Наконец она пришла по указанному адресу и увидела великолепный особняк, толпу лакеев, и пренебрежительные взгляды этой наглой и сытой челяди едва не заставили ее повернуть назад, но тут ее подхватил под руку тот самый лакей, который приносил ей послание, и, успокоив, провел в роскошный кабинет, где она сразу узнала своего мучителя, хотя ему было уже сорок пять лет и они не виделись почти целое десятилетие. Сен-Флоран даже не привстал, выпроводил лакея и кивком головы пригласил Жюстину сесть на стул рядом с огромным креслом, в котором восседал.
– Я хотел увидеть вас, дорогая племянница, – начал он высокомерным тоном, – не потому, что считаю себя виновным перед вами, не потому, что тягостные воспоминания вынуждают меня компенсировать причиненный вам ущерб – я считаю себя выше этого; нет, просто дело в том, что за то короткое время, что мы виделись, я заметил в вас незаурядный ум. Именно это необходимо для того дела, которое я хочу вам предложить, и если вы согласитесь, тогда, благодаря моей потребности в ваших услугах, вы найдете в моем богатстве средства, столь необходимые вам, но без этого вы не получите ровным счетом ничего.
Жюстина собиралась что-то сказать по поводу столь необычного начала, но Сен-Флоран жестом остановил ее.
– Оставим прошлое, – продолжал он, – это история игры страстей, мои принципы диктуют мне, что никакая преграда не должна стоять на их пути: когда говорят страсти, им надо служить, и других законов я не признаю. Когда меня схватили разбойники, в чьем обществе я вас встретил, вы видели, чтобы я жаловался на свою участь? Смириться и действовать хитростью, когда ты слаб, и пользоваться всеми своими правами, когда сила на твоей стороне – вот моя система. Вы были молодой и красивой, Жюстина, вы оказались моей племянницей, мы находились в глухом лесу, а на свете нет для меня более сильной страсти, чем топтать цветы девичьей невинности; вы обладали таким цветком, который так мне люб, я его сорвал, я вас изнасиловал; я бы сделал еще хуже, если бы первый мой натиск не увенчался успехом и если бы вы вздумали сопротивляться. Но может быть, вы упрекнете меня за то, что я оставил вас без средств, посреди леса, на опасной дороге? Ну что ж, Жюстина, я не буду растрачивать попусту время, объясняя вам мои мотивы – вы их поймете: только люди, знающие человеческое сердце, изучившие все его изгибы, проникшие в самые глубокие его уголки, могут просветить вас на сей счет. Вы сделали меня вашим должником, Жюстина, вы помогли мне спастись, вы узурпировали права на мою признательность, так что еще было нужно такой душе, как моя, чтобы замыслить против вас самые чудовищные злодеяния?
– О сударь! И вы еще говорите, что кто-то может понять подобные ужасы!
– Да, Жюстина, да! Они близки и понятны злодею, все страсти у него сцеплены друг с другом неразрывно, и как только первая вырывается, остальные покорно следуют за ней. Вы это видели; изнасиловав и избив вас – я ведь избил вас, Жюстина!, я отошел шагов на двадцать и стал думать о том, в каком состоянии вас оставил, и в ту же минуту в этих мыслях обрел новые силы для новых злодейств; я сношал вас только во влагалище и вернулся специально, чтобы насладиться вашим задом, если бы у вас была тысяча местечек, где таится невинность, я бы все их посетил одно за другим. Выходит, правда, что в некоторых душах похоть рождается в преступлении – да что я говорю! – правда в том, что только преступление пробуждает ее и толкает к действию.
– Какая жестокость, сударь!
– Разве не мог я совершить еще более чудовищную? Я мог бы убить вас, Жюстина: не буду скрывать, что у меня чесались руки; должно быть, вы слышали, как я искал вас в кустах, вы были бы мертвы, найди я вас тогда! Я не нашел вас и утешился уверенностью в том, что в столь отчаянном положении жизнь станет для вас хуже, чем смерть. Но оставим это, девочка, и перейдем к вопросу, ради которого я захотел вас увидеть.
– Эта невероятная страсть срывать цветы невинности девочек не покинула меня, Жюстина, – продолжал СенФлоран. – С ней случилось то же самое, что бывает со всеми остальными извращениями сладострастия: с возрастом они делаются сильнее. Из прошлых злодейств рождаются новые желания, а эти желания порождают новые преступления. Все это было бы не так хлопотно, если бы для их утоления не употреблялись самые незаконные средства, но поскольку потребность в злодействе есть первейший движитель наших капризов, чем преступнее то, что влечет нас, тем сильнее это нас возбуждает. На этой стадии мы сетуем лишь на недостаточность наших возможностей, наше сластолюбие разгорается по мере увеличения нашей жестокости, так люди погружаются в трясину порока без малейшего желания выбраться оттуда. Такова моя история, Жюстина: каждый день для моих жертвоприношений необходимы два ребенка, насладившись ими, я не только никогда больше не вижу их, но для полного удовлетворения моих прихотей необходимо, чтобы эти предметы тотчас покинули город. Я был бы огорчен на следующий день, зная, что жертвы дышат тем же воздухом, что и я. Избавляюсь я от них очень простым способом, и ты не поверишь, Жюстина, но благодаря моим утехам и Лангедок и Прованс заселяются многочисленными предметами распутства. Через час после того, как я попользовался этими девочками, надежные люди продают их в публичные дома Нима, Монпелье, Тулузы, Экса и Марселя. Эта торговля, где я имею две трети доходов, с лихвой окупает все, что стоят мне жертвы, таким образом я утоляю две самые любимые свои страсти: наслаждение и жадность. Но не так просто находить жертвы и соблазнять их. Кстати, моя похоть весьма требовательна: мне надо, чтобы эти предметы извлекались из приютов нищеты и убожества, где невозможность выжить, убивающая и мужество, и гордость, и целомудрие, иссушающая душу, заставляет их, в надежде на спасение, соглашаться на все. Мои эмиссары обшаривают трущобы и поставляют мне невероятное количество предметов. Скажу больше, Жюстина: если бы. не мои усилия и мой авторитет в городе, жертв у меня было бы не так много, дело в том, что я манипулирую ценами или вызываю дороговизну съестных товаров, в результате умножается число бедняков, у которых нет ни работы, ни средств к существованию. Хитрость очень простая, дитя мое, и нехватка дров, пшеницы и других вещей, от которой столько лет страдает Париж, способствует моим предприятиям. Жадность и распутство – вот две страсти, которые из этого кабинета с золочеными панелями раскинули свою паутину над хижинами бедного люда. Однако несмотря на всю мою ловкость, если бы не нашлись надежные: руки, которые хорошо исполняют мои замыслы, эта машина не работала бы с такой четкостью. Итак, мне нужна проворная, молодая, умная женщина, которая, сама пройдя по тернистым тропам нищеты, лучше, чем кто-нибудь другой, знает, как совратить себе подобных:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228