Этот братец, которого назвали Эгль по фамилии моего отца, был одновременно и самым красивым ребенком и самым отъявленным малолетним развратником во всем Париже. Самые порочные наклонности выявились в нем в самом юном возрасте, и маленькому шалуну ничто так не нравилось, как внушать их мне все без исключения. Когда ему исполнилось десять лет, он уже отличался распущенностью, страстью к пьянству и воровству, был крайне жесток и передавал мне свои пороки с силой убеждения, необычной для своего возраста. Он и открыл мне тайну нашего рождения, тем самым бросив в мое сердце великую ненависть к родителям. Однако Эгль любил мать, он даже питал к ней плотские чувства, и это сразу бросалось в глаза.
– Мне только десять лет, Серафина, – иногда говорил он мне, – но я хотел бы спать с матушкой, как это делает Симеон; я уверен, что делал бы это не хуже его… Я их видел… и знаю все, я и тебя научу, если ты хочешь.
К сожалению, как я уже сказала, Полина молчаливо поощряла все его дурные качества: она боготворила моего братца, она укладывала его с собой в постель, и Эгль не замедлил признаться мне, что именно от этой матери-кровосмесительницы он узнал большую часть вещей, которым хотел научить меня. Такая невоздержанность плоти объясняется возрастом моей матери, которой было только двадцать три года, когда она бросила тринадцатилетнего сына в мир бурных страстей. Пылкая как вулкан и прекрасная как ангел, блудница, подстегиваемая природой, больше слушала ее голос, нежели голос разума. Судя по ее советам, я видела, что ее мораль весьма сомнительна. Но будучи еще слаба умом, чтобы понять ее мотивы, я принимала за нежность то, что было следствием необыкновенной развращенности.
Таковы были приблизительные причины почти полного отсутствия нашего воспитания; читать и писать – только этому нас учили, но ничего не говорилось о даре божьем, о морали и религии. Симеон, самый бессовестный, самый развратный из людей, нарочно проповедовал то, что отвращало нас от Бога.
– Было бы хорошо, – говорил он, – перерезать горло любому, кто произнесет его имя. Надо охранить молодежь от этих опасных знаний, тогда она скорее избежит ошибок в жизни. Если бы только все отцы поступали так! Вот тогда философия воцарится среди людей.
Может быть, кто-то подумает, что, мол, недалекий был человек этот капуцин, однако как раз умом он не был обижен. Поэтому так любил распутничать: не зря говорят, что этот порок почти всегда встречается у великих людей и что очень редко человек талантливый не отличается безбожием или безнравственностью.
Хотя интрижка Симеона с моей уважаемой матушкой продолжалась уже тринадцать лет, так как он лишил ее девственности в десятилетнем возрасте, да и сама она была плодом предыдущей связи досточтимого Симеона с уличной торговкой, отсюда Полина, в одном лице его дочь и его любовница, имела двойную причину завоевать его сердце, – так вот, хотя этот союз продолжался тринадцать лет в силу указанных выше причин их взаимная страсть совсем не охладела. Беспрекословная любезность моей матери, ее исключительное повиновение разнообразным капризам капуцина – одним словом, сочетание всех этих факторов делало общество Полины необыкновенно ценным для него, и не проходило и дня без того, чтобы он не проводил с ней по пять-шесть часов. Настоятель монастыря отец Ив, который, со своей стороны, содержал очень красивую восемнадцатилетнюю девушку, часто присоединялся со своей любовницей к этой парочке. В обоих семействах жила очаровательная служанка, которая также участвовала в этих ассамблеях сладострастия, где после сытной трапезы приносились Венере гнусные жертвы, придумать которые способен лишь гений монахов.
Однажды, когда веселая компания собралась на очередное празднество, ко мне прибежал запыхавшийся брат.
– Серафина, – сказал он, – ты не хочешь взглянуть, как проводят время наши добрейшие святоши?
– Ну конечно!
– Только знаешь, милая сестрица, я покажу тебе этот спектакль с одним условием.
– С каким еще условием?
– Ты позволишь мне проделать с тобой все, чем будут заниматься они.
– А чем они занимаются?
– Сама увидишь, сестрица… Ну как, ты согласна? И маленький плут подтвердил свое предложение таким жарким поцелуем, обжегшим мне губы, что во мне тотчас проявились первые признаки огненного темперамента, которым одарила меня природа: я просто-напросто извергнулась в объятиях своего брата. Мошенник воспользовался моей слабостью, повалил меня на кровать, задрал мне юбки, раздвинул ноги и принял в рот недвусмысленные плоды удовольствия, которое пробудил во мне.
– Ты пролила свое семя, сестрица, – пробормотал Эгль. – Да, любовь моя, так называется то, что ты сейчас сделала… Ты опередила меня: я еще не способен на это. Матушка часто ласкала… сосала меня – ничего не помогало; она сказала, что это придет позже, когда мне будет четырнадцать, но все равно это очень приятно. Возьми эту штуку, – продолжал он, взяв мою руку и положив ее на свой пенис, небольшой, но уже твердый, вызывающий и довольно приятный наощупь, – потереби ее, сестренка, и увидишь, как я буду наслаждаться… Хотя погоди, сейчас я положу тебя так, как обычно делает мама, когда спит со мной.
И негодник стащил с меня юбки, выбрался из своих панталон и, уложив меня на кровать, лег на меня так, что его член оказался у меня во рту, а его губы прижались к моему влагалищу. Я сосала его, он отвечал тем же, так мы лежали около часа, не меняя положения и изнывая от блаженства. Наконец шум в соседней комнате предупредил нас о том, что пора сменить роли и из активных участников превратиться в зрителей.
Первая сцена сладострастия, которую показал мне брат, была слишком интересна, чтобы не описать ее подробнее, и я, не боясь наскучить вам, расскажу о ней во всех самых мелких деталях. Я понимаю, что мне следовало бы употреблять пристойные выражения соответственно моему тогдашнему возрасту, но тогда мой рассказ потерял бы живость и красочность, поэтому, чтобы не погрешить против точности, я использую слова, которые употребила бы сейчас. Итак, начнем с действующих лиц.
Моей матери, как вам известно, было двадцать три года, она была прекрасна как ангелочек: густые каштановые волосы, округлая фигурка, не лишенная стремительной грациозности, твердое упругое тело, пахнущее свежестью, великолепные глаза, а вот лицо было красноватое – признак частой невоздержанности за столом, к этому пороку она пристрастилась из-за желания понравиться своему любовнику, который вкушал с ней сладострастное наслаждение только тогда, когда терял рассудок от избытка выпитого вина и ликера.
Люси, любовнице отца Ива, настоятеля монастыря и друга моего отца, было восемнадцать лет – об этом я также, кажется, говорила;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228