Даже беглое знаком­ство с трудами убитого прокурора Азларханова, особенно по­следних лет, когда тот неоднократно обращался в прокуратуру республики и Верховный Совет с обстоятельными докладными, и сравнение их с докторской диссертацией Сенатора не оста­вляло сомнений в идентичности работ. В свободное от процедур время Камалов сделал тщательный сравнительный анализ ра­бот. В докладных Азларханова встречались целые абзацы, раз­делы, слово в слово повторявшиеся в диссертации Сенатора. Нашел он и черновик одной из статей, возможно, тоже предна­значавшейся Азлархановым для печати, появившейся потом, в первые годы перестройки, за подписью Сухроба Ахмедовича и вызвавшей в республике небывалый резонанс. Тут, как гово­рится, он схватил Сенатора за руку, не отпереться.
Оставалось загадкой – как попали научные труды опального прокурора Азларханова к Сенатору? Не мог же Артур Александ­рович сам передать их Сухробу Ахмедовичу? Можно сказать, что время в больнице Камалов зря не терял, одна отгадка тайны взлета популярности Сенатора чего стоила. Конечно, он не ожидал от встречи с Шубариным чуда, ответа на все вопро­сы, просто интуитивно чувствовал, что вокруг Японца крутится многое. Новое время давало Шубарину шанс достойной жизни, реализации собственных возможностей, ведь он уже в 1986 году объявил в финансовых органах о личном миллионе и никто к нему претензий не имел. А идею коммерческого банка поддер­жали на правительственном уровне, горисполком сдал ему в аренду на 99 лет старинный особняк в центре столицы, в нем сейчас спешно вели реставрационные работы. А ведь при воз­врате к прошлому о каком официальном личном миллионе, частном банке могла идти речь, уж об этом Шубарин, наверное, догадывался. Вот почему в нем надо искать союзника. Во всяком случае, следовало изолировать его от Миршаба и от Сенатора, который, возможно, даже раньше Японца окажется в Ташкенте, – такое единство представляло силу, темную силу.
Мысли о Шубарине так часто не давали покоя Камалову, что он на всякий случай решил по своим старым связям с Интерпо­лом получить кое-какие данные о жизни Японца в Мюнхене: как и где проводит свободное время, с кем общается, кто и откуда наведывался к нему. Он допускал, что такой неординарный человек мог попасть в поле зрения местных органов правопо­рядка, немцы – народ аккуратный. На успех особый он, конеч­но, не рассчитывал, просто у него сложилась привычка работать тщательно, основательно, тем более если позволяло время. Да и Шубарин сам по себе стоит того, чтобы знать о нем как можно больше. Ответ из Мюнхена пришел в день выписки Ферганца из больницы, и по тому, как Уткур Рашидович, начальник отдела по борьбе с организованной преступностью, приехавший за ним, передал тоненькую папку еще в машине, не дожидаясь, пока они доедут до прокуратуры, Камалов почувствовал важность сообщения.
Так оно и было. Документы, пришедшие по каналам Интерпо­ла, рассказывали, что Шубарин вел активный образ жизни в Мюнхене: учеба, встречи с деловыми людьми, визиты, приемы в престижных клубах, театр, бассейн, корты… Частые выезды на уик-энд в Австрию, Голландию, Швейцарию, Италию… Инте­рес представлял и список людей из разных стран, посещавших Шубарина в Германии. Камалов догадался, что почти все они – наши бывшие граждане, с которыми Японец раньше имел дела. Но в длинном списке встретились две фамилии, заставившие Уткура Рашидовича поскорее ознакомить прокурора с ответом Интерпола. Для людей несведущих эти фамилии не говорили ничего, но для Камалова…
Фамилии находились рядом, в самом конце: Анвар Абидович Тилляходжаев и Талиб Султанов. Прилагались и фотографии.
Камалов долго всматривался в мужчину в модном мешкова­том костюме с холеными усиками со знакомой фамилией. В ка­бинете он достал альбом – многие, наверное, хотели бы загля­нуть в него – и отыскал похожий снимок. Подпись гласила: Талиб Султанов, 1953 года рождения, дважды судим, вор в за­коне.
– Что нужно уголовнику Талибу от будущего банкира? И как оказался в Мюнхене Анвар Абидович Тилляходжаев, находя­щийся в заключении на Урале? – спросил прокурор у Уткура Рашидовича, но тот в ответ лишь пожал плечами.
Татьяна Георгиевна, Танечка Шилова поступала в Ташкент­ский университет на юридический факультет три года подряд, а в год окончания школы сделала еще и попытку стать студент­кой МГИМО в Москве. Она не была избалованным и бездарным ребенком, который рвется в престижный вуз. Таня воспитыва­лась матерью-одиночкой, работавшей уборщицей на местном авиационном заводе, правда, на две ставки, поскольку постави­ла перед собой цель дать дочери высшее образование. Школу Таня окончила без золотой медали, хотя медалистки того года понимали, что им до Шиловой далеко, но жизнь есть жизнь: родители, их положение, учителя, родительский комитет, да и мать Танечки отличалась строптивым, сильным характером, а кто у нас любит людей с норовом, да еще не имеющих кресла? А тут и вовсе – уборщица. Но Таня не переживала, верила в свои силы. В те годы еще существовал комсомол, Таня была комсоргом школы, и как человек активной жизненной позиции избиралась и делегатом на съезды, и в горкоме комсомола представляла учащуюся молодежь. Вышла Танечка и ростом, и фигурой, и характером, и внешностью… Мать Танечки где-то вычитала, что есть в Москве Институт международных отноше­ний, где дипломатов и прочих людей для государственной служ­бы готовят. Смекнула, что туда, наверное, умные дети требуют­ся, и, по ее мнению, Таня туда как раз подходит – грамот всяких в шкафу уже много скопилось. Были у нас некогда люди, и немало, безоговорочно верившие официальной пропаганде: в «планов громадье», в то, что «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет», в «светлое будущее коммунизма», в «общество равных возможностей», в «самое справедливое на земле общество», короче, «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» и тому подобное. Мать Танечки да и она сама были именно такими.
В школе учили английский, и, хотя Таня вполне успевала, мать подыскала ей репетитора, преподавательницу института иностранных языков. Ходили к ней вдвоем. Пока Таня шлифовала произношение, мать занималась хозяйством: стирала, приби­рала, гладила, белила, красила – в богатом доме дел всегда невпроворот. К выпускному балу Таня знала английский, по словам преподавательницы, не хуже ее студенток, закончивших институт. Бойко говорила она и по-узбекски.
Как только Танечка получила аттестат, мать побежала в ди­рекцию, каждую неделю в Москву летал служебный самолет, в особо важных случаях разрешали воспользоваться бесплат­ным рейсом и рядовым рабочим, не отказали и ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102