Мы хотели, чтобы вы были нашей любимой космонитской героиней, но не собирались возбуждать общественное мнение, чтобы не броситься в преждевременную войну. Вы очень хорошо сказали о долгожительстве, вы заставили их ценить короткую жизнь, но затем вы заставили их приветствовать роботов, а мы этого не хотим. Поэтому мы не слишком одобряем взгляд публики на упоминание о родстве с космонитами.
– Вы не хотите преждевременной войны, но не хотите и преждевременного мира?
– Очень верно сказано, мадам.
– Чего же вы хотите?
– Мы хотим Галактику. В СЮ Галактику. Мы хотим заселить каждую годную для обитания планету и основать Галактическую Империю. И мы не хотим вмешательства космонитов. Они могут оставаться на своих планетах и жить, как им нравится, но вмешиваться они не должны.
– Но тогда вы запрете их в пятидесяти мирах, как мы много лет назад заперли вас на Земле. Та же старая несправедливость. Вы такой же скверный, как Бастермейн.
– Тут совсем иная ситуация. Земляне были заперты из-за их потенциальной тяги к экспансии. Вы, космониты, не имеете такого потенциала. Вы пошли по пути долгожительства и роботов, и потенциал исчез. Теперь у вас нет пятидесяти миров. Солярия покинута. Со временем так будет и с другими. Поселенцы же не намерены толкать космонитов на путь вымирания, но и вмешиваться в их добровольный выбор не собираются. А ваша речь была направлена на вмешательство.
– И я этому рада. Что же, по-вашему, я должна была сказать?
– Я вам говорил. Мир, любовь… и вы сели. Вы могли закончить меньше, чем за минуту.
– Не могу поверить, что вы рассчитывали на такую возможность – глупость с моей стороны, – сердито сказала Глэдис. – За кого вы меня принимаете?
– За того, за кого вы сами принимали себя – за человека, который до смерти боится выступить. Откуда мы знали, что вы сумасшедшая, которая за полчаса сумела убедить жителей Бейли-мира громогласно приветствовать то, против чего они восставали всю жизнь? Но сейчас, – он тяжело встал, – я тоже хочу принять душ и хорошенько выспаться, если смогу. Увидимся завтра.
– А когда мы узнаем, что решили ваши Директора насчет меня?
– Когда они решат, а это может быть не так скоро. Спокойной ночи, мадам.
41
– Я сделал открытие, – сказал Жискар без тени эмоций в голосе, – и сделал его потому, что впервые за все время моего существования я оказался перед тысячами человеческих существ. Будь это два столетия назад, я сделал бы это открытие тогда. Если бы я не встретился с таким множеством людей, не было бы открытия.
Подумать только, сколько жизненно важных пунктов я мог бы получить, но никогда не получал и не получу, потому только, что на моем пути никогда не встретятся нужные условия. Я останусь в полном неведении, если обстоятельства не помогут мне. А на них я не могу рассчитывать.
– Не думаю, друг Жискар, – сказал Дэниел, – что мадам Глэдис с ее давно поддерживаемым образом жизни, могла бы с таким хладнокровием стоять перед тысячами. Не думаю, что она могла бы вообще что-нибудь сказать. Полагаю, что ты направил ее и обнаружил, что можешь сделать это без вреда для нее. Это и есть твое открытие?
– Друг Дэниел, я рискнул только ослабить очень немногие нити торможения, ослабить лишь настолько, чтобы позволить ей сказать несколько слов и быть услышанной.
– Но она сказала много больше.
– После этой микроскопической поправки я повернул множество мозгов, перед которыми я оказался. Я никогда не экспериментировал с таким количеством, как и леди Глэдис, и был ошеломлен, как и она. Сначала я думал, что ничего не смогу сделать с обширной ментальной связанностью, которая била в меня. Я чувствовал себя полностью беспомощным, друг Дэниел.
А затем я заметил у них слабое дружелюбие, любопытство, интерес – не могу выразить это в словах – цвет симпатии к мадам Глэдис. Я сыграл на этом и обнаружил, что этот цвет симпатии уплотняется. Я хотел небольшой реакции в пользу леди Глэдис, которая подбодрила бы ее, а для меня сделало необязательным вмешательство в ее собственный мозг. Только это я и сделал. Не знаю, сколькими нитями нужного цвета я управлял, но немногими.
– И что дальше, друг Жискар?
– Я обнаружил, что начал нечто вроде автокатализа. Каждая нить, которую я тянул, тащила за собой ближайшую того же рода, и обе они тянули несколько других, ближайших. Больше я ничего не делал. Легкие движения, звуки, взгляды, казалось, одобряли то, что говорила мадам Глэдис, и тянули к этому других.
Затем я обнаружил нечто еще более странное. Все эти маленькие знаки одобрения, которые я мог определить лишь потому, что мозги были открыты мне, мадам Глэдис тоже определила, и торможение в ее мозгу пропало без моего вмешательства. Она стала говорить быстрее, откровеннее, и публика реагировала лучше, чем раньше – и тоже без моего вмешательства.
А потом появилась истерия, шторм, буря мысленного грома и молний такой интенсивности, что я закрыл свой мозг, иначе это могло бы перегрузить мои контуры.
За все свое существование я никогда еще не сталкивался с подобным, однако все это началось с такого незначительного изменения, внесенного мною в толпу, какое я раньше вносил в небольшую горсточку людей. Подозреваю, что эффект распространился на большую аудиторию, чем та, что воспринимала мое внушение – прошел по гиперволне.
– Не понимаю, как это могло случиться, друг Жискар.
– Я тоже не понимаю. Я не человек. Я никогда не обладал человеческим мозгом со всей его сложностью и противоречием, поэтому не понимаю механизма его реакций. Но, по-видимому, толпой легче управлять, чем индивидуумом. Это выглядит парадоксом. Казалось бы, чем тяжелее груз, тем больше усилий. Большое расстояние пройти дольше, чем малое. Почему же большое количество народу легче поколебать, чем нескольких человек? Ты, друг Дэниел, думаешь как человек: можешь ты это объяснить?
– Ты сам, друг Жискар, сказал, что это эффект автокатализа. Зараза. Одна искра может спалить лес.
Жискар задумался.
– Не зараза, а эмоции. Мадам Глэдис выбрала аргументы, которые, по ее мнению, должны были взволновать чувства аудитории. Она не пыталась рассуждать с ней. Возможно, что чем больше толпа, тем легче ее поколебать именно эмоциями, а не разумом.
Поскольку эмоций мало, а разумов много, поведение толпы легче предсказать, чем поведение одной личности. И это, в свою очередь, означает, что если законы, долженствующие развиться для улучшения хода развития истории, можно предсказать, то нужно иметь дело с большим населением – чем больше, тем лучше. Это и должно быть Первым Законом психоистории, ключом к изучению Человека. Но…
– Да?
– Видимо, я поэтому так долго шел к пониманию этого, что я не человек. Человек же, возможно, инстинктивно, понимает свой мозг и поэтому знает, как управлять другими такими же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
– Вы не хотите преждевременной войны, но не хотите и преждевременного мира?
– Очень верно сказано, мадам.
– Чего же вы хотите?
– Мы хотим Галактику. В СЮ Галактику. Мы хотим заселить каждую годную для обитания планету и основать Галактическую Империю. И мы не хотим вмешательства космонитов. Они могут оставаться на своих планетах и жить, как им нравится, но вмешиваться они не должны.
– Но тогда вы запрете их в пятидесяти мирах, как мы много лет назад заперли вас на Земле. Та же старая несправедливость. Вы такой же скверный, как Бастермейн.
– Тут совсем иная ситуация. Земляне были заперты из-за их потенциальной тяги к экспансии. Вы, космониты, не имеете такого потенциала. Вы пошли по пути долгожительства и роботов, и потенциал исчез. Теперь у вас нет пятидесяти миров. Солярия покинута. Со временем так будет и с другими. Поселенцы же не намерены толкать космонитов на путь вымирания, но и вмешиваться в их добровольный выбор не собираются. А ваша речь была направлена на вмешательство.
– И я этому рада. Что же, по-вашему, я должна была сказать?
– Я вам говорил. Мир, любовь… и вы сели. Вы могли закончить меньше, чем за минуту.
– Не могу поверить, что вы рассчитывали на такую возможность – глупость с моей стороны, – сердито сказала Глэдис. – За кого вы меня принимаете?
– За того, за кого вы сами принимали себя – за человека, который до смерти боится выступить. Откуда мы знали, что вы сумасшедшая, которая за полчаса сумела убедить жителей Бейли-мира громогласно приветствовать то, против чего они восставали всю жизнь? Но сейчас, – он тяжело встал, – я тоже хочу принять душ и хорошенько выспаться, если смогу. Увидимся завтра.
– А когда мы узнаем, что решили ваши Директора насчет меня?
– Когда они решат, а это может быть не так скоро. Спокойной ночи, мадам.
41
– Я сделал открытие, – сказал Жискар без тени эмоций в голосе, – и сделал его потому, что впервые за все время моего существования я оказался перед тысячами человеческих существ. Будь это два столетия назад, я сделал бы это открытие тогда. Если бы я не встретился с таким множеством людей, не было бы открытия.
Подумать только, сколько жизненно важных пунктов я мог бы получить, но никогда не получал и не получу, потому только, что на моем пути никогда не встретятся нужные условия. Я останусь в полном неведении, если обстоятельства не помогут мне. А на них я не могу рассчитывать.
– Не думаю, друг Жискар, – сказал Дэниел, – что мадам Глэдис с ее давно поддерживаемым образом жизни, могла бы с таким хладнокровием стоять перед тысячами. Не думаю, что она могла бы вообще что-нибудь сказать. Полагаю, что ты направил ее и обнаружил, что можешь сделать это без вреда для нее. Это и есть твое открытие?
– Друг Дэниел, я рискнул только ослабить очень немногие нити торможения, ослабить лишь настолько, чтобы позволить ей сказать несколько слов и быть услышанной.
– Но она сказала много больше.
– После этой микроскопической поправки я повернул множество мозгов, перед которыми я оказался. Я никогда не экспериментировал с таким количеством, как и леди Глэдис, и был ошеломлен, как и она. Сначала я думал, что ничего не смогу сделать с обширной ментальной связанностью, которая била в меня. Я чувствовал себя полностью беспомощным, друг Дэниел.
А затем я заметил у них слабое дружелюбие, любопытство, интерес – не могу выразить это в словах – цвет симпатии к мадам Глэдис. Я сыграл на этом и обнаружил, что этот цвет симпатии уплотняется. Я хотел небольшой реакции в пользу леди Глэдис, которая подбодрила бы ее, а для меня сделало необязательным вмешательство в ее собственный мозг. Только это я и сделал. Не знаю, сколькими нитями нужного цвета я управлял, но немногими.
– И что дальше, друг Жискар?
– Я обнаружил, что начал нечто вроде автокатализа. Каждая нить, которую я тянул, тащила за собой ближайшую того же рода, и обе они тянули несколько других, ближайших. Больше я ничего не делал. Легкие движения, звуки, взгляды, казалось, одобряли то, что говорила мадам Глэдис, и тянули к этому других.
Затем я обнаружил нечто еще более странное. Все эти маленькие знаки одобрения, которые я мог определить лишь потому, что мозги были открыты мне, мадам Глэдис тоже определила, и торможение в ее мозгу пропало без моего вмешательства. Она стала говорить быстрее, откровеннее, и публика реагировала лучше, чем раньше – и тоже без моего вмешательства.
А потом появилась истерия, шторм, буря мысленного грома и молний такой интенсивности, что я закрыл свой мозг, иначе это могло бы перегрузить мои контуры.
За все свое существование я никогда еще не сталкивался с подобным, однако все это началось с такого незначительного изменения, внесенного мною в толпу, какое я раньше вносил в небольшую горсточку людей. Подозреваю, что эффект распространился на большую аудиторию, чем та, что воспринимала мое внушение – прошел по гиперволне.
– Не понимаю, как это могло случиться, друг Жискар.
– Я тоже не понимаю. Я не человек. Я никогда не обладал человеческим мозгом со всей его сложностью и противоречием, поэтому не понимаю механизма его реакций. Но, по-видимому, толпой легче управлять, чем индивидуумом. Это выглядит парадоксом. Казалось бы, чем тяжелее груз, тем больше усилий. Большое расстояние пройти дольше, чем малое. Почему же большое количество народу легче поколебать, чем нескольких человек? Ты, друг Дэниел, думаешь как человек: можешь ты это объяснить?
– Ты сам, друг Жискар, сказал, что это эффект автокатализа. Зараза. Одна искра может спалить лес.
Жискар задумался.
– Не зараза, а эмоции. Мадам Глэдис выбрала аргументы, которые, по ее мнению, должны были взволновать чувства аудитории. Она не пыталась рассуждать с ней. Возможно, что чем больше толпа, тем легче ее поколебать именно эмоциями, а не разумом.
Поскольку эмоций мало, а разумов много, поведение толпы легче предсказать, чем поведение одной личности. И это, в свою очередь, означает, что если законы, долженствующие развиться для улучшения хода развития истории, можно предсказать, то нужно иметь дело с большим населением – чем больше, тем лучше. Это и должно быть Первым Законом психоистории, ключом к изучению Человека. Но…
– Да?
– Видимо, я поэтому так долго шел к пониманию этого, что я не человек. Человек же, возможно, инстинктивно, понимает свой мозг и поэтому знает, как управлять другими такими же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103