ словно били пуховой подушкой по голове, и я опрокидывалась. У подножия холма собралось уже достаточно стражи, чтобы штурмом взять небольшую крепостицу, но, видя, какой знатный фейерверк я устроила, они благоразумно не совались. Илиодор, спрыгнув, прошелся вокруг. Костюм его был изрядно изгваздан. Сейчас, когда солнце позолотило все вокруг, было особо заметно, что инквизитор всю ночь занимался непотребствами. Штаны его до самых бедер были измазаны грязью, а магические ингредиенты даже дыры местами проели.
– Ну ты как? – вздохнул он, становясь напротив меня и заслоняя солнышко.
– Поджарить тебя хочется, как каплуна, чтобы визжал и дергался, – честно отозвалась я.
Илиодор приподнял брови, видимо, ожидал чего-то менее кровожадного, слез там, припадания к груди. Я заметила, что нас взяли в кольцо, и ткнула в служивых пальцем, привлекая внимание Илиодора. Он равнодушно оглядел вояк и, безошибочно вычленив старшего, поинтересовался:
– Федор Велимирович еще здесь или в Ведьмин Лог уехал?
– Ускакал с медвежьей сотней, – доложился ему старший.
Илиодор поощрительно кивнул:
– Мы устали, так что сейчас ляжем спать в доме старосты. Распорядись, чтобы комнаты приготовили.
– А ведьму куда? Если в холодную, так я опасаюсь, вон в Малгороде, говорят…
– Ведьма будет спать в моей комнате, – лязгнул металлом в голосе Илиодор.
Все попятились, так как это был вовсе не благородный металл, которым разят друг друга воины на поле брани, а пыточные клещи, которыми позвякивает палач в застенках.
– Лихо ты их, где научился? – буркнула я, покорно волочась за Илиодором.
Тот невнятно огрызнулся, едва переставляя ноги.
Наверное, со стороны мы смотрелись как два умертвия, а когда спустились к дому старосты, то как три умертвия, только Зюка покойницей была жизнерадостной. Ее с суеверным ужасом кормили пирожками бабки, шепча меж собой, что это инквизитор так над ней, несчастной, постарался. На меня смотрели с тревогой и сочувствием, а Илиодора одаривали такими взглядами, что следующей ночью я б ему из дома без сопровождающего выходить не советовала. Не нравился здесь никому его костюмчик.
Уже на последнем издыхании я умылась и переоделась в длинную рубаху старостихиной дочки. Илиодора хозяин уложил в собственной спальне, на широкой кровати, а мне, виновато пряча глаза, положил на пол пуховую перину, видимо, тоже дочуркину, потому что шелковый наматрасник был вышит несерьезными финтифлюшками. Подушек мне принесли вдвое больше, чем Илиодору.
– Они в тебе дракона не подозревают, многоголового? – хмыкнул, рассматривая свою, унылую и тощую, чернокнижник.
– Просто люди меня уважают. И всех ведьм, которых ты, подлец, замуровал на Лысой горе, – зевнула я, зарываясь в пуховое нагромождение.
Но стоило мне закрыть глаза, а телу расслабиться, как я поняла, что не усну. Тело желало отдыха, а разум метался, искрил и шипел, как Архиносквенова шутиха, которую он запускал на праздники. Голова гудела на тысячу голосов, из которых громче всех выделялся Триумов, я сначала даже и не поняла, о чем талдычит мне эта птица, но, прислушавшись, сообразила, что он мне зачитывает чин свадебный:
– …а приготовят тридевять снопов ржаных, поставят их стоймя, а на них ковер и постель, и сверху одеялом накроют. В головах же поставят образ, а по четырем углам, на прутьях, по паре соболей да по калачу крупитчатому, да поставец, а на нем – двенадцать кружек с разным питьем, с медом и квасом, да ковш один, да чарку одну же, чтобы была она гладка и без выступов, или братину круглую без носка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126