— Вы подлец! — сказал я Шварцмоору. — Сказанное вами может быть искуплено только в честном поединке, и я объявляю вам, что намерен драться с вами сразу же, как только кончится свадебный пир, дабы не омрачать веселья.
— Ах, как жаль, — усмехнулся наглец. — Вы и впрямь успели понравиться мне своей непосредственностью. Я думал, мы подружимся. Ужасно не хочется убивать вас. Откажитесь от своих слов и выпьем мировую. А? Давайте дружить, Зегенгейм. Вот моя рука.
— Ни за что на свете! — отвечал я, досадуя на происшествие и понимая — даже если он хлебнул лишнего и ляпнул не подумавши, я не имею права брать свои слова обратно и должен буду сразиться с ним. — Повторяю вам: вы подлец и будете убиты мною на рассвете.
— Ах, на рассвете? Благодарю вас, благороднейший Зегенгейм, вы даете мне целую ночь, чтобы я мог вспомнить прожитую жизнь и покаяться во всех своих грехах, прежде чем вы прекратите мое бренное существование в этом мире… — Усмешка вдруг слетела с его лица, в глазах вспыхнула злоба. — Спасибо вам, доблестный щенок. Значит, так и условимся. На рассвете мы побеседуем о достоинствах и совершенствах Адельгейды, с глазу на глаз.
— Назовите место. Вы вправе выбрать его, поскольку я вызвал вас.
— Я живу около церкви Святого Альбана, там неподалеку есть песчаный пустырь. Устраивает?
— Вполне. Итак, с первыми лучами солнца я и мой оруженосец будем ждать вас.
Мне претило сидеть с ним рядом, я встал, поклонился императору и императрице, чего они, кажется, и не заметили, и удалился, бросив Шварцмоору на прощанье:
— Учтите, я настроен решительно.
Он громко рассмеялся мне в спину.
Вернувшись в ту комнату, где я сидел до того, как меня пригласили в главную залу, я, естественно, попал под целый град расспросов, на которые поначалу отвечал весьма сдержанно, но затем волнение и вино вскружили мне голову, и я запальчиво рассказал обо всем, начиная с сегодняшней утренней рыбалки и кончая завтрашним поединком, утаив лишь причину ссоры с Гильдериком.
— Драться со Шварцмоором! Да ты, брат, я вижу, не из робкого десятка, — восторгался тот самый Иоганн из Гольштейна, с которым я едва не сцепился в начале. Он оказался славным малым, я тотчас обрел в его лице друга, как и в остальных своих, новых знакомых, молодых рыцарях, с которыми мы принялись кутить напропалую, славя брак Генриха и Адельгейды. Тосты за них чередовались с тостами за меня, я от души радовался, хотя очень быстро почувствовал на себе некую печать обреченного — мало кто из моих новых друзей верил, что мне удастся одолеть Гильдерика. В какой-то миг смертельная тоска охватила мою душу, но я осушил еще один кубок и подумал: «А! До рассвета еще далеко!» Веселая мысль о том, что даже если мне и суждено погибнуть, имя мое прославится, а честь будет спасена, увлекла меня, и я бездумно ликовал, когда обнаружил себя в каком-то другом доме, где кроме меня, гольштейнского Иоганна, Люксембурга, Адальберта Ленца и еще нескольких из нашей компании, оказались какие-то милые женщины, которые смело обнажались и вообще вели себя непринужденно. Они уже знали, с кем я буду драться на рассвете, и любезно упрашивали меня вкусить сладостей любви напоследок, но в глазах у меня все плыло и раскачивалось, а вверху парил светлый образ Адельгейды, и я, хохоча, сопротивлялся, уверяя милых женщин, что душой и телом навеки принадлежу одной-единственной и прекраснейшей в мире. В доказательство я даже сходу принялся сочинять какие-то стихи и имел успех, что не удивительно, ведь мне, как обреченному, все прощалось.
Незадолго до рассвета Иоганн и Адальберт притащили меня домой, где Аттила тотчас же принялся ворчать, на что я ему заметил:
— Молчи, старый пьяница и волокита! Умолкни и соизволь немедленно начать приготовления к поединку. На рассвете мы деремся с Гильдериком Шварцмоором.
— Час от часу!.. — возопил мой верный слуга. — .Чего надумал! Рассвет уже вот-вот. Ложитесь-ка, сударь, да проспитесь как следует. До полудня я вас будить не стану.
Тут Иоганн и Адальберт стали объяснять ему суть сказанного мною, и бедный Аттила не на шутку огорчился.
— Благородные рыцари, скажите, что вы пошутили, — взмолился он. — Какие могут быть поединки, если дитя еще недавно скакало по берегу Дуная верхом на древке от старой лопаты? Что скажут мне его отец и матушка! Нет, лучше убейте сразу старого Аттилу! Да ведь у нас и доспехи не ахти какие.
— При чем тут доспехи! — возмутился я. — Умение держать меч и благородство помыслов — вот, что главное должно быть у каждого рыцаря.
— С мечом-то вы управляетесь неплохо, — согласился Аттила. — Он хорошо держит меч в руках, господа, я не спорю. Но ведь не сразу же начинать сражаться с таким рубакой, как этот Шварцмоор. Я ведь знаю лично его оруженосца Зигги, можно сказать, мы друзья, хотя знакомы недавно. Он предпочитает не говорить о характере своего господина. Этот Шварцмоор — сущий зверь и изверг. Скольких он хороших людей угробил!.. Откажитесь, сударь, прошу вас. Помиритесь с ним. Вон, уж рассвет скоро, а вы едва на ногах держитесь. Он прихлопнет вас как муху!
— Должно быть, и Шварцмоор не одну чашу осушил на пиру, — заметил Адальберт, разглядывая мои доспехи.
— Вот именно! — рассмеялся я. — Еще посмотрим!..
— У нас в Вадьоношхазе, у старого Иштвана был говорящий петух, — сообщил Аттила. — Так вот, когда его понесли резать, он сказал: «Интересно, не окажусь ли я жестковат».
— Вранье! — буркнул я. — Говорящих петухов не бывает.
Глава IV. ДЕРУСЬ С ГИЛЬДЕРИКОМ
Честно говоря, к самому первому лучу рассвета мы не успели прибыть на песчаный пустырь, расположенный неподалеку от церкви Святого Альбана, почти в самом центре города. Еще честнее будет признаться, что и не ко второму, и не к третьему, а к четвертому или даже к пятому лучу пришли мы туда и встали посреди пустыря в ожидании противника. Со мною были Иоганн, Адальберт и верный Аттила. Вскоре появились еще трое — Эрих Люксембургский, Дигмар из Бремена и Маттиас фон Альтена. После веселой ночи вид у всех был достаточно бледный, чтобы изображать из себя сообщество влюбленных юношей, собравшихся почитать друг другу чувствительные стишки. Лишь у моего оруженосца по обыкновению цвели щеки, глазки сверкали живым хитроватым блеском, а толстое и скользкое приспособление внутри рта без конца то и дело порывалось произвести какую-нибудь короткую поучительную историю из жизни Вадьоношхаза или же какую-нибудь несусветную глупость.
Мое ночное опьянение постепенно испарялось, и покуда не началось похмелье я был способен оценить по достоинству прелесть окружающего меня мира. Утро вставало превосходнейшее, ночные облака таяли на западе, чистая блаженная лазурь заливала весь небесный купол, легкий Борей струил в лицо прохладу, птицы щебетали в окрестных садах на все лады, — и менее всего хотелось думать о смертоубийстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147