Туда, где больше деньги, всегда слетаются рвачи и лодыри. А куда рвачи, лодыри и другие потенциальные предатели не идут? Туда, где платят мало и нерегулярно.
Значит, по логике, там будут служить за идею. Логично? Еще как! Не случайно нищие русские солдаты всегда били сытых иностранных наемников. Потому что наши воевали за Родину, а те — за гонорар.
Историю Ноплейко изучал в общих чертах. Умные люди понимают вредность избыточной информации.
"Второе. При выполнении поставленной перед ними задачи они проявляют далеко не всегда оправданную обстоятельствами жестокость, а порой и вовсе выходят за рамки закона.
Третье. Беспрекословно подчиняясь своему командиру Пастухову, они слишком часто игнорируют указания руководителей операции, достигая цели методами, которые им самим кажутся наиболее оптимальными.
Четвертое. Несмотря на то что уже в течение довольно длительного времени оперативный отдел УПСМ не привлекает их к сотрудничеству и, следовательно, никаких гонораров не выплачивает, все фигуранты, судя по всему, не испытывают недостатка в финансовых средствах, хотя только один из них, Пастухов, работает в построенном им столярном цехе. Возможно, они выполняют конфиденциальные поручения частных лиц или коммерческих структур, но нельзя исключать и их связи с крупным криминалитетом — связи если еще и не существующей, то вполне вероятной в будущем.
Мне не было разъяснено, чем конкретно был продиктован запрос ССБ, поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.
Начальник..."
"Вот Голубков и попался, — аккуратно прокалывая дырочки на полях фото, улыбнулся Ноплейко. — Значит, сам же пишет о моральном перерождении и сам же с перерожденцами заигрывает. Комментатор хренов. А для чего заигрывает?
Понятно, что не ради Родины. Ничего, недолго тебе осталось умничать, профи гребаный. Всех вас САИП выведет на чистую воду. А потом, когда вы попадете в руки Ноплейко, он вам и объяснит, как надо с продажными контрактниками и их покровителями поступать".
Профессионалов генерал очень не любил. И не только потому, что от них, если вникнуть, все беды державы. А и потому еще, что они наблатыкались, сволочи, на каком-то особом птичьем языке выражаться. Таком, что нормальному человеку и не понять. А то, чего не понимаешь, вызывает естественные чувства отторжения, неприязни и опасения. Ничего. Ноплейко покажет вам эту вашу стеганую графию...
Глава девятая. Плохой кролик из Мухи
Я пытался придумать, как бы вызвать из тени настоящего дирижера всего происходящего со мной в казематах у Полянкина, когда наконец опять явился Серега. Он пришел с новым подносом и забрал старый. На сей раз сервировка была небрежной. В супчике и в котлетах-биточках ощущался тот же привкус, который предшествовал приступу агрессивного секса. Замысел неясен: то ли привыкание вызывают, то ли новую провокацию затеяли, то ли еще что-то.
Тайны мадридского двора не мое амплуа, мне бы чего попроще: минометный обстрел, снайпер на господствующем чердаке, на худой конец — патруль, когда ты в самоволке с бутылками в карманах. А вообще-то подумал упростить ситуацию до подобной не столь уж мудрено.
Достаточно взять Михуила в заложники и так, держа его за яблочко, то ли рвануть отсюда когти, то ли сойтись нос к носу с тем, кто дергает за ниточки. Но супчика я все же с аппетитом отхлебнул, котлеток отведал. Пусть далеко не все, что принесли, я стал есть, по-дружески поделившись с унитазом, но все же и принятое должно было сказаться. Однако за мной долго не приходили. Минут двадцать пять. И все это время я чувствовал, будто в моем паху сжимается пружина. Уж я постарался, чтобы со стороны казалось, будто я опять до полной потери рассудка одержим сексуальным бешенством.
Продемонстрировать это было не слишком сложно: видать, хорошо наложилось снадобье подземных химиков на мою истинную сущность. Во всяком случае, на ее похотливую часть. И вот я уже готов, торчу, как гаишник посреди льдины на Москве-реке, а за мной все не приходят и не приходят.
Они что? Эксперименты на мне ставят, как на собачке Павлова? Так мой рефлекс уже, как говорится, буквально рвется из штанов! Может, им надо, чтобы я сам себя вручную обслужил? Кстати, непонятно: как можно привыкнуть, то есть воспылать страстью, к снадобью, от которого ощущаешь себя тупым голодным кобелем, которому цепь не дает дотянуться до сучки?! Между прочим, закрепление рефлекса предполагает удовлетворение потребности. Может, мне им тут короткое замыкание устроить, чтобы напомнить: держать в четырех стенах сексуально озабоченных людей по Женевской конвенции черт-те какого-то года не полагается?! Или пора раскурочить стальной карниз, на котором занавески висят, и самому их вшивый замок отпереть? Приди Серега минут на пять позже — он свое лиричное «Пойдем, а?» договорить бы не успел. Потому что трудно разговаривать, заглотнув собственный кадык. Но судьба его хранила, и я ограничился лишь тем, что, пулей вылетев в коридор, кровожадно спросил:
— Куда, твою мать, «пойдем»? И не умничай, пальцем покажи — так быстрее будет!
Ошалело отвесив челюсть, он ткнул пальцем в сторону того номера с телекамерами, от которого я давеча гордо отказался.
Дверь его была приоткрыта, и, влетев туда, я, не оборачиваясь на тут же щелкнувший за спиной замок, уставился на связанную красотку. Новенькая.
Третья. Старовата. Лет тридцать пять — сорок. Титьки висят плоско, кожа желтовата. Перепугана. Не плачет даже, а лишь тоскливо подвывает с противным, но неизбывным бабским: «Ой, дура я, дура... Ой, сволочи вы все, сволочи!» Мало того что волосы сальные и нечесаные, так еще и запахи: до двери потом шибает, будто не мылась от рождения. Я чуть не замахнулся, чтобы врезать ей за вопиющее пренебрежение гигиеной, но тут до меня дошел юмор ситуации.
Она ж не виновата, что она — не Ирина.
И надо сказать, что подобная острота ощущений была внове для меня.
Конечно, мне приходилось и раньше чувствовать запах женщин, но прежде внимание на этом как-то не концентрировалось. Даже если что-то и не нравилось, оно скользило мимо. Вероятно, снадобье на сей раз, без водки, обострило мое обоняние.
И не только его. Бросалось в глаза, насколько ей больно от суровой сцепки, теоретически возбуждающей зрителя, а практически вызывающей в нем омерзение, чуть-чуть разбавленное жалостью.
Нечто похожее я испытал как-то летом в Грозном — еще до всех дудаевских штучек с рабовладельческим государством Ичкерия. В общественном туалете возле рынка. Зашел, потому что приспичило. А там такая — буквально — куча, обставленная по периметру (местная специфика) бутылками с водой, такая вонь, что у меня разом все потуги пропали. С тех пор уверен: игры в независимость, как и то, что прикрывают словами о борьбе за целостность, — одна большая куча дерьма, обставленная бутылками для подмывания тех, кто ее наложил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Значит, по логике, там будут служить за идею. Логично? Еще как! Не случайно нищие русские солдаты всегда били сытых иностранных наемников. Потому что наши воевали за Родину, а те — за гонорар.
Историю Ноплейко изучал в общих чертах. Умные люди понимают вредность избыточной информации.
"Второе. При выполнении поставленной перед ними задачи они проявляют далеко не всегда оправданную обстоятельствами жестокость, а порой и вовсе выходят за рамки закона.
Третье. Беспрекословно подчиняясь своему командиру Пастухову, они слишком часто игнорируют указания руководителей операции, достигая цели методами, которые им самим кажутся наиболее оптимальными.
Четвертое. Несмотря на то что уже в течение довольно длительного времени оперативный отдел УПСМ не привлекает их к сотрудничеству и, следовательно, никаких гонораров не выплачивает, все фигуранты, судя по всему, не испытывают недостатка в финансовых средствах, хотя только один из них, Пастухов, работает в построенном им столярном цехе. Возможно, они выполняют конфиденциальные поручения частных лиц или коммерческих структур, но нельзя исключать и их связи с крупным криминалитетом — связи если еще и не существующей, то вполне вероятной в будущем.
Мне не было разъяснено, чем конкретно был продиктован запрос ССБ, поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.
Начальник..."
"Вот Голубков и попался, — аккуратно прокалывая дырочки на полях фото, улыбнулся Ноплейко. — Значит, сам же пишет о моральном перерождении и сам же с перерожденцами заигрывает. Комментатор хренов. А для чего заигрывает?
Понятно, что не ради Родины. Ничего, недолго тебе осталось умничать, профи гребаный. Всех вас САИП выведет на чистую воду. А потом, когда вы попадете в руки Ноплейко, он вам и объяснит, как надо с продажными контрактниками и их покровителями поступать".
Профессионалов генерал очень не любил. И не только потому, что от них, если вникнуть, все беды державы. А и потому еще, что они наблатыкались, сволочи, на каком-то особом птичьем языке выражаться. Таком, что нормальному человеку и не понять. А то, чего не понимаешь, вызывает естественные чувства отторжения, неприязни и опасения. Ничего. Ноплейко покажет вам эту вашу стеганую графию...
Глава девятая. Плохой кролик из Мухи
Я пытался придумать, как бы вызвать из тени настоящего дирижера всего происходящего со мной в казематах у Полянкина, когда наконец опять явился Серега. Он пришел с новым подносом и забрал старый. На сей раз сервировка была небрежной. В супчике и в котлетах-биточках ощущался тот же привкус, который предшествовал приступу агрессивного секса. Замысел неясен: то ли привыкание вызывают, то ли новую провокацию затеяли, то ли еще что-то.
Тайны мадридского двора не мое амплуа, мне бы чего попроще: минометный обстрел, снайпер на господствующем чердаке, на худой конец — патруль, когда ты в самоволке с бутылками в карманах. А вообще-то подумал упростить ситуацию до подобной не столь уж мудрено.
Достаточно взять Михуила в заложники и так, держа его за яблочко, то ли рвануть отсюда когти, то ли сойтись нос к носу с тем, кто дергает за ниточки. Но супчика я все же с аппетитом отхлебнул, котлеток отведал. Пусть далеко не все, что принесли, я стал есть, по-дружески поделившись с унитазом, но все же и принятое должно было сказаться. Однако за мной долго не приходили. Минут двадцать пять. И все это время я чувствовал, будто в моем паху сжимается пружина. Уж я постарался, чтобы со стороны казалось, будто я опять до полной потери рассудка одержим сексуальным бешенством.
Продемонстрировать это было не слишком сложно: видать, хорошо наложилось снадобье подземных химиков на мою истинную сущность. Во всяком случае, на ее похотливую часть. И вот я уже готов, торчу, как гаишник посреди льдины на Москве-реке, а за мной все не приходят и не приходят.
Они что? Эксперименты на мне ставят, как на собачке Павлова? Так мой рефлекс уже, как говорится, буквально рвется из штанов! Может, им надо, чтобы я сам себя вручную обслужил? Кстати, непонятно: как можно привыкнуть, то есть воспылать страстью, к снадобью, от которого ощущаешь себя тупым голодным кобелем, которому цепь не дает дотянуться до сучки?! Между прочим, закрепление рефлекса предполагает удовлетворение потребности. Может, мне им тут короткое замыкание устроить, чтобы напомнить: держать в четырех стенах сексуально озабоченных людей по Женевской конвенции черт-те какого-то года не полагается?! Или пора раскурочить стальной карниз, на котором занавески висят, и самому их вшивый замок отпереть? Приди Серега минут на пять позже — он свое лиричное «Пойдем, а?» договорить бы не успел. Потому что трудно разговаривать, заглотнув собственный кадык. Но судьба его хранила, и я ограничился лишь тем, что, пулей вылетев в коридор, кровожадно спросил:
— Куда, твою мать, «пойдем»? И не умничай, пальцем покажи — так быстрее будет!
Ошалело отвесив челюсть, он ткнул пальцем в сторону того номера с телекамерами, от которого я давеча гордо отказался.
Дверь его была приоткрыта, и, влетев туда, я, не оборачиваясь на тут же щелкнувший за спиной замок, уставился на связанную красотку. Новенькая.
Третья. Старовата. Лет тридцать пять — сорок. Титьки висят плоско, кожа желтовата. Перепугана. Не плачет даже, а лишь тоскливо подвывает с противным, но неизбывным бабским: «Ой, дура я, дура... Ой, сволочи вы все, сволочи!» Мало того что волосы сальные и нечесаные, так еще и запахи: до двери потом шибает, будто не мылась от рождения. Я чуть не замахнулся, чтобы врезать ей за вопиющее пренебрежение гигиеной, но тут до меня дошел юмор ситуации.
Она ж не виновата, что она — не Ирина.
И надо сказать, что подобная острота ощущений была внове для меня.
Конечно, мне приходилось и раньше чувствовать запах женщин, но прежде внимание на этом как-то не концентрировалось. Даже если что-то и не нравилось, оно скользило мимо. Вероятно, снадобье на сей раз, без водки, обострило мое обоняние.
И не только его. Бросалось в глаза, насколько ей больно от суровой сцепки, теоретически возбуждающей зрителя, а практически вызывающей в нем омерзение, чуть-чуть разбавленное жалостью.
Нечто похожее я испытал как-то летом в Грозном — еще до всех дудаевских штучек с рабовладельческим государством Ичкерия. В общественном туалете возле рынка. Зашел, потому что приспичило. А там такая — буквально — куча, обставленная по периметру (местная специфика) бутылками с водой, такая вонь, что у меня разом все потуги пропали. С тех пор уверен: игры в независимость, как и то, что прикрывают словами о борьбе за целостность, — одна большая куча дерьма, обставленная бутылками для подмывания тех, кто ее наложил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113