Через час он и сам собирался нагрянуть к нему неожиданно, не вышло. Японец словно читал его мысли, перехватил у него инициативу встречи, и это он посчитал плохой приметой, дурным знаком и почувство­вал смутную тревогу.
Через час в шелковом костюме от Кардена и ярком итальянском галстуке Сухроб Ахмедович появился в банке. Старый особняк из красного жженого кирпича он узнал лишь по рельефно выложен­ной на фронтоне цифре «1898» – так преобразилось здание и все вокруг него. Сам особняк был украшен изысканным декором из местного мрамора светлых тонов, сменил обветшавшие почти за столетие оконные переплеты на большие по размеру из дюраля, что придавало строению очень строгий, официальный вид. А кова­ные, ручной работы кружева решетки, без которых нынче не обходится даже газетный киоск, возвращали к мысли о прошлом веке, когда умели так замечательно, со вкусом строить. Неболь­шая площадь и скверик перед банком поражали нездешней чисто­той и ухоженностью, и всяк проходящий невольно поднимал глаза, отыскивая вывеску, – кто же это так расстарался, вычистил за квартал все подходы к «Шарку».
Но еще больше поразило Сенатора внутреннее убранство банка. Он словно попал в совершенно иной мир, и хотя слышал о велико­лепно проведенной реставрации, но невольно тянулся глазами то к старинной люстре, свисавшей с высокого потолка, отделанного хорошо отполированным красным деревом, то к массивным, про­шлого столетия, бронзовым ручкам дверей кабинетов, выходящих в просторный овальный холл первого этажа. Притягивали взгляд и картины, в которых Шубарин знал толк, они были развешаны в длинных, хорошо освещенных коридорах, на азиатский манер уложенных ковровыми дорожками строгих расцветок, впрочем, дорогие восточные ковры никогда не бывают кричащих тонов. Наверное, не один он, впервые попавший в банк, невольно останав­ливался, столбенел перед непривычным для учреждения великоле­пием и роскошью, и служивые люди на входе, привыкшие к этому, давали время на адаптацию и лишь потом провожали к лифту или указывали на широкую лестницу, спускающуюся в холл откуда-то сверху, из-за поворота. Его уже ждали, потому человек без унифор­мы, исполняющий привычную роль милиционера при входе в лю­бой банк, не требуя от него никаких документов, сказал:
– Вам, Сухроб Ахмедович, на четвертый этаж. Лифт за колон­ной, слева…
Но он выбрал лестницу не оттого, что ему не глянулся хромиро­ванный, в зеркалах (он как раз стоял с открытым зевом) финский лифт всемирно известной фирмы «Коне». Он просто хотел успоко­иться, прийти в себя, акклиматизироваться в этом здании, рожден­ном трудом и фантазией Шубарина. Он надеялся, что, пока под­нимется на четвертый этаж, с его лица сбежит невольный восторг, который он неожиданно испытал, только распахнув массивную дубовую дверь в залитый теплым светом холл. Но одолев лишь первый этаж по роскошной лестнице, на поворотах которой стояли бронзовые скульптуры, статуэтки на изящных мраморных подставках-консолях или диковинные, карликовые деревья-бонсай в просторных каменных вазах на античный манер, он перестал вдруг видеть окружающее его великолепие – и картины в дорогих рамах с тяжелой золоченой лепниной, и настенные бра с матовыми плафонами венецианского стекла на массивных бронзовых кронш­тейнах, гармонировавшие и со старыми рамами картин, и с литой бронзой затейливых решеток, петлявших по пролетам лестницы, явно доставшихся банку от первых его владельцев. Он вдруг ясно ощутил какую-то приближающуюся опасность, понял, что не зря Шубарин вызвал его в свою вотчину и не простой разговор ожида­ет его тремя этажами выше.
Сенатор всегда знал, что он человек не ума, а чувства. Он редко утверждал – я предвидел, он говорил – я предчувствовал. Вот и сегодня на просторной лестничной площадке между первым и вторым этажами банка, где рядом с бронзовой скульптурой богини Ники, кажется, благоволившей к финансистам, стояла еще и свежевымытая живая пальма в стилизованной под старину кадке, отчего Ника казалась то ли в тени раскидистой пальмы, то ли в привычной ей райской обители, у него словно включился сигнал опасности, и он невольно остановился в раздумье, как бы раз­глядывая редкостную пальму рядом с крылатой богиней. Но через минуту он взял себя в руки – назад хода не было, и Шубарин, наверняка предупрежденный человеком у входа, под пиджаком которого он углядел оружие, уже ждет его. Уйти – значит при­знать за собой недобрые намерения, а их Сенатор пока таил даже от Миршаба, и он стал быстро подниматься наверх.
Хозяин банка действительно ждал его, он как раз сам принимал из рук секретарши поднос с чайником и пиалами, в этот момент Сенатор и вошел в кабинет. Шубарин радушным жестом пригла­сил гостя к креслам у окна, на столик между которыми он соб­ственноручно и определил чайные приборы.
Сенатор, перед которым был выбор, сел в то самое кресло, что неделю назад занимал Тулкун Назирович из Белого дома, рас­сказавший Шубарину о том, как Сухроб Ахмедович некогда взял его за горло. Шубарин, не забывавший об откровениях старого политикана, стоивших ему тогда тысячу долларов, невольно улыб­нулся – круг замкнулся.
Разговор начал Сенатор. Он не удержался, выказал восторг по поводу увиденного, впрочем, такое начало сняло с него нервное напряжение, возникшее на лестнице, сейчас он держался куда увереннее.
Артур Александрович заметил это. Когда человек из охраны доложил, что Акрамходжаев пришел и поднимается пешком по лестнице, он сидел за компьютером и работал. На письменном столе у него стоял небольшой экран монитора телевизионной охраны, и он легким пожатием клавиш мог вызвать перед собой любой операционный зал, зал хранения ценностей и ценных бумаг, собственную приемную, холл на первом этаже и даже площадь и сквер перед входом – впрочем, такой системой оборудован на Западе любой мало-мальски серьезный банк. Он тогда невольно щелкнул переключателем, и перед ним появилась лестница, кото­рая, впрочем, очень нравилась самому Шубарину, из-за нее он много спорил и с архитектором, и с дизайнерами, и реставратора­ми, и сам любил подниматься пешком, и служащие уже отметили это. И он, конечно, успел перехватить минутную растерянность Сенатора на площадке второго этажа, рядом с одной из своих любимых скульптур, крылатой, богиней Никой, тот словно почув­ствовал, что сегодня его ждет неприятный разговор.
Выслушав восторженный отзыв об интерьерах и убранстве бан­ка, Шубарин, в свою очередь, расспросил о здоровье, о семье, о делах, поинтересовался, не нужно ли помочь деньгами. Тут нервы у Сухроба Ахмедовича слегка дрогнули: в начале беседы он не упомянул о поездке в Аксай по требованию Сабира-бобо, но сейчас, когда Шубарин спросил о деньгах, он признался, что ездил в вотчину хана Акмаля и с финансами проблем не имеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102