Участники заняли указанные места. Но Бог свидетель, что если я невыносимо страдала во время первого натиска, то о втором уже и говорить не приходится! Я думала, что член Симеона разорвет меня пополам; мне показалось, будто в мои кишки засунули раскаленный железный стержень, однако, несмотря на мои юные годы, сквозь плотную пелену боли у меня в голове вспыхивали слабые искорки удовольствия – явные признаки того, что в один прекрасный день я познаю неземное блаженство от такого способа совокупления. Операция завершилась последним оргазмом, я почувствовала, как и спереди и сзади меня захлестнули две горячие струи; я, уничтоженная, распласталась посреди моих атлетов, и мне потребовалось минут пятнадцать, чтобы оправиться от потрясения, вызванного этими двумя натисками.
Наконец пришло время возвращаться в монастырь, и спектакль закончился. Мартину отправили в больницу, где она скончалась неделю спустя. Мы остались у матери. Через несколько дней оргия повторилась без монахов, и Полина, уже не сдерживая себя, отомстила в наших объятиях за вынужденную сдержанность в присутствии своего любовника. Мы ублажали ее по очереди, а иногда сразу оба. Мы с братом принимали перед ее взором тысячи поз, одна непристойнее другой, и блудница, руководя нашими удовольствиями, не замедлила преподать нам все уроки, полученные от своего монаха; она без устали внушала нам свои принципы и не гнушалась ничем, что могло как можно скорее развратить детям и ум и душу.
Когда одному из нас исполнилось тринадцать, другому – четырнадцать лет, дорогая наша матушка пошла еще дальше. Безнравственная женщина отвела нас в один дом, где двое развратников насладились всеми троими. Эта операция принесла сто луидоров, Полина дала каждому из нас по десять, строго-настрого наказав хранить все в тайне, и добавила, что если мы будем молчать, она будет привлекать нас к другим приключениям. Мы сдержали слово, и за полгода добрая мамаша продала нас не менее двадцати раз самым разным людям, но однажды Эгль, просто так, по злобе, поведал секрет отцу. Взбешенный Симеон избил нашу мать самым жестоким образом, отчего она занемогла и через восемь дней оказалась на пороге могилы.
– Здесь нельзя больше оставаться, – сказал мне брат, – эта содомитка либо подохнет, либо нам придется и дальше ублажать ее, что не принесет нам большой пользы, либо мы сами попадем в больницу, что еще хуже. Ты достаточно красива, чтобы самой позаботиться о себе, а я, сестрица, нашел человека, который завалит меня золотом, если я поеду с ним в Россию, и я согласился.
– А что будет с несчастной, которая лежит там в своей постели и умирает?
– Если тебя так трогает ее судьба, иди и задуши ее, чтобы она больше не мучилась.
– Негодяй, – улыбнулась я при мысли об этом, – выходит, ты хочешь, чтобы нас обоих колесовали?
– Запомни, Серафииа, – ответил брат, – только тогда можно приблизиться к пороку, когда остановить тебя может только эшафот.
– Клянусь, что я этого совсем не боюсь.
– Тогда за дело!
– Я согласна. И вообще я не слишком любила эту потаскуху.
Забыв обо всем, кроме ярости и желания получить свободу и обогатиться останками несчастной женщины, мы, как два рассвирепевших зверя, вошли в ее комнату. Она отдыхала, мы кинулись на мать и задушили ее.
– Давай поскорее разделим деньги, – затормошил меня брат.
Мы нашли двадцать миллионов франков, причем половина была в драгоценностях, честно поделили их, заперли за собой двери и сбежали. Обедали мы в Булонском лесу, где распростились самым нежным образом, обещали друг другу хранить свою тайну до гроба и расстались. Мой брат уехал со своим новым покровителем за границу, я встретила одного из либертенов, с которым познакомила меня мать и на которого я могла положиться, судя по тому, что он раньше обещал мне.
– Дитя мое, – сказал мне этот человек, когда я пришла к нему, – в тот раз я имел в виду не себя; да, я часто развлекаюсь с девочками, но не беру их на содержание. Тот, кому я тебя передам, намного богаче меня, но должен предупредить, что тебе придется выразить ему самое слепое повиновение. Сейчас я пошлю за ним, и вы обо всем договоритесь.
Скоро пришел обещанный персонаж. Это был старик шестидесяти пяти лет, очень богатый, еще довольно бодрый; поблагодарив своего друга за прекрасную возможность встретиться со столь очаровательной девушкой, он провел меня в будуар хозяина, где мы и объяснились.
Феркур, так звали этого старика, имел страсть, которая заключалась в том, что на его глазах его любовницу должен был сношать в вагону молодой человек, в это время он сам содомировал юношу, но не извергался: он выходил из него в самый разгар –утех, вставлял измазанный экскрементами член в рот женщины, которую после этого истязал юноша; как только ее задница окрашивалась кровью, распутник содомировал ее, тогда ганимед начинал пороть его, затем, несколько минут спустя, овладевал его седалищем. Не удовлетворившись этой прелюдией, он укладывал любовницу на широкий диван и, пока юноша колол булавкой его ягодицы и яички, он вонзал более сотни игл в груди женщины. В это время появлялась старая гувернантка и доводила старого блудодея до оргазма, испражняясь ему в рот.
Как бы ни было жестоко это предложение, пришлось принять его. Постепенно я заручилась абсолютным доверием Феркура. Через десять лет, пользуясь этим, я отвадила от дома всех неугодных мне свидетелей. Однажды, когда мой Крез в моем присутствии блаженствовал, пересчитывая свои богатства, я не смогла справиться с искушением. Идея созрела мгновенно: второе преступление не составляет никакого труда, если не было угрызений совести после первого. Я всыпала в его чашку с шоколадом шесть зернышек мышьяка, купленного для уничтожения крыс, который по неосторожности оставила служанка. Либертен издох через двадцать четыре часа. Я ограбила его и тут же уехала в Испанию. Два года я жила в самых крупных городах этой страны, везде занимаясь ремеслом куртизанки как ради удовольствия, так и ради денег. О друзья мои! Только в том прекрасном климате я увидела человеческие страсти, в тысячу раз более исступленные, чем в других странах Европы! Там я узнала всю сладость их плодов, о которой не имеют представления 9 других краях. Как будто необыкновенно жаркое солнце и сила суеверия придают им энергию, неведомую остальным людям. В самом деле, только там пряные удовольствия богохульства и святотатства волшебным образом сливаются с радостями распутства, только там их объединенная энергия доходит до высшей степени экстаза и блаженства. Ах, если бы вы только знали, как приятно сношаться у ног мадонны, в глубине исповедальни или на алтаре, чем я и занималась каждый день! Нет, на свете нет ничего сладостнее этих пут, созданных лишь ради удовольствия разрывать их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228